Нас друг для друга создал Бог,а мы ему неблагодарны.Мы не жестоки, не коварны,но слишком ждем, чтоб он помог.А Бог чего-то ждет от нас,но мы ему не помогаем,чтобы тебя со мной он спас,и покаяний избегаем.Поможем Богу, милый мой,в нас вновь ему не обмануться,и, как в последнее «домой»,в любовь – ну, хоть ползком вернуться.Еще любовь – она живав тебе и мне, а не в могиле,хотя ее похорониливсех сплетен лживые слова.Какой поссорил нас навет,чья это зависть, бессердечность?Когда мы любим не навек,мы этим обижаем вечность.2009
Можно все еще спасти
Сплетни могут все смести,как недобрый ветер,можно все еще спасти,если им не верить.Можно все еще спасти.Мы друг другом жили.Ты меня не отпустив руки, мне чужие.Можно все еще спасти.Как на льду все тонко.Ты любовь перекрести,будто бы ребенка.Соблазняют нас пути,скользкие, как змеи.Можно все еще спасти,если быть умнее.Равнодушием не мсти.Нас разрушит злоба.Можно все еще спасти,если живы оба.2009
СССР – ФРГ – 1955 год
(репортаж из прошлого века)
Как зритель, перестрадавший этот матч,
и как бывший солдат, скажу,
что для нас он
был один такой в XX веке.
Лев Филатов, знаменитый футбольный обозреватель тех лет
Хочу поздравить Россию с такой командой.
Зепп Гербергер, тренер сборной ФРГ – чемпиона мира, после матча
Вдруг вспомнились трупы по снежным полям,бомбежки и взорванные кариатиды.Матч с немцами. Кассы ломают. Бедлам.Простившие родине все их обиды,катили болеть за нее инвалиды, —войною разрезанные пополам,еще не сосланные на Валаам,историей выброшенные в хлам —и мрачно цедили: «У, фрицы! У, гниды!За нами Москва! Проиграть — стыд и срам!»Незримые струпья от ран отдирая,катили с медалями и орденами,обрубки войны к стадиону «Динамо» —в единственный действующий храм,тогда заменявший религию нам.Катили и прямо и наискосок,как бюсты героев, кому не присталона досках подшипниковых пьедесталовприхлебывать, скажем, березовый сок,из их фронтовых алюминьевых фляжек,а тянет пригубить скорей, без оттяжек,лишь то, без чего и футбол был бы тяжек:напиток барачный, по цвету табачный,отнюдь не бутылочный, по вкусу обмылочный,и может, опилочный —из табуретов страны Советовнепобедимейший самогон,который можно, его отведав,подзакусить рукавом, сапогом.И даже египетские пирамиды,чуть вздрогнув, услышали где-то в песках,как с грохотом катят в Москве инвалидыс татуировками на руках.Увидела даже статуя Либ ертиза фронт припоздавший Второй со стыдом,как грозно движутся инвалиды те —виденьем отмщения на стадион.Билетов не смели спросить контролерши,глаза от непрошеных слез не протерши,быть может, со вдовьей печалью своей.И парни-солдатики, выказав навыки,всех инвалидов подняли на рукии усадили их побравейсамого первого ряда первей.А инвалиды, как на поверке, —все наготове держали фанеркис надписью прыгающей: «Бей фрицев!»,снова в траншеи готовые врыться,будто на линии фронта лежат,каждый друг к другу предсмертно прижат.У них словно нет половины души, —их жены разбомблены и малыши.И что же им с ненавистью поделать,если у них – полдуши и полтела?Еще на трибунах все были негромки,но Боря Татушин, пробившись по кромке,мяч Паршину дал. Тот от радости вмигмяч вбухнул в ворота, сам бухнулся в них.