Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

«И поделом! Знает про то игумен — который звонок бубен!..» — уже беззлобно думал Мефодий, которому все-таки не хватало общества преданного слуги.

Дутов стоял у окна, не решаясь нарушить размышления пастыря. Ретивый военный служака тоже вспоминал свое.

Угар пьяного разгула захватил в это лето город, и прежде не отличавшийся степенностью нравов. В Зауральной роще по ночам стон стоял. Выехавшие в дачные помещения бордели и рестораны наполняли свежий речной воздух звоном гитар, ревом граммофонов, надрывно звучащими песнями. Там же под шумок орудовали грабители, и пьяные гуляки, заплутавшиеся в пойменном лесу, то и дело взывали о помощи.

После избрания в атаманы Дутов решил побывать в степных лагерях — бараках. В сопровождении конной охраны он промчался на резвом скакуне через рощу, одетую в золотой осенний убор. Под деревьями на берегах Урала и возле дороги от лагерей гарнизона до Менового двора — всюду виднелись убогие шатры — ералашно-пестрые стоянки цыган. Встречались цыганские таборы и в степи, по пути к баракам, где проходило сбор молодое казачье пополнение.

Возвращаясь обратно в Оренбург, Дутов остановился в избе занятой этапным комендантом, и тот привел молоденькую цыганку в цветной кашемировой шали, небрежно накинутой через плечо, в ярких бусах на смуглой высокой шее. Всех офицеров дутовской свиты поразил резкий контраст ее светло-русых с золотым отливом кудрей — целой гривы, подобранной с боков алой лентой, — и бронзово-загорелого лица с черными глазами.

Она подошла, слегка пошевеливая нежно округленными бедрами, поймала на лету брошенную плитку шоколада и по-детски радостно засмеялась, сверкая ослепительной белизной зубов.

— Что вы ей, как собаке, бросаете? — резко одернул офицера Дутов — и к коменданту: — Твоя?

— Ни боже мой, ваше высокоблагородие! Недотрога. Вроде цыганской королевы. Тут уже многие ходят с перевязанными физиономиями: бьет и руками и ногами, будто необъезженная лошадь. Похоже, и не цыганка она, а приблудилась к табору. Может, краденая, но говорит по-ихнему лучше, чем по-русски. Только песни заучивает назубок.

— Хорошо поет?

— Отменный голос. Рогнеда!

Красотка с редким в этих местах именем взяла гитару, склонив волны кудрей и притушив блеск глаз тяжелыми ресницами, вслушалась в ее певучий звон.

— Спеть атаману я могу. Модные знаю.

Голос у нее был грудной, могуче и нежно звучавший. Все в избе замерли.

Я ехала домой… Душа была полна неясным для самой каким-то новым счастьем…

Яркая прелесть ее поющего рта, трепещущие розоватые на свету ноздри гордого носа, даже то, как, далеко отставляя от себя, держала она гитару, словно не хотела закрывать ею необыкновенно тонкого стана, — все взволновало Дутова. Скрестив на груди руки, он сидел и неотрывно смотрел на Рогнеду, а она постепенно приближалась к нему маленькими, будто приневоленными шажками. Он не выдержал, подавшись вперед, обхватил ладонями талию цыганки, сильно потянул к себе.

— Нет! Нет! — Добрая улыбка ее была очаровательной. — Я не гулящая! Я петь вам хочу.

Но Дутов не отпускал девушку.

— Иди в «Декаданс». Только петь будешь. На эстраде выступать как артистка. Королевой красоты выберут, и я сам тебе презент поднесу. Много денег получишь, табору выкуп дашь.

— Артисткой? — Рогнеда, все так же ясно улыбаясь, старалась высвободиться. — Я и плясать могу. Я хорошо пляшу.

— Ты — душенька! Договорились? — И Дутов, улещивая и млея, погладил ее обжигающе-гладкие руки.

— Не знаю. Я сама за себя решить не смею. Это уж цыгане решат — табор.

Однако Рогнеда действительно выступила в «Декадансе» и покорила его посетителей.

Но на домогательства атамана ответ был один, как и другим воздыхателям:

— Нет. Я птица вольная. Гнезда уж не совью. Никакого. Приставать не надо. Лучше петь вам буду.

«Вот бы ее сейчас сюда! Что сказал бы отец Мефодий?» — мелькнула у Дутова озорная, но и тоскливая мысль. Подойдя к столу, он налил еще по стопке.

— Кого же предполагаете в сан патриарха избрать?

— Святейшего митрополита московского Тихона.

— О, достойнейший человек! Вместе с государем всячески содействовал росту и влиянию «Союза русского народа».

Мефодий воздел руки, благоговея:

— Светило церкви православной! Достойнейший для принятия высокого сана наместника бога на земле. Ныне разрушены все основы, и нет у нас царя. Сама жизнь диктует необходимость избрания верховного владыки церкви, способного противостоять осквернению земли русской.

«Ишь ты! — изумился про себя атаман. — Далеко нас обскакали святые отцы, пекутся не только о спасении душ православных!..»

— Золотые слова, отец Мефодий. Ваш успех — наш успех.

34

— Стачка охватила все предприятия. Требования освободить арестованных стали грозными, но атаман и ухом не ведет. Что ж, будем действовать по-иному!

Мария Стрельникова уложила на дно корзины завернутые в бумагу два пистолета, коробку патронов, а сверху узлы и пакеты с печеным картофелем, ржаными коржиками, вареными яйцами и ломтями хлеба.

— В час добрый!

Внести эту новую передачу в камеру арестантов должна была Соня Бажанова, уже успевшая под видом торговки продуктами расположить охрану своей миловидностью и жизнерадостностью.

Вирка Сивожелезова и Лиза Коростелева, получившие пропуск на свидание с заключенными, взялись помочь «торговке» нести другую корзину и тоже завязать знакомство с охранниками, чтобы отвлекать их разговорами.

— В степях бело, а на улицах лед и тот в крошку, — заметила Лиза, сидя на краю короба кошевки и цепко держась за кучерское сиденье. — Столько снегу навалило, а весь ископытили, перемешали с землей…

О пистолетах, лежавших в Софьиной корзине, она старалась не думать. Не должны их найти надзиратели. С какой радости придет им в голову, что девчата решатся на такой отчаянный поступок? И зачем? Поднять стрельбу в тюрьме — все равно что выстрелить себе в висок. Но вдруг какой-нибудь ретивый страж запустит лапу на дно корзины?.. Нет, нет, надо смеяться, шутить, всячески отвлекать их. У Сони это особенно хорошо получается.

Лиза смотрит сбоку в румяное лицо подруги с чуть припухлой каемочкой вокруг улыбчивых губ. Вот она рассмеялась: Вирка, надутая от важности и волнения, что-то шепчет ей на ухо… Неужели они не боятся? Лучше уж совсем не смотреть на эту корзину, обвязанную чистым столешником из сурового полотна.

Щурясь от ветра и колкой снежной крупы, Лиза думает о Фросе Наследовой и ее муже. Большая у них любовь. Говорят, Шеломинцевы богачи, но ради Фроси Нестор пришел в землянку и стал на колени перед слесарем Ефимом Наследовым. Значит ли это, что он будет на стороне рабочих? Не зря ли погорячился Харитон, выкинув за ворота гостинцы и жестоко оскорбив молодых?

Кошеву тряхнуло на ухабе, и Лиза чуть не вылетела.

— Никак, ты уснула? — Соня потянулась к ней с такой сердечной улыбкой, что Лиза тоже улыбнулась.