Собрание сочинений. Том 9

Топиловка

Жизнь то мрачная, то пылкаяу меня, братва, была,а еще меня топиловкачуть на дно не увела.Я — была така пора —плавал в стиле топора.И на станции Зимараз шпана меня за шкирку взялаи швырнула прямо в глинистую ямку,так что в полный голос вспомнил мою мамку.Ямка — было только прозвище.Глубока! Я не подрос еще.Я барахтался в объятиях беды,и бультело горло, полное воды,и такая многомордая беданажимала на затылоки на склад пустых бутылоквниз пихала, чтобы я отведал дна.Oх, как помню на зубах налипший ил —он со ржавыми гвоздями смешан был.А потом тянули за волосы вверхи пинали, чтобы помощь не отверг,а затем опять пихали в жидкий гроб,но следили, чтобы я полуутоп…Стал я, с голоду синюшный и тонющий,их любимейшей игрушкой — тонушкой.Что за сласть мальца толкнуть, чтобы начал он тонуть,а потом спасти, чтобы мог растис благодарностью не бездарностью!Когда им завидеть страх удалось в мальце —удовольствийце!Ты тони, тони, тонушечка, —людям будет развлекушечка!Я задумал месть — уж такой я есть,не коварную — благодарную!Я не впал в тоску —на реку Окупод кукарекурано утречкомя сам-друг пошелда и плюхнулся, гол,в гости к уточкам.Сам себе высший баллставлю — я выгребалпусть на мелком, но против течения.А потом уже понял, что не сверну,и ладони ребром, как ножи, быстринурассекали… Так шло обучение!Я неделю возился с ногами на дне —только руки одне помогали мне.А потом я поджал мои ноги —ими воду замолотил —так избавился от безнадеги,так я стал навсегда молодым!И когда меня снова пихнула шпанаголовою вниз, чтоб отведал я дна,я их сам швыранул в гости к илу,чтобы после выкашливали его,в том, что стало со мной, не поняв ничегои заискивая через силу.И с тех пор никакой мне не страшен ловец,я собою самим сотворенный пловец.А случится Большая Топиловка,то душа и среди толпы ловка,и душа моя стала не душечкой,а безвозрастной нетонушечкой!Переделкино, 14 июля 2008

Месть за грубость

24 сентября 1948 года

Это помнят болельщики сведущие —Подковывали Федота, Бобрапо заданию в Киеве. Следующаяпредстояла в столице игра.Но Аркадьев Борис Андреевич,чем трудней, тем он был все мудреющий,и Боброву сказал: «Завтра – бой.Сева, сможешь сыграть через боль?»А Бобер – он с улыбкой чуть шпанскоюдал по-теркински хитрый ответ:«Будет после победы шампанское?Разрешите нарушить запрет?»И, чтобы не были лишние трения,обреченно махнула рукапастернаковски сложного тренера,оказавшегося в ЦДКА.Как нужны были в атаке ониоба те, но в конце концовдал Бобру Соловьева, Водягина,необстреляннейших юнцов.Им сказал он, за робость не выругав:«Не волнуйтесь, ребята. Мы выиграем.Месть за грубость как божья месть.И в футболе она тоже есть».Позабыли все девочки семечки,когда матч только-только пошел,а разбитая левая Севочки,вся в бинтах, засадила свой гол.Хомич был невиновен в той грубости —может, бериевский приказ,но прыжки вратаря были грустные —было чувство такое у нас.Счет сравнен был ударом Бескова.Николаев отмстил в уголок,как вдруг срезал – и спрашивать не с кого! —гол в ворота свои Кочеток.Но пошел он в атаку отчаянно,выдав точно подачу своюдолбанувшему в штангу нечаянноаж заплакавшему Соловью.Но не сломленная расправою(видно, было забить ей пора),подоспела разбитая праваяпобедившего боль Бобра.Мы, динамовские болельщики,себя чувствовали не в себе,и невесело даже лешикипод пивко хрустели в толпе.Не изменники мы. Не таковские.Но как должное приняли мыэти три гола цэдэковскиев трижды вздрогнувшей сетке Хомы…2008

«Прямак» Пономарева

Ах, Саша Пономарь,его бы заносило,когда б он понимал,какая в нем есть сила!А он был скромником,как токарь или слесарь,когда он прямиком,голов штук сотню врезал!Прямых ударов маг,не схож с Бобровым Севой,он создал свой «Прямак» —хоть с правой и хоть с левой.Был неостановим,и, не имея шансов,ударом лобовыммяч клал он без нюансов.Болельщиков любя,голы дарил, как прянички,в прыжках через себя,но только прямо-прямушки!Я, выросший в толпе,никак не понимаю,что стыдного в тебе,поэзия прямая.Восторги, либо вой,ты, муза, все испробуй —будь даже лобовой,но лишь не узколобой.Когда вбиваю голсквозь свист и рокот рева,меня на цель навел«Прямак» Пономарева.2008

Анатолий Акимов

А какая была анатомияу Акимова Анатолия?Упрекнуть его было не в чем —он был странный вратарь — не нервничал,не глотал неожиданных «пенок»от подскока о кочку, от «стенок»,и глазами всевидяще зыркализ-под кепочки-малокозырки.Заглядение было, чудо,как снимал то с ноги, то с чубамяч,пытавшийся как-нибудьхоть бы дуриком проскользнуть.Драки он останавливал миром.Не крича, как Леонтьев: «Беру!» —В землю трижды постукивал пыром,снова мяч выбивая в игру.Словно были перчатки магнитны,все мячи он ловил, как снежки.«Подмогнули знахарок молитвы», —шли завистливые слушки.Об Акимове ныне ни слова.Но не зря поклонялся емупацаненок сопливистый – Лева,не известный еще никому.Кто Акимов в российском футболе?Он не временно звездный нахал,а твой пахарь, футбольное поле, —тебя ребрами он пропахал.2008

Клыш

Кока, прозванный «Мортира»,сообщил мне: «Женька, слышь,гений у «Локомотива»появился — это Клыш!Клыш немножечко на КолюНа Дементьева похож —но танцует он по полю —майку в когти не сгребешь!»Но восторг его отринулВовик, прозванный «Тарань»:«Футболист – не балерина,а таран – пойми! — таран!»Я ходил потом раз тридцатьЛюбоваться на Клыша,тонконогого, как птица,зачарованно дыша.И была в нем грациозность,что не сыщешь днем с огнем,но спортивная колхозностьне пробрезживала в нем.Это тренеров пугало,хоть башкою колотись,ибо не предполагалостадный их коллективизм.Толя Клыш, ты был бы, право,балерина и таран,если б вовремя державаразглядела твой талант.О, я помню, как ярилсяна больших начальниковобвиненный в балеринствесам Сережа Сальников.И Дементьев-старший – Пека,гений-индивидуал,от навязчивой опекипотихоньку увядал.И за это с чувством местинаша высшая спортвластьне давала Мише Месхинаиграться в сборной всласть.Наш футбол, как жизни символ,пусть не ведает стыдабыть и, как балет, красивым,и таранным быть всегда.Ты в забывчивой вселеннойхрупкой звездочкой горишь,позабытый, незабвенный,грациозный Толя Клыш.2008

Алексей Парамонов

Менялись времена. Девчата с поролономходили на «Динамо» поболеть.Но был красивей всех Алеша Парамонов,держа сердца в руках – не менее чем треть.Мы знали всю Москву отлично – по районам.А если где был парк – весь парковый массив.Но где же был рожден Алеша Парамонов,красивый, как Париж, и более красив?Мне нравился он весь – до золотого зуба,который освещал все парки на земле.Играл не как Бобров, но как зато негрубои аристократичней, чем Пеле.Достоин красотой он саги был и мифа,Мат не употреблял, ну разве «Д» на фига!»В Алешу влюблена была любая фифа,жаль, главным не был он в той – как ее? – ФИФА.Двадцатым веком в пыль он не был перемолот,и двадцать первый век нам не сотрет лица.Вчера мне позвонил Алеша Парамонов:«В Молдову все летим, включая и Стрельца».Наутро самолет. Он дружески скрежещет.Советский старый друг – он всех нас узнает.Со мной в одном ряду Бубукин и Крижевский,а Хомич капитан и валидол не пьет.И это все не сон… Летим почти по-царски,вдыхая аромат футбольных прежних трав,и Эдик мне в плечо уткнулся по-пацански,постанывая чуть от стольких старых травм.Опять летим играть во имя всех народовреспублик бывших всех, и племени зулу,и приглашенье вновь от местных винзаводов,а что за договор – для ясности замну.Выходим на игру. Хотя звучат два гимна,встречает побратимно Кишинев.Молдавское вино вновь, Леха, легитимно,и ничего, что пуст пока мой кошелек.2008

Карцевский удар

Хилый, по прозвищу «туберкулезник»,Карцев был, как захудалый колхозник,без устрашающих пушкашских икр.Было по виду ему не до игр.Но просыпалочкой-палочкой резвойКариева Васю будила игра,и он такую штучищу мог врезать,будто в нем нечто шепнуло: «Пора!»В чем был секрет его дивного дара —ошеломляющего удара —может, в застенчивости его —матери тайной удара того?Все мы растрачиваемся задаром —то по небрежности, то сгоряча.Что мы докажем слепым фальшударомвоздух утратившего мяча?Но вдруг откуда-то: «Не сдавайся!» —из инвалидной коляски летит.«Что ты заспался? Вколачивай, Вася!» —И не забить после этого – стыд.Где это все? Лишь болельщиков байки,как подавало в атаке примерродины имя на взмокнувшей майкес буквами прыгающими «СССР».Нету музея, где Карцева бутсы.С майки, исчезнувшей навсегда,спрыгнули потом пропахшие буквыи не вернутся уже никогда.2008

Два «крайка»

Два «врага», что сражались упрямо,два моих разлюбимых крайка,что с того, что Чепец был в «Динамо»,ну а Дема – из ЦДКА.Как они вышивали по краюсвои мастерские финты —себя грубостью не мараяи на ниточке резкоты.С неожиданным поворотомс непредвиденного рывкаони к разным катились воротам,как два крохотных колобка.И, хватив что-нибудь – лишь покрепче,чем какой-нибудь термосный чай,тысяч тридцать кричало: «Бей, Чепчик!»,тысяч тридцать: «Дема, давай!»Каждый в разном военкомате,каждый норовом не мастак.Но играли в одной команде,взявшей в мае однажды Рейхстаг.2008

Сергею Маковецкому

Стиль Маковецкого Сережи —лицетворец, не лицедей.Всех нас он старше и моложеи для него (порой, похоже)почти до судорожной дрожинет ненавистней и дорожеим создаваемых людей.Он так разнообразит грани,что сам себе необъясним.Он Человечество играет,ну, а оно играет с ним.15 июня 2008

«Доберусь после смерти я в будущее…»

Доберусь после смерти я в будущее,в Забайкалье и в Заамазонье,доберусь в Заонежье и Пудожье.«Да отстань ты!» — я смерть урезоню.И бокал с пузырьками, жизнь празднующими,столько тысяч раз подымавший,подыму я и чокнусь с правнукамии с моей нестареющей Машей.И Господь, что любовь нашу праздновал,вновь приняв — ну хоть на мгновение —добрый образ Марата Тарасова,снова даст нам благословение.1 июля 2008

Ленский расстрел

Гостем Лензолоталазаю молодопо валунам да песку,но приближаетсянечто безжалостно,мне нагоняя тоску.Могут ли памятники быть разборчивыв тех, кто приходит сюда?На барельефе застыли рабочие,окаменев от стыда.Между расстрелами тайная связка.Я приутих, присмирел,будто пришел я из Новочеркасскапрямо на Ленский расстрел.Год был двенадцатый —жизни цена тогдатоже была небольша.Золотомученики,в мертвые рученьки —не дали вам ни шиша.Золото ленское —горюшко женское.Кровь с этих каменных плитс года двенадцатоговытерта насухо,будто никто не убит.У населения —увеселениячесть подменили, любовь.Что с вашим памятником, расстрелянные?Пулями выщерблен вновь.Дед из старателей —не из стирателейвсех неприятнейших правд.Всем своим видомбыть моим гидомявно не очень-то рад.«Кто же стрелял-то?» —«Да в прадедов правнуки…Это на гульбищах новое правило,новый прикол молодых.Были на свадебкевыстрелы сладенькидля самолюбия их.Стоит ли злитьсяна юные лица.Ну почему бы опять,как на учении,для развлеченияв мертвых не пострелять?»Дед, я и сам из старинных старателей,а не из новых расстрелоискателей,чтобы себя подразвлечь.Что еще может пахнуть смородинней,что еще может быть самородистей,чем наша русская речь!Золото, золото,как до позора тывсе засорило в душе,и не до разума, не до совести,если стрелять в историю собственную —это приколь-ней-ше!Неужто, Россия,ты – зон а та,где совесть дешевле золота?!Старый старатель непростеньковбил в меня взгляд, как два гвоздика,да и насквозь пропорол.«Знаешь, милок, все же держитсягде-то во мне, надеждишка. —Вот мой последний приколили последний прокол.Все же порою увидишь ленчаночку,тихо кладущую спозараночкужертвам расстрела хотя бы сараночку…Все же, милок, мы под братской могилоюзолотоносную жилу нашли,а вот могилу не тронули, миловали,может, в сознанье пришли…»«Ну, а надолго-то это сознание?»«Кто нас, милок, разберет.Нету народа на свете туманнее,чем наш севодний народ.В совести нынче затменье, растерянность;как же, не чувствуя боль,даже расстрелянных дважды расстреливать?Дважды мы прокляты, что ль?»Бодайбо, 2008