Могут быть два первых поэта —ведь поэзия не ипподром,а иначе валяться им где-тос финкарем под последним ребром.Проживут Магомет, и Будда,и Христос, и смирившийся черт,ну а порознь им будет худо —в порошок будет каждый стерт.Даже могут быть два президента,но не в ссорах, не в кураже,ибо станет им беспрецедентнопрезидентствовать нечем уже.1991
Стихотворение написано во время назревавшего конфликта между Президентом СССР Горбачевым и Президентом России Ельциным. Последствия этого конфликта оказались, к сожалению, такими, как я предугадал.
Поглупенье
А может быть, мы просто поглупелии в глупости завязли, как в грязи?Грязь или кровь — на выбор две купели.Да, небогатый выбор на Руси.А почему такой неумный выбори при царе и при вожде любом?Кто наш последний ум когда-то выбил?Мы сами, колотясь в поклонах лбом.Пусть ищет связь логическую Запад,когда мы перед брезжущим концомв цивилизацию вползаем задомс почти что человеческим лицом.Что
за судьба по глупости досталась!Что миру мы еще изобразим?Неужто просто сменим одностадностьна многостадность тех же образин?Ты думал ли, подросток из Казани,как в результате выродимся мы?И поглупенье наше – наказаньеза чьи-то убиенные умы.1991
Самолюбие
Лжевеличье, единственность, первость —этот жалкий набор бредовойв нас кипит, самолюбием пенясь,и допенивается до войн.В самолюбье равно звереватарадикалов босяцкая спесь,монархистов и партаппарататошнотворно дурацкая смесь.Я не верю хлыстовским порывамслишком громко молящихся лбов.Самолюбием вы, как нарывом,подменили к России любовь.1991
Независимость и свобода
У Лубянки стена несъедобна,хоть ее на буханки нарежь.Независимость и свобода,как в тюрьме долгожданная брешь.Где же сыр посреди сыр-бора?Как за водкой в очередь влезть?Независимость и свобода —это то, что ни выпить, ни съесть.Можно, будто бы с камнем в болото,с независимостью – на дно.Независимость и свобода —это все-таки не одно.Ведь свободу впихнули в бараки,дав кровавый антипример,в независимом Третьем рейхе,в независимом СССР.Презираю свободу сброда,независимость пены, дерьма.Неужели станет свободанезависимостью от ума?И, как хищники-мизантропы,мы, облизывающие рты,станем, зарясь на ихние «шопы»,зоосадом безвизной Европы,в разных клетках рыча взаперти?!1991
P. S. Так оно и получилось, как было предсказано в последней строфе.
Дунькин пуп
На Алдане жила Дуня,золотым был каждый зуб,и оброк брала, колдунья,в самый глыбкий в мире пуп.Перли к Дуньке-неулыбев пятистенку на отшибе.И у Дунькина пупав ноздри пыхала толпа,дергая коленками, в пуп вползая зенками.Старатели соплистыев очередь — гуськом.Шаровары плисовыеоттянуты песком.Не простой песок,а золотенький,из ручищ потекв пуп молоденький.Всех любила по цепочкеда пошучивала,ну а струечка в пупочкечуть пошурчивала.Дуня нежилась на полсти,роза деловитая,и была при полной голостиочень теловитая.А в пупочке,в нежной ямочкезолотистый волосок,вроде ласковой приманочки,зазывающей песок.Идет Дуня нарасхватзавозною стерлядью,и никто не называтнашу Дуню стервою.Отдается то попу,то с ворьем валяется.Золотишка во пупуприбавляется.Самородочек – мадам,даром что худявая.Эх, Алдан, – ты богом данили бабой-дьяволом?От Алдана до УралаДунька ноги отворялаи грехов навытворяла —уж такое ремесло.А чего она добилась?Говорят, потом влюбилась,да и с горя утопилась —золотишко не спасло.Говорят, веревкой ловкойприкрутила чемоданс золотищем ко грудищамда и прыгнула в Алдан.Нет ни золота, ни Дуни,и, от жадности тяжки,до сих пор ныряют дурни,разбивая там башки.Но у злата нет обрата.Жизнь щедра, но и скупа,и, признаться, скушноватажизнь без Дунькина пупа.Я прошел такие дали,вырвавшись из скушных рож.И со мной не совладали,да и я с собою тож.Сын старательских шалманов,я просыпал в этот мириз прорешистых кармановзолотой шальной пунктир.Но как полусиротинокраскидал я не к добрупять сынов – пять золотинок.Как их вместе соберу?Неужели над Алданомобвяжусь перед прыжкомочумелым чемоданомс золотым шальным песком?Дунька, глянь-ка,Дунька, плюнь-ка!Я – старатель без лотка.Я – и Ванька,я – и Дунька,разорившая Ванька.Я стою на пепелище.Дунькин пуп зовет на дно.Где великие блудищи?Скушноблудие одно.Лишь работают до треска,современно неглупы —нечто вроде Дунькотреста —инвалютные пупы.1991
Эпитафия крысе
Одна стареющая крысабыла великая актриса.И паука на грудь, как брошку,мурлыкающе нацепя,блистательно сыграла кошкуи скушала сама себя.1991
Давай, мой враг
Давай, мой враг, дружить домаминазло врагам, на радость маме.У нас есть общие враги, — ты им — смотри — не помоги.А мамы разные у нас, —лишь слезы общие из глаз.И общий есть у них порок —их вера в праздничный пирог.Давай, мой враг, любимый самый,опять укроемся вдвоем,как одеялом драным, драмой,давай друг друга не убьем.Давай вернем друг другу пулииз тел, израненных вконец,и пули превратим в пилюлидля наших загнанных сердец.Давай, как тысячи пельменей,налепим свеженьких враговдля тысяч новых примирений,для тысяч новых пирогов…1991
Что-то
А
все-таки что-то есть в нашем народе, —наверно, немыслимая в переводетакая прекрасная русская древность —еще не задушенная задушевность.А все-таки что-то есть в нашем народе, —наверно, единственная в природетакая невыгодная исповедальность,как будто по собственной воле кандальность.А все-таки что-то есть в нашем народе —свобода, припрятанная в несвободе,крамольные кухоньки, ставшие вечем,где теплую водку закусывать нечем.А все-таки что-то есть в нашем народе,как будто бы тайная карта в колоде,но как объяснить это самое «что-то»,не наша – не русская это забота…1991
1992
Михаилу Шемякину
1
Однажды в Сохо было нам неплохо,но, как мосты, нас развела эпоха,и все-таки нас жизнь соединила,и крылья наши вдруг срослись бескрыло.И эта окрыленная бескрылость —России преступление и милость.Нет эмиграции из нашей русской нации.Нигде нам не прижиться, не уняться.И в сапогах ковбойских мы босые.Где мы — там территория России.Прибавьте к территориям российскимстраницы, запрещаемые сыском.Прибавьте к ним нью-йоркский зал церковный,Шемякина холсты, холсты Целкова,и мы поймем России необъятностьи разделенности всех русских неоплатность.
2
Растерянность в шемякинском Петрепередо всем, что на Руси наделал.Он — будто бы в невидимой петле,готовой вздернуть бронзовое тело.Он спятил, всю Россию волоча.Он гениален был, но грязно, жестко.В нем злобная надутость палачаи детское величье переростка.1992
Нет лет
Светлане Харрис,
крестной маме
моего сына Мити
«Нет лет…» —вот что кузнечики стрекочут нам в ответна наши страхи постареньяи пьют росу до исступленья,вися на стеблях на весус алмазинками на носу,и каждый — крохотный зелененький поэт.«Нет лет…» —вот что звенит,как будто пригоршня монет,в кармане космоса дырявом горсть планет,вот что гремят, не унывая,все недобитые трамваи,вот что ребячий прутик пишет на песке,вот что, как синяя пружиночка,чуть-чуть настукивает жилочкау засыпающей любимой на виске.Нет лет.Мы все, впадая сдуру в стадность,себе придумываем старость,но что за жизнь, когда она – самозапрет?Копни любого старикаи в нем найдешь озорника,а женщины немолодые —все это девочки седые.Их седина чиста, как яблоневый цвет.Нет лет.Есть только чудные и страшные мгновенья.Не надо нас делить на поколенья.Всепоколенийность — вот гениев секрет.Уронен Пушкиным дуэльный пистолет,а дым из дула смерть не выдула и Пушкина не выдала,не разрешив ни умереть, ни постареть.Нет лет.А как нам быть, негениальным,но все-таки многострадальным,чтобы из шкафа, неодет,с угрюмым грохотом обвальным,грозя оскалом тривиальным,не выпал собственный скелет?Любить.Быть вечным во мгновении.Все те, кто любят, — это гении.Нет летдля всех Ромео и Джульетт.В любви полмига — полстолетия.Полюбите — не постареете —вот всех зелененьких кузнечиков совет.Есть весть,и не плохая, а благая,что существует жизнь другая,но я смеюсь, предполагая,что сотня жизней не в другой, а в этой есть,и можно сотни раз отцвестьи вновь расцвесть.Нет лет.Не сплю, хотя давно погас в квартире свети лишь наскрипывает дряхлый табурет:«Нетлет…нетлет…»Станция Зима, 18 июля 1992
Монолог чучела
Когда мое чучело жгли милосердные братья-писатели,слава Богу еще, не пыряя в живот перочинным ножом,на меня они зря полбутылки бензина истратили,потому что давно сам собой я сожжен.Я, вдыхая дерьмо человечье,не слишком ароматическое,охранял в огородишке, рядом с уборной, редиску и лук.Я торчал слишком долго, как чучело романтическое,мир стараясь обнять неуклюже распялками рук.Был набит я соломой. Я не замечал, как меняетсяжизнь вокруг и как нагличают воробьи.Я сгорел в наказанье за быструю воспламеняемостьи в политике, и в любви.Уцелел только остов обугленный, дымом окутанный,но огонь моих рук не сумел до конца обломать.Я в золе от себя самого догорал и сожженными культямивсе хотел обнимать, обнимать, обнимать…И когда, дожигая меня, чиркнуть спичкой собратьям приспичило,я услышал завистливый, злой шепоток палача:«Ишь чего захотело ты, чучело, ишь ты, чумичило…Ты себя возвеличило слишком, над редькой и репой торча…»И я вспыхнул последним, предсмертно синеющим пламенем,как горящий пожарник, который себя не сберег от огня.Все мои ордена, словно пуговицы, расплавило.Если СССР погорел, почему бы не сжечь и меня?И когда шовинюги еще доплеснули бензина на чучелои ноздрями запел сладострастно генштабовский соловей,необъятная дворничиха — женщина чуткаяподметала мой пепел метлой задушевной своей.А все дамочки сладенькие и все мальчики гаденькиенаблюдали за судорогами последних гримас лица,и подлили в огонь соратники — благородные шестидесятникина прощание мас-ли-ца.Что там на пепелище ты, любимая, ищешь —может быть, мое сердце, уцелевшее после всего?Видно, что-то в нем было, если сердце любило,и оно не забыло, как любили его.1992