Так счет был открыт, и в немстительном гвалтепрошло озаренье по тысячам лици Паршина за руку поднял Фриц Вальтер,реабилитировав имя «Фриц».И прорвало молчанья плотину —это не Паршину одному, —все инвалиды теперь аплодировалибывшему пленному своему!Но лишь два ответных гола нам всадили,наш тренер почувствовал холод Сибири,и аплодисментов не слышались звуки,как будто нам всем отсекли даже руки.И вдруг самый смелый из инвалидоввздохнул,восхищение горькое выдав:«Я, братцы, скажу вам по праву танкиста —ведь здорово немцы играют, и чисто…», —и хлопнул разок, всех других огорошив,в свои, обожженные в танке ладоши,и кто-то подхлопывать медленно стал,качая поскрипывающий пьедестал.Теперь в инвалидах была перемена —они бы фанерки свои о колена сломали, да не было этих колен, но все-таки призрак войны околел.Лишь только бы стольким опять на погибельне вырос бы где-нибудь новенький Гитлер.Лишь только бы, заново опьедестален,не ожил ни прежний, ни будущий Сталин.Фриц Вальтер, ты где? Я усвоил серьезно —дать руку кому-то не может быть поздно.Ах, сколько я раз этот матч видел после,и ваши удары, Масленкин, Ильин.А счет получился 3:2. В нашу пользу.Но выигрыш общий – неразделим.А знаете, немцы, кто лучшие гиды?Кто соединил две Германии вам?Вернитесь в тот матч и увидите там:кончаются войны не жестом Фемиды,а только, когда забывая обиды,войну убивают в себе инвалиды,войною разрезанные пополам.2009
Когда меня не будет
Нине Назировой
Когда меня не будет,когда меня не будет,народ меня забудет,забудет навсегда.Но никогда не будет,когда меня не будет,и голос мой разбудитпроспавших навсегда.А что они проспали?То, что они пропали.Все языком трепали,хватились – нет страны.Стянули их планету,а их самих-то нету,и дрыхнут – хоть бы хны.Когда нас всех не будет,когда нас всех не будет,народ себя забудет,забудет навсегда,но никогда не будет,когда нас всех не будет,и кто-то вновь разбудитпроспавших без стыда.2009
Журфаковка
Дорогой Тамаре Яковой, столько раз
выручавшей меня просто взглядом из зала.
Это тоже талант.
Ах, как жарко бежать, и жара какова,и горит под ногами земшар,если это бежит журфаковкана стихи, как бегут на пожар.А бывает потом, что в замотанности,нету места в душе для стихов,нету места в душе для молодости,только тягостный груз пустяков.Но одна есть на свете журфаковка,что живет и грустя и шутя,то печальная, как журавушка,то светящаяся, как дитя.Она ходит как будто по лезвию,беззащитная в мире совсем,незаметно спасая поэзию,не написанную никем.2009
2010
Сглаз
Там, где любовь напоказ, там и сглаз.Сглазили, сглазили, сглазили нас.Я неподвижен. Вздохнуть нельзя.Тяжче булыжин стали глаза.Кто эта женщина надо мной?Мне она быть не может женой,ибо она еще так молода,а от меня — вот-вот ни следа!«Кто ты?Не лги мне, что ты жена».«Если ты хочешь — я не она.Я твоя дочь.Я пришла помочь».«Дочь у меня когда-то была,но, не родившись, она умерла.Дашенькой мы называли ее,наше невыношенное дите…Боль раздирает меня в глубине:Ты мне не дочь. Не поможешь ты мне».«Стой, ты не должен сейчас умирать!Если ты хочешь – я твоя мать.Если ты хочешь – твоя сестра,Только тебе умирать не пора.Что быть женой? Это сглаз отвести.Стать тебе всеми, кто может спасти!»31 января 2010
Вторая встреча с хемингуэем
Он так похож был на Хемингуэя.
А после я узнал,
что это был Хемингуэй.
«Встреча в Копенгагене» (1960)
Поколений потерянных столькихпотерянный прародительвосседает за стойкой опять,а вот выпить не может в родной «Флоридите».Упекли его в бронзу.Он лишь для туристов приманказдесь, на острове лозунгов,смуглых красавиц и манго.И потеряна им,недошедшая до Сталинграда,чтобы русским помочь,подло преданная Интербригада.«Измы» рушатся.Это жестоко, сеньора История,но справедливость капризна,Никакого не надо нам «изма»,за исключением гуманизма.Здесь, на яхте «Пилар», он дежурил у волн,где фашистская мина на мине,и они еще плавают в чьих-то мозгах,недовыловленные в мире.Ну, а что же такое с тобой, —компаньеро Эухенио?Ты устал.Но усталость смертельная от вдохновения —это все-таки жизнь,а
не гибельное отдохновение.И решиться непросто,но все же однажды решись тыстольким антифашистам притворнымс презрением шваркнуть:«Фашисты!»Если это и естьтак с издевкой осмеянная «хемингуэевщина»,надо сделать свой выбори встать против кодла хамеющего!Я подсел к Хэму в бареполвека назад, в Копенгагене,увидав, как он шелчуть вразвалку, с повадками капитанскими.Он тогда заказал, как я помню,лишь русскую водкув настроенье хорошем,как будто взорвал он чужую подлодку.А вот я промолчал.С ним не чокнулся.Вместе не выпил.Боже мой, почему мы не чувствуем чью-то нависшую гибель?И шепчу я: «Что с вами?Быть памятником бросьте.Вы, живой, так нужны.Что ж вы прячетесь в бронзе?»31 января 2010
Белорусинка
Памяти моей белорусской бабушки
Ганны Евтушенко из деревни
Хомичи Калинковичского района
Я ношу в себе Калинковичи,и весь мир в себе ношу,но все дело не в количествестран, а в том, чем я дышу.Я дышу деревней Хом ичи,где засовы без замков,где быть замкнутым не хочется,потому и я таков.Я дышу, как по наитию,пепел сглатывая с губ,дымом, реющим невидимоиз хатынских черных труб.И с безвинною виновностьючую я, как пахнет синьпорохом из дул винтовочных,где Хатынь и где Катынь.И я вижу непрощательнопепел множества людей,да и пепел обещательных,обнищательных идей.Я воспитан пепелищами,и хотя я с детства голь,кто посмеет звать нас нищимиза богатство стольких горь.Видел я в эвакуациивсю страну, голодный шкет,а мне все не привыкается,что ее на свете нет.Было – падал, было – рушился,но всю жизнь, как на войне,и сроднились белорусинкаи сибиринка во мне.Да и вся моя поэзияв себе родину спасла,партизанское, полесское,ставя выше ремесла.Не сидел я, правда, в лагере —лагерь сам сидел во мне, —где он, дед мой, неоплаканнопохоронен был в стране?Я, за всех стоять наученный,как за общую страну,Ермолаю свет Наумычупосвятил свою войну.И связная партизанскаябабка Ганна-Беларусьиз колышущихся зарослейшепчет мне: «Внучок, не трусь!»В безвойновом новом будущемпусть мне кто-то принесетбелорусских незабудочекс партизанских тех болот.И пульсирует, как жилочка,может, главная во мне,всем, кто спас меня, должиночкагде-то в самой глубине.Я не столько из писателей,и совсем не из богов,сколько просто обязательныйотдаватель всех долгов.Февраль 2010
Ода лопате
«А снег идет, а снег идет…»
Из моей ранней песни на музыку А. Эшпая
Не прибегая к выдумкам и трепу,Я расскажу про Пачикова Степу.Ему происхождение удинадороже было званья господина,как будто бы за ним из дальней даликак за посланцем горы наблюдали.И словно смысл отцовского наказа,он соблюдал свободный нрав Кавказа.В студентах он не ввязывался в драки —плакаты клеил: «Руки прочь от Праги!»,запутывал, напялив туфли-лодочки,следы, на них побрызгав малость водочки.Его нашли и сладостно пымали,да вот в компьютерах не понимали.И был он, хоть и бес его попутал,им нужен, словно он самокомпьютер.Среди застоя и его гниенийон был первокомпьютерщик. Был гений.И думаю, что гением остался,и никогда не превратится в старца.Удином оставался он доныне,единствен в Силиконовой долине,а ныне скрылся в логове, в Нью-Джерси,ведь он удин, но не в звериной шерсти,а в самом нежном в этом бренном миреимпериалистическом кашмире.Кавказинка в нем вовсе не завяла.Е-мейл пробил холм снежного завала.Не обнаружив в тайниках пропана,наш Степа прорычал: «Пиши пропало…»Но стал писать, и от замерзших пальчиковкомпьютер ожил: «Не сдавайся, Пачиков!»Но не компьютер – помогла лопата,и стал копать он, кашляя хрипато,подав крутой пример снегокротовья,удинского железного здоровьяпример миллионерам, голодранцам,американцам, русским, итальянцам,а завтра, может быть, и африканцам,и всем грядущим снегозасыпанцам,и, уж конечно, всем самокопанцам.Его с лопатой, ну, хоть в бронзе выставьна всепланетный съезд пачиковистов!Что вспоминал обледенелый Степа?У Трубной дом, смесь диссенды и стеба,где грезилось ему, что из бараковРоссию может выволочь «Параграф».О, первое компьютерное племя,которому в обеденное времяи, не стряхнув с бородки макарон,Иртеньева читал он в микрофон.Но чем же завершилось это, Степа?Как Русь, в снегу Америка, Европа,и там, и тут сейчас капитализмы,как дуализмы, снегозавализмы.Нас не спасет от снегорезультатаиртеньевская древняя цитата…А что спасет? Бессмертная лопата.Февраль 2010
Куда едут крыши
Я не только поэт площадей.Я поэт всех нормальных людей.А порою хочу — ну, хоть маленькуюзавести в себе ненормалинку.Скучно…Как-то все скученно,Скрученно…А кто-то оправдывается,но зряшно:«Все-таки «скушно» лучше, чем «страшно».Слух мне режет страшный скрежетраскуда-то едущих крыш.Раскудахтались, ржавые… Ишь! Кыш!Крыша по русскому иносказанию —разум, главнее, чем голова,и чеченцы в Грозном, и татары в Казани«врубаются» в сленговые слова,Мне сказанул со вкусом якут:«У нас якутята сленг во как секут!»(хотя при чем, простите, здесь кнут).И слова, как плевки летят, куда плюнется,неизвестно куда еще крыши плюхнутся.Страшно едущих крыш,будто сведущих крыс,так попискивающих,как помесьвзрыва со всхлипом, почти по Т. С. Элиоту.Езда крыш по воздуху подобна полету.Вот оно зрелище,в небе зреющее —надо всеми державами,дряхлыми и моложавыми,сдирая железными заусенцами афиши,у всего человечества едут крыши.Hе найдете себе ниши,если всюду едут крыши!Едут крыши из-за страсти,но не к бабам —«к бабкам»,к власти,и протыкая углами и остриямивесьземнойшар,каркают крошащимися кровельными краямикарр-карр-карр…Едут крыши на куршевелие,шеями ищущими пошевеливая,едут крышив Парижи,едут в Индию к богу Кришне.«Я – Ваня.У нас такая прикольная мания.Мы теперь кришнаиты —Маня и я…А из нашего сына байк-рокер вышел…»Едут крыши для крышеваниятех, кто давно обескрышел.Крыши поехавшие —ну не потеха ли?Ржавчиной ихвсе мы дышим.Выдохнул Юра Гагарин «поехали!»все-таки людям —не крышам!Я обожаю множество лиц,Гомельщину,Оклахомщину,да вот, хотя не люблю я границ,я не люблю их взломщину.Во мне еще с детства надежда хранится,что просто возьмут да исчезнут границы,забудутся древности – «паспорт»,«виза»…Скажите,вы «за»?Андерсеновский мальчик, задает вопрос постаревшей статуе Либ ерти,у которой подмышки бронзовые все-таки чистенько выбриты:«Тетя, куда едут крыши?»Но непонятно – слышит онаили не слышит.Так я в своем детствеспрашивал что-то у статуи Ленина.А она не ответила.Может, в ответе была не уверена.Коммунизм потерял почти все,и так надоел всем на свете.Капитализм захватил почти все,и тоже всем надоел…Дети, придумайте что-нибудь третье,чтобы мир, заскучав,окончательно не одурел.Спите, дети, тише, тише.Пусть у взрослых едут крыши, —так задумал кто-то свыше.А у вас крыши пускай не едут —лучше вы изобретите этот…То есть…Как его?Да нет, никакой не метод…Но ради Бога что-то попроще.То естьпросто-напросто то,где главное – совесть.То есть, самое то,то есть, мир тот самый,где никогда не разводятся папа с мамой.Февраль 2010