Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Нам-то ладно. Да вот сестренки мои… Они разве понимают чего? Хлеба им подавай, и только! Пока картошка выручка, но разве надолго ее хватит? Керосину не дают. Говорят, начальство отказало нам и насчет дров. Все этот атаман нажимает.

— Везде революция, а у нас — бац — атамана выбрали! — негодовал Пашка. — Сначала-то он вроде ничего был, а теперь утвердился, будто царь. Вечор нашего Харитона плетью учистил в Форштадте. Еще после Караван-Сарая синяки не сошли, и опять через всю щеку рубец. А за что — братан так мне и не сказал. С твоим папанькой чего-то шептались, да не разобрал я об чем.

Гераське тоже не по душе скрытность взрослых. Небось чуть что — к мальчишкам: то передай, это принеси, там посторожи. Зачем же скрытничать?

— Ты его встречал, атамана-то?

— На вот?! На коронации вместе с тобой были. Неужто запамятовал?

— На какой коронации? Это только у царей бывает. Атаман парад себе устроил, когда булаву получал. — Гераська потуже запахнулся в материну кофту, прислушался, не орет ли маленькая Кланька. — Антонида, слава богу, большая стала — четвертый год. Скоро можно ее в няньки приспособить. Тогда я сразу на работу пойду.

— На работу? Может, скорей в Красную гвардию попадем…

— А записывают таких, как мы?

— Нас-то запишут… раз проверенные. Левашов ведет обученье — он допустит.

— Дядя Андриан настоящий военный, как мой папанька. Я его шибко уважаю. — Гераська доверительно прислонился к плечу друга, неожиданно спросил: — А Фросю тебе жалко?

Пашка, застигнутый врасплох, сердито ощетинился.

— Мне Митю жалко, а ее чего жалеть? Она небось в достатке теперь живет. Поросенка привозили зажаренного. Сроду не едал… Надо было того барбоса поленом. Пускай бы разговоры с казачишкой вели, а еда тут ни при чем. Поросенка зря выбросили собаке.

— Ну тебя! — отозвался Гераська. — Нашел о чем… Я тоже не едал и… и не загадываю.

— Да это я так… Маманька шибко плачет: бабка растревожила.

— Какая бабка?

— Зыряниха. Она Мите припарки на грудь делает. У него, дескать, дыхало завалено, потому что конем его топтали, когда с ног сбили. Сначала она Митю льдом кормила, а теперь горячими опилками обкладывает. Говорит: ежели не помрет — поправится…

Харитон, выглянув из ворот, позвал братишку:

— Дойди до Константина Назарыча Котова, пускай сейчас же сюда идет. Да, слышь, тишком передай!..

— Это я мигом, — пообещал Пашка, преданно посмотрев на брата. А на языке так и вертелось, так и чесалось: «Дали бы нам с Гераськой серьезное порученье!..».

31

Пашка и Гераська везли широкие салазки по застывшей Сакмаре, одетой поверх льда снегом. Серые облака ходили над голыми чащами поймы, темневшими вдоль берегов, и лица у мальчишек были тоже сизовато-серые: не с чего разыграться румянцу — голодно и холодно жилось степным воробьям. Дома вода в бочонках замерзает, на полках хоть шаром покати.

В салазках привязанные веревкой хворост и две толстые коряги, выброшенные половодьем (выполнили свою угрозу железнодорожные начальники и по сговору с Дутовым отказали забастовщикам в выдаче дров и кизяка), — приходится промышлять самим, не надеясь на взрослых.

Тянутся возле санной дороги аккуратные лисьи следы, нанизанные на бороздку, сделанную большим хвостом, там зайцы напетляли, намусорив корой ивняка. Наверно, и из лисицы получилось бы неплохое варево, чем она хуже зайца? Бродит по зимнему лесу разная живность, а как ее возьмешь? Сверху, от подножия Маячной горы, что лежит между Нахаловкой и левым берегом Сакмары, застроенным дачами богатеев, доносится вкусный на морозе дымок, и пахнет чем-то сдобным, жирным.

— Блины пекут. — Пашка шевелит ноздрями, в глазенках злоба и голодная тоска. — Монахи здесь тоже ладно живут. До самых Берд ихние земли — Богодухова монастыря. Небось не молитвами святыми питаются.

— Тише ты! Еще услышат да отберут дровишки, как летом казачата рыбу отобрали. Смекай, где ловчей проехать.

Пашка насупил брови.

— Нам ловчей там, где ни проходу, ни проезду. Сторож здешний тоже не дурак лезть по такому броду за охапкой хворосту, а стрелять, поди-ка, не станет…

Санные дороги уже накатаны повсюду, но пустынны: не мчатся по ним бешеные тройки с пьяными военными либо купцами и визгливыми гулящими девками, не видно и господских выездов. Притих Оренбург. Умолкли заводские гудки. Сурово выглядят рабочие окраины. Забастовка!

— Всего-то две недели не выходят наши в цеха, а уже пора зубы класть на полку, — говорит Пашка, сворачивая первым на целину по нагорью, где темнеют кустарники и навалы породы возле каменоломен. — Теперь отец с маманей решили продавать вещи, а какие у нас вещи? Ложки деревянные да миска оловянная — одна на шесть человек. Дедушка говорит: «На шесть персон».

— Шутит он, твой дедушка! — Гераська потише характером, но зато грамотнее Пашки и, когда «пасет» своих сестренок, умудряется читать все, что подвернется под руку. Есть у него какой-то придворный календарь о непостижимо далекой от разумения простых людей жизнью царя и самых главных чиновников. Гераська и теперь, когда царя уже нет, частенько заглядывает в свой календарь и не перестает удивляться, как много всего было нужно для одной семьи Романовых. Поэтому насчет персон и коронации он кое-что соображает.

— Давай отдохнем маленько, — просит он Пашку, запыхавшись, — вроде вспотел, а ноги застыли.

Ребята подтаскивают возишко к заснеженному навалу у каменоломни, присаживаются на туго увязанный хворост. Ноги у Пашки тоже закоченели.

— В таких обутках твои царевичи небось не хаживали! — говорит он, с тревогой поглядывая на худенькое лицо Гераськи. — Держись, старик! Довезем дровишки — печку расшуруем. Пускай эти начальники дорожные подавятся своими кизяками. Давай этот возик к вам доставим. У вас ребятишки маленькие, а мы-то ничего — потерпим.

— Мите тоже не годится в холоде лежать, — напомнил Гераська, тронутый великодушием друга.

— Митя да… он уже подниматься начинает. Бабка Зыряниха сама диву дается, что не помер. Крепка, говорит, ваша наследовская порода.

И снова поплелись мальчишки с салазками от куста к кусту, от бугорка к плетню белопустынного огорода: по-заячьи запутанные следы, воз, издали похожий на гроб, и две тщедушные фигурки на предательской белизне.

— Вечор формовщик из литейного… хотел вывезти хворост из поймы… тоже на салазках. — Пашка крепко налегает на лямку — он коренник, — натуживаясь, слова кидает отрывисто: — Возле кадетских лагерей… наскочил на казачий разъезд…