Собрание сочинений

6 января 1883 [16]

* Беда тому, кто любит гнев, *

"Беда тому, кто любит гнев, Кто род людской влачит на плаху: Он не увидит гурий-дев И не приблизится к аллаху. Беда тому, кто, словно зверь, За человеком-братом рыщет: Пророк пред ним захлопнет дверь, А балагур его освищет…" Так пел поэт перед дворцом Калеки грозного, Тимура. "Хромой", с пылающим лицом. Сказал: "Словите балагура!" Певца к Тимуру привели. "Раскайся в балагурстве глупом, Прощения проси-моли, Не то, злой раб, ты будешь трупом!" "Могу покаяться, но в чем? Пророку предан я с любовью. Я не был лютым палачом И не запятнан братской кровью. От сердца песенки пою, Влагая в них и смех и душу…" "А если голову твою Велю срубить, ты струсишь?" — "Струшу, Еще б не струсить, хан! И ты Вздрогнешь, как человек пропащий, Увидя камень, с высоты На голову твою летящий. Еще б не струсить! Ты и сам Струхнешь, заметив льва в пустыне… Отдай мой труп голодным псам, Да помни то, что пел я ныне!" Захохотал хромой Тимур: "Возьми мой перстень изумрудный, Но только помни, балагур, Что я не лев в степи безлюдной. Еще прими совет благой: Не пой мне песен не по нраву, Или тебя с кривой ногой Я догоню и дам расправу!" От самаркандского дворца Певец бежал, главу понуря. В душе свободного певца Горел огонь, шумела буря: Но он преодолел свой гнев И, помня ханскую угрозу, Стал воспевать… невинных дев И обольстительную розу. [17]

16

Печатается по изд.: Трефолев Л. Н. Стихотворения. — Л., 1958. — С. 139–141.

17

Мелочи жизни. Русская сатира и юмор второй половины XIX — начала XX в.

М.: "Художественная литература", 1988.

(Классики и современники. Рус. классич. лит.)

OCR Бычков М. Н. mailto: [e-mail]

ПЕРЕВОДЫ [18]

Украинская поэзия

ЮЖНОРУССКАЯ ПЕСНЯ

Ох ты, радость-счастье, ты куда же скрылось? Или в быстрой речке счастье утопилось? Иль в костре чумацком, посредине поля, Угольком сгорела доля, моя доля? Выплыви же, счастье, выплыви из речки, Я тебя согрею на моем сердечке. Если ж ты сгорело, так и мне, невесте, Заодно с тобою, догореть бы вместе… Приезжали сваты, и меня из дому Отдала родная парню молодому. Молод-то он молод, да другую любит И своей гульбою жизнь мою загубит. Матушка сказала: "Ты послушай, дочка, Не кажись мне ровно целых три годочка". Год протосковавши, я не утерпела, Сделалась кукушкой да и полетела, У родимой хаты села на калину И закуковала про мою кручину. Стало жаль калине, что я так грустила, И она на землю листья опустила; А родная матка встала у порога, Отгадала дочку и сказала строго: "Если ты мне дочка, так пожалуй в хату, Покажу я гостью дорогому свату. Он мне поправляет ночью изголовье… Я живу без мужа, — дело мое вдовье. Если ты кукушка, так лети обратно, Жалобные песни слушать неприятно". Я легко спорхнула, с матушкой не споря, Полетела к мужу, умереть от горя. Вижу, муж-изменник вышел на охоту, Распевая песни, ходит по болоту; В дерево он метит, в самую верхушку, И на ней подстрелит серую кукушку.

18

Суриков И. З., Трефолев Л. Н. Стихотворения. — Ярославль, Верхне-Волжское

1867

ЧУМА (Из Т. Шевченко)

Пришла с лопатою Чума, Могилы рыла и сама Бросала в землю мертвецов — Детей, и женщин, и отцов, И "Со святыми упокой!" Не пела жалобно, с тоской. С лопатой шла Чума селом, Людей мела, как помелом. Весна. В селе цветут сады. Росой умылися поля. Не чувствуя людской беды, Пирует весело земля. Покрылись зеленью луга, Но люди небеса винят, И от жестокого врага, Как стадо струсивших ягнят, Укрылись в хатах: там и мрут. Волы голодные ревут; Пасутся сами табуны На всем раздолий степном; Под обаянием весны Уснули люди вечным сном. Неделя Светлая пришла, Но не гремят колокола, Не вьется синий дым из труб, Огни в избушках не горят. Везде лежит близ трупа труп, Везде могил чернеет ряд. Покрывшись шкурой, засмолись, Могильщики селом идут И, труп увидя, не молясь, Крючком зацепят — и кладут Погибших братьев, как рабов, В сырую землю без гробов. Минули месяцы. Село Крапивой жгучей поросло — И онемело. И в пыли Близ хат могильщики легли И тихо спят, уснув навек; He-выйдет добрый человек, Чтоб их с молитвой схоронить; Они должны открыто гнить… Как оазис, в чистом поле Нива зеленеет; Но никто туда не ходит, Только ветер веет. Листья желтые разносит, Сея их по полю, Людям песню напевая Про лихую долю. Долго поле зеленело, Разнося заразу; Наконец решились люди Истребить все сразу. Подожгли — село сгорело, Нет ему и следу… Так-то люди одержали Над Чумой победу!

3 марта 1878

РУСНАЦКАЯ ПЕСНЯ

Трели соловьиные, Песни лебединые Ночью притаившися, Слышу у калины я. Ох, моя калинушка, Гордая, зеленая, Как ты пышно выросла, Солнцем не спаленная. Нежно ты румянишься Под ночною зорькою; Но зачем ты славишься Над осиной горькою? Не гордись, не важничай, Барыня-калинушка, — Ведай, что здоровое Деревцо-осинушка… Листья на осинушке Трепетно колышатся. В этом робком трепете Голоса мне слышатся: "Да, мы листья горькие, Но зато здоровые; Вынесем безропотно Наши дни суровые. Вырастем, сравняемся Мы с калиной свежею; Как она, не будем мы Деревцем-невежею".

Белорусская поэзия

ПАН ДАНИЛО (Белорусская песня)

Поехал пан Данило на страшную войну, Оставил мать-старуху да верную жену. Ему старуха пишет: "Сынок родимый мой, У нас в семье неладно, вернись скорей домой. Жена твоя гуляет все ночи напролет И выпила до капли из бочек сладкий мед. Все сукна износила, замучила коней, И денег ни полушки не водится у ней". Данило воротился и смотрит палачом, Жена его встречает, невинная ни в чем, Сынка в объятьях держит… Суровый человек, Данило, саблю вынув, ей голову отсек; Внимательно и зорко он осмотрел подвал: Никто из бочек меду ни капли не пивал; Сундук тяжелый отпер: целехонько сукно, Убитою женою не тронуто оно. Отправился в конюшню обманутый злодей; Овса и сена вдоволь у бодрых лошадей. Он бросился в светлицу: там золото лежит, А мать его, старуха, над золотом дрожит. "Здорово, мать, здорово… Жена моя в избе, Ее убил я саблей, но грех весь на тебе; Твой первый грех, что рано Данило овдовел, А грех второй, что сын мой теперь осиротел, А третий грех… покайся, родная, пред концом…" Данило речь не кончил, он досказал свинцом.

1868

Сербская поэзия

СКУТАРСКАЯ КРЕПОСТЬ (Сербская легенда)

1

Печально, задумчиво царь Вукашин По берегу озера ходит; Он тяжко вздыхает и с горных вершин Очей соколиных не сводит. Хотел он твердыню построить вдали, Опору для сербской прекрасной земли, Но злая нечистая сила По камню ее разносила. Никто Вукашину не может помочь: Работают все без измены, Что сделают днем, то развалится в ночь  — Фундамент, и башни, и стены. И зодчие, в страхе молитвы творя, Толпами бегут за чужие моря: Царь выстроить крепость торопит, И головы рубит, и топит. Скутарское озеро плещет волной О берег со злобою дикой, И вот выплывает сам царь водяной И речь начинает с владыкой: "Здорово, приятель, земной властелин! К тебе выхожу из подводных долин, Услугой платя за услугу Любезному брату и другу. Сердечно за то я тебя полюбил, За то, Вукашин, ты мне дорог, Что в озере много людей утопил: По верному счету — сто сорок. Тяжёлым трудом разгоняя тоску, Они мне построят дворец из песку, И царство подводное наше Блистательней будет и краше. Запомни же ныне советы мои! Несчастие можно исправить, Лишь женщину стоит из царской семьи Живую в стене замуравить, — И будет твердыня во веки сильна… А есть у тебя молодая жена, И братья твои ведь женаты… Решайся, не бойся утраты!" И царь возвратился домой: на крыльцо Идет он, как прежде, угрюмый. Но вдруг у него просияло лицо Зловещею, тайною думой: "Спасая от смерти царицу-жену, Из братьев моих одного обману, И крепость себе над горою, Сноху замуравив, построю. Брат средний Угдеша разумен, толков, Не хуже меня лицемерит; Но младший брат Гойко совсем не таков, Он царскому слову поварит. По силе — он витязь, младенец — душой, И, нужно сознаться, хитрец небольшой; Его обману я, слукавлю, Княгиню его замуравлю".

