Собрание сочинений

1867

ПЕСНЯ РАБОЧИХ (Из П. Дюпона)

Мы все встаем поутру с петухами, Когда, дымясь, мерцают ночники; Мы, бедняки, питаемся крохами, И свет дневной нас гонит в рудники. Работают там плечи, ноги, руки, С природою в убийственной борьбе; Но, ничего за тяжкий труд и муки Под старость мы не сбережем себе. Дружно, братья, станем в ряд, Выпьем все из братской кружка! Пусть палят во весь заряд Истребительницы-пушки, Посылая смерть народу! Мы встаем, Дружно пьем: "За всемирную свободу!" В глуби морской мы перлы собираем, Из недр земли сокровища берем. Мы сделали родную землю раем, Но под землей, в аду своем, умрем. За вечный труд какая, нам награда? Останемся мы сами ни при чем… Ведь не для нас сок сладкий винограда, Ведь не себя мы в бархат облечем. Дружно, братья, станем в ряд, Выпьем все из братской кружки! Пусть палят во весь заряд Истребительницы-пушки, Посылая смерть народу! Мы встаем, Дружно пьем: "За всемирную свободу!" Безвременно, согнув в труде жестоком Наш тощий стан, мы гибнем ни за грош. Зачем наш пот бежит с чела потоком, И нас зовут "машинами" за что ж? Обязана земля нам чудесами; Построили мы новый Вавилон. Но пчеловод, насытившись сотами, Рабочих пчел из ульев гонит вон. Дружно, братья, станем в ряд, Выпьем все из братской кружки! Пусть палят во весь заряд Истребительницы-пушки, Посылая смерть народу! Мы встаем, Дружно пьем: — "За всемирную свободу!" Презренного ребенка-чужестранца Питает грудь несчастных наших жен, А он потом — дитя штыка и ранца — Стоит, в крови кормилиц погружен, Он мучит их, тиранит, угнетает, Нет для него святого ничего! Себе за честь и славу он считает Разрушить грудь, кормившую его. Дружно, братья, станем в ряд, Выпьем все из братской кружки! Пусть палят во весь заряд Истребительницы-пушки, Посылая смерть народу! Мы встаем, Дружно пьем: "За всемирную свободу!" И в рубищах, в подвалах наших бедных Скрывался, под гнетом торгашей, Мы жизнь влачим из-за копеек медных В сообществе нетопырей-мышей. Они, как мы, друзья угрюмой ночи, Они, как мы, не насладятся днем, Хоть и у нас горят, как звезды, очи, И кровь кипит живительным огнем. Дружно, братья, станем в ряд, Выпьем всё из братской кружки! Пусть палят во весь заряд Истребительницы-пушки, Посылая смерть народу! Мы встаем, Дружно пьем: "За всемирную свободу!" И каждый раз, когда из нас струится Кровь честная и обагряет мир, Свободой мы не можем насладиться И создаем из деспота кумир. Побережем свои поля для хлеба, А не для битв: _Любовь сильней войны_! Мы будем ждать, когда повеет с неба На всех рабов дыхание весны. Дружно, братья, станем в ряд, Выпьем все из братской кружки! Пусть палят во весь заряд Истребительницы-пушки, Посылая смерть народу! Мы встаем, Дружно пьем: "За всемирную свободу!"

28 октября 1873

Английская поэзия

МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ (Из Т. Гуда)

Жизнь, прошай! Слабеют чувства… Смерти шлю привет. Предо мной густые тени застилают свет. Наступает полночь жизни… Смерть — не за горой… Вижу я туман холодный, страшный и сырой; Слышу я могильный запах, чувствуя в бреду, Что он запах роз цветущих заглушил в саду. Здравствуй, жизнь! Надежда снова освежила грудь, Темный страх исