Собрание сочинений. Том 9

Я любил тебя под Пьяццолу

Замечательному украинскому

исполнителю музыки Пьяццолы

Сергею Пилюку

Я любил тебя пол Пьяццолу,и под хруст простыней накрахмаленных,и под шелест подсолнухов,под Армстронгаи под Рахманинова.Под Глен Гульда, под Сашу Избицера,под Жоао Жильбертои под капанье с мокрых фигур из гипсаи невысохших красок с мольберта.И в стогу пол рассвет с петухами,где, очнувшись, тебя я хотел,и под сдвоенное дыханьеставших телом одним двух тел.Запорожье, 7 декабря 2008

Человек, похожий на Евтушенко

Как лицо мое стало растасканопо базарам, где столько хламья,и по владивостокскому, и по ростовскому,но представить не могут, что я — это я.В Таганроге на рынке всплеснула руками душевнов три обхвата грузинка: «Вай ме,—вы – мужчина, похожий на Евтушенко…Это он — или кажется мне?»Украинки-торговки галдят заполошно:«Трохи схож з Евтушенком…» —а все же не могут признать до конца,но, учуявши кровь оселедцевых предков моих —в Запорожьемне с ножа предлагают сальца.А бывают порой и совсем недогадливые,и не верится им, что еще я живу:«Вы, товарищ, тот самый поэт… Ну, да как его…Но ведь если вы он, то ведь он уже у —».Кто целует мне руку пьяненько.Кто сует мне кровянку, кто пряники,кто шипит: «Вас бы всех извести…»вроде сбрызнутой злостью извести…Только кто эти «все»?Познакомиться до смерти хочется.Может, зря я считаю, что я в одиночестве?А на самом-то деле любой на земле,кто не хочет ошейника,человек, похожий на Евтушенко,и не так уж нас много,и не так уж нас мало,чтобы всем нам ошейником шеи сломало…Но бывает порой тошнен ькочеловеку, похожему на Евтушенко,когда в нем, налетая, как стая ворон,люди видят кого-то, кто вовсе не он.Не поймешь, где прославленность, где ославленность.Может, лучше забытость молвою, оставленность?Кто же я? Где такая волшебная щел ка,сквозь которую мог бы в себя заглянутьчеловек, похожий на Евтушенко,и понять, где он сам, ну, а где – кто-нибудь…Запорожье – Киев – Москва,22–31 декабря 2008

Госубарственность

Где такая государственность,как гражданственная страсть?Но зато есть госубарственность —неумение не красть.Кто мы, взрослые ли, дети ли,если так легко дурятгосударственные деятели,будто малых октябрят?Стыд России – госубарственность.Сохранить бы к Родинепросто пушкинскую дарственность,словно к Родионовне.2008

2009

«Мне позывные футбола спойте…»

Мне позывные футбола спойте,и я вам с ходу их подпою.Я стал поэтом в «Советском спорте»,и в нем я выбрал судьбу мою.На главной родине есть много родин:Одну на станции Зима обрел.Футбол великий – он благороден.Одна из родин моих – футбол.2009

Сева

Я твоего посева, Сева.Я в мире, как в своем дворе,и бил я справа, с центра, слева,но не от злости, не из гнева,а от любви к самой игре.2009

Владимир Никаноров

Ни акробатического нороваи ни грациозного броскане было совсем у Никанорова —вратаря команды ЦДКА.Весом по-борцовски был внушительный,не бывал он чересчур горяч, —просто по-хоккейному решительный,из-под ног выхватывая мяч.Он до славы громовой не дожили звездою не был никогда,но имел он прозвище «Надежа»,а надежа разве не звезда?!2009

Футбольный реквием

Среди ночей я слышу звон мячей —играют на полях, что нежно-мглисты,ушедшие от нас все футболисты,и каждый матч кончается ничьей.И ваш футбол по-прежнему красив…Когда, все тайны мастерства поведав,добьетесь и над смертью вы победы,себя своей игрою воскресив?!2009

Торгаши чужими ногами

Торгаши чужими ногами,сутенеры различных сортови в Москве, и в Иокагамерыщут с мордами жирных котов.Торгаши чужими ногамиразложили футбол заодно,так, что мечется мяч перед намихитрым шариком казино…2009

«Ты же знаешь, что я не циник…»

Ты же знаешь, что я не циник,что не зря появился на свет,и в глазах неприкаянно синихугнетающей серости нет.Лишь в объятиях я загребущий,что поделать – люблю обнимать,но не будь ни к кому завидущей —дочь, сестра и родимая мать.Кто-то, с виду совсем не хрустальный,грубым кажущийся мужиком,одинокее, сентиментальней,чем вы, женщины, – только тайком.Не к лицу вам ревнивая жадность —вы же выше всех нас неспроста.Стоит яблоку ли обижаться,если просится вишня в уста?И без ревности и насмешеквы всесветлой душою своейпожалейте нас, братиков меньших,пожалейте нас – ваших детей.В нас, как пули, под кожей зашитыте грехи, что себе не простим,но, как Божию нашу защиту,мы любимых своих защитим.

Редиска

22 января 2009 года я вылетел на весенний семестр в университет города Талса, штат Оклахома, где преподавал русскую поэзию. В дорогу я захватил недавно вышедшую книгу моего товарища, с которым мы прошли 7 сибирских рек, – бывшего известинца Л. Шинкарева «Я это все почти забыл». Она посвящена дружбе со знаменитыми чешскими путешественниками Иржи Ганзелкой и Мирославом Зикмундом, его и моими близкими друзьями, дружбе, которую не смогло разрушить даже ничем не оправданное трагическое вторжение брежневских танков в братскую страну. По-моему, это самая лучшая, самая правдивая книга о том, как все это произошло, написанная с человеческим

тактом, свойственным искреннему сопереживанию. Мои соседи по самолету – интеллигентные думающие люди заметили, что у меня глаза на мокром месте. Мы невольно разговорились о многом, в том числе и о том, как грубость, насилие, унижение других людей ставят под угрозу наши надежды и взаимоотношения – иногда необратимо.

Одна из наших попутчиц поведала нам историю, которой она была свидетельницей в прошлом году. История, вроде бы крошечная, но вырастающая до символа: одна безответная пенсионная бабушка продавала недалеко от ВДНХ выращенную ею редиску, которую отобрал у нее милиционер, да еще и составил акт в отделении. Все это – и глобальное, и вроде бы крошечное, частное – вдруг горько и пронзительно соединилось во мне.

А рядом с метро «Алексеевская»алеют редисок мазки,как будто бабусями сеютсяна серых асфальтах Москвы.На бывшие ящики манговыебабуси кладут их пучки,пиарствуют, но не обманывая:«Хрустявые, с грядки почти».Но без уваженья и жалостиоблавы идут на бабусь.Кому же сегодня пожаловаться,тебе, пенсионная Русь?Одна в отделенье отчаянноредиски пришла выручать:«Начальника, дайте начальника…Не то пропишу вас в печать!»А рядом путана из Болшеване стала сидеть в стороне:«Ты, бабка, рыдай, да побольше —начальник идет в окне…»Летел я над всем человечествомпод сдержанный «Боинга» ревс приросшим и в небе отечеством,и с книгой твоей, Шинкарев.И мне удивлялись попутчики:«О чем это плачет поэт?»Я плакал о Ганзелке, Дубчеке,о наших надеждах тех лет.Нельзя допускать униженияс опаздыванием стыдани перед страной, ни пред женщиной —ведь каждый из нас, как страна.И, танками весь переломанный,я чувствовал боль в позвонках,лишь книга – не Ленина – Ленинатепло сохраняла в руках.С тобой был я рядышком, Боже,но слышалось вновь, как во сне:«Ты, бабка, рыдай, да побольше.Начальник идет в окне».С глазами навек виноватымия взгляд с облаков не сводил.Начальника в иллюминатореискал я и не находил.22–23 января 2009,самолет Москва – Талса

Раиса

Ее понимать не хотели — и в сердце не принимали,когда она в туфельках нежных ненашего Бруно Мальи,российская первая леди, по самолетному трапусходила, изящно ступая по зависти и по трепусвоих соотечественниц, мужьями-пьянчугами изувеченниц,увидевших в ней не Россию и не себя в ее образе,а выскочку из навоза какой-то Ставропольской области.Но как же вы в ней не приметили ту девочку, что, неодета,вцеплялась в рукав, приветливого даже к чекистам, деда,когда его уводили, а он улыбался внучкескрылся вдали за рядами заиндевелой колючки…Ей столько раз это снилось, но шла в МГУ на экзамен.А слез-т в глазах теснилось, и Маркс был размыт слезами.Понятно, чего ей стоило выйти не за генсека —за внука других арестованных, родимого человека?Он с нею делился устало и страхом своим, и болью.Она ему только шептала: «Не бойся, ведь я с тобою».А то, чем пугали морозно, как не свою, а чужую.Он скрыл, прилетев из Фороса: «Вот это не расскажу я».Но шли про нее анекдоты, с пошлятинкой, заковыристые.«Нам бы ее заботы! Чего она так расфуфыривается!»Родные, как жить нам в надежде, когда вас по-самодурьии вкус раздражает в одежде, и просто небескультурье?Как русские к русским жестоки!Где зависти этой истоки?Живых поедают, вгрызаясь. Доест и покается зависть.На кладбище шепот роился:«Прости нас, Раиса…», «Прости нас, Раиса…»Шли письма сквозь все расстоянья,и были они все душевней.Становятся лишь покаяньяв России дешевле, дешевле…7 февраля 2009

«Я еще не налюбился…»

Я еще не налюбился,Я всех женщин не добился,но в осколки не разбился, —склейка поздняя смешна.Перелюбленность опасна,Недолюбленность прекрасна.А залюбленность страшна.2009

Недогрех

Мне сказала одна бабушкадевяноста с лишним лет:«В тебе столько бесшабашного,твому носусносу нет.Хорошо, что им шмурыгаешьв направленьи женчин всехи ноздрями ишо двигаешь,чутко ишешь недогрех.Я, сыночек, умираючитак скажу,хоть это срам,по грехам тоскую ранешним,больше —по недогрехам…И такую думку думаюо когдатошних тенях,что была кромешной дурою,столько в жизни потеряв…»Знаешь, бабка,здесь у Качуга,завораживая всех,ходит,бедрами покачивая,мой последний недогрех.Между желтыми лампасамизаиркутских казаковносит запахи опасные,позаманней кизяков.И мой грех неизвинительный,что, краснея, как юнец,я с чего-то стал стеснительный —все же лучше, чем наглец.Настроенье самолетненькое,так, что кружится башка,и желанья-то молоденькие,да и ум —не дедушка.Ты соблазном не укачивай!Я,влюбляясь впопыхах,во грехах моих удачливый,но лопух в недогрехах.И во снах,другим невидные,меня мучат не стихи, —к сожалению, невинныевсе мои недогрехи…2009