2

За царскими братьями едут гонцы: Они потешались охотой. Сваливши медведя, пришли молодцы, Смущённые тайной заботой: Зачем их призвали? Быть может, теперь И царь Вукашин разъярился, как зверь, Недавно убитый с размаху? Быть может, готовит им плаху? Но царь очень весел, сидит за столом, Не морщит суровые брови, Не учит придворных бичом и жезлом, Не требует крови да крови. И братья смиренно к нему подошли, Ударили оба челом до земли И оба промолвили разом: "Явились к тебе за приказом". "Приказ мой, о братья, храните от жен, Храните до самого гроба! Вы знаете, братья, чем я раздражен, Какая свирепая злоба Терзает мне душу, сосет как змея: Не строится горная крепость моя. Казну золотую я трачу, А вижу одну неудачу. Известно мне средство исправить беду. Но стоит великой утраты. От вас послушания рабского жду, — Нас трое, и все мы женаты, И наши подруги цветут красотой: Царица моя — словно месяц златой, Княгини — как звезды… Но вскоре Постигнет их лютое горе. Из них кто пойдет на Баяну-реку, Домой во дворец не вернется, Ее на ужасную смерть обреку: Живая в стене закладется. И будет твердыня грозна и сильна. Врагов в нашу землю не пустит она. Нам дороги жены… Но, боже, Прости нас! — отчизна дороже. Ни слова об этой! Решит все судьба: Кто завтра придет на Баяну, Хотя бы царица, — она мне люба, По ней сокрушаясь, завяну, — Но первый, клянуся, возьму молоток И буду безжалостен, буду жесток: Царицу в стене замуравлю И крепость над нею поставлю!" Все трое клянутся молчанье хранить, Целуют святое распятье: "Да будет над тем, кто дерзнет изменить, Во веки господне проклятье!" И братья поспешно ушли из дворца; У них трепетали от страха сердца, А царь Вукашин усмехался, И ночью царице признался: "Жена, не ходи на Баяну-реку, Домой во дворец не вернешься, Тебя на ужасную смерть обреку: Живая в стене закладешься!" И хитрый Углеша поведал жене, Кто будет на утро заложен в стене. Лишь Гойко, поклявшись святыней, Молчал пред своею княгиней.

3

Вот утро настало. Царица к жене Углеши пришла и сказала: "Невестушка, сильно неможется мне!" И — пальчик больной показала. "Сходи за меня на Баяну-реку, Обед отнеси моему муженьку". — "Охотно пошла бы, родная, Да ноги не ходят: больна я". И младшей невестке такие слова Сказала лукаво царица: "Сегодня болит у меня голова, Сходи за меня, Гойковица, Сходи поскорей на Баяну-реку, Обед отнеси моему муженьку". — "Царица, дитя не обмыто, И платье мое не дошито". — "Пустой отговоркой меня не серди, Племянника-князя умою И платье дошью я… Поди же, поди К Баяне дорогой прямою!" Смеясь Гойковица на жертву идет, Дорогой веселые песни поет. И Гойко воскликнул рыдая: "Пропала жена молодая!" "О чем же ты плачешь, скажи, не таясь?! — Спросила княгиня. Рукою Махнувши, ответил задумчиво князь: "Сегодня я шел над рекою И перстень алмазный в нее уронил, А как этот перстень был дорог и мил!" Смеется княгиня: "Так что же? Мы купим другой, подороже". Ни слова в ответ. Опустивши глаза, Стоял он пред ней как убитый. А к ним приближалась в то время гроза: Царь ехал с вельможною свитой. С коня соскочивши, бежит он вперед. Княгиню за белые руки берет, Приветствует грозно, сурово: "Сноха молодая, здорово! Работники, плотники! Живо, сюда! Где зодчий придворный мой Рада? Тащите княгиню… Не много труда, А знатная будет награда: По-царски я вас серебром награжу, Когда молодицу в стене заложу…" И царь молотком потрясает, И гневные взоры бросает. Княгине смешно показалось. Она Бежит легконогою серной… И думает: много хмельного вина Хватил Вукашин благоверный! Забавно княгиня играет, шалит, Себя на закладку поставить велит, — И вскрикнула весело, бойко: "Простись же со мною, князь Гойко!"

4

И князь обнимает жену горячо, Целует у бедной голубки, Целует стократно, еще и еще, И щечки, и глазки, и губки. "Прощай навсегда, дорогая жена!" — "Прощай, мой хороший!" — смеется она, Не зная предсмертной печали… Но вдруг молотки застучали. И вот до колен заложили ее, А все Гойковица смеется, И верить не хочет в несчастье свое, Стоит, как овечка, не бьется. До пояса плотники бревна кладут, Тяжелые камни княгиню гнетут. Тогда поняла Гойковица, Что сделала с нею царица. Не стонет кукушка средь горных вершин, Не крик раздается орлиный, То плачет княгиня: "Спаси, Вукашин, Мой царь, повелитель единый! Здесь душно, здесь страшно в холодной стене… Князь Гойко! Скорее на помощь к жене!" Стена подымается выше, А вопли все тише и тише. И зодчему Раде она говорит: "Оставь небольшое оконце, Чтоб видеть могла я, как в небе горит Прекрасное сербское солнце. Я буду смотреть на поля и луга И землю родную стеречь от врага, Увижу, хотя на минутку, И милого сына-малютку". И слезно она умоляет людей: — "Прошу вас, жестокие люди, Оставить оконце для белых грудей И вынуть две белые груди: Пусть будет питаться от дяди тайком, Сынок мой Иова родным молоком!" И Рада, придя в умиленье, Исполнил ее повеленье. Неделю в стене Гойковица жила И грудью младенца питала; В восьмые же сутки она умерла И грустно пред смертью шептала: "Сынок мой Иова! Навеки прости, За мать Вукашину-убийце не мсти! Как сладко мне быть, умирая, Защитницей сербского края!"

5 мая 1876

Немецкая поэзия

СТАРОЕ И МОЛОДОЕ (Из Г. Гервега)

— Ты слишком, молод. Рассуждать Тебе еще нельзя. Умей, как мы, дней светлых ждать Спокойно, не грозя. Да поклонись пониже нам И пыл в своей груди, Подобный бешеным волнам, Смири и остуди! Ты слишком молод. Все дела Твои ничтожны, верь! Мы слышим: речь твоя смела, И ты рычишь, как зверь. Но, в тесной клетке разъярясь, Не мучь страны родной И прежде череп свой укрась Священной сединой. Учись почтительно к седым Склоняться волосам. Пусть _пламя_ обратится в _дым_! Пусть закуешьея сам В вериги _опыта_! Потом, Разбив свои _мечты_, Бог даст, в отечестве святом Полезен будешь ты. — Вы правы, деды в отцы, Не смеем вас винить. Но вам седые мудрецы, Грешно и нас казнить. Вы — стражи _прошлого_; оно ж Содержит вас в плену. Мы не поднимем меч и нож На вашу седину. Но вслушайтесь и в нашу речь, Жрецы отживших каст: Кто может _будущность_ сберечь, И кто ее создаст? Поверьте, люди древних лет, Без нас наступит тьма! Вы шли… И мы проложим след Под знаменем ума. Умом, наукой и трудом Мы сбережем скорей, Чем вы, наш милый старый дом И наших матерей. А ваши дочери… Без нас Кто будет их любить? За что же нас в тяжелый час Вы вздумали губить? Но старцы слушать не хотят, Что любим мы добро. Седины их во тьме блестят, Блестят, _как _серебро. А мы _вперед_ пойдем бодрей, Не внемля их речам, И _золотистый_ шелк кудрей Раскинем по плечам. О, не казните молодежь За гордый, вольный крик! В нем правду, может быть, найдешь И ты, седой старик? Мы ценим славу и добро Твоих минувших дней; Мы уважаем _серебро_, Но _золото_… ценней!

Французская поэзия

КОНЬ (Из Барбье)

О Франция! Во время мессидора, [19] Как дикий конь, ты хороша была, Не ведала, что значит бич и шпора, Стальной узды носить ты не могла. Ничья рука к тебе не прикасалась, Чтоб оскорбить лихого скакуна; Под всадником враждебным не сгибалась Могучая широкая спина. Как хорошо, как девственно-прекрасно Блистала шерсть, не смятая никем! Подняв главу, ты ржала громогласно, И целый мир был от испуга нем. Но овладел скакуньею игривой Герой-центавр; пленился он тобой: И корпусом, и поступью, и гривой. Сел на тебя… И стала ты рабой! Любила с ним ты разделять походы При свисте пуль, в дыму пороховом, И пред тобой склонилися народы, Разбитые на поле боевом. Ни день, ни ночь очей ты не смыкала, Работала без отдыха с тех пор, По мертвецам, как по песку, скакала. В крови по грудь неслась во весь опор. Пятнадцать лет, взметая поколенья, Носилась ты на кровожадный пир; Пятнадцать лет, в боях без сожаленья Копытами давила целый мир. Но наконец, без цели и предела Устав скакать и прах в крови месить, Изнемогла и больше не хотела Топтать людей в всадника носить. Под ним, дрожа, шатаясь, умирая, Усталые колена преклоня, Взмолилась ты; но бич родного края Не пощадил несчастного коня. На слабый стон он отвечал ударом, Бока сдавил у лошади сильней, И в бешенстве неукротимо-яром Всю челюсть вдруг он сокрушил у ней. Конь поскакал, но в роковом сраженья, Невзнузданный, свой бег остановил, Упал, как труп, и при своей паденьи Он под собой центавра раздавил.

19

Мессидор — десятый месяц французского календаря, установленного Конвентом в 1793 г. (Ред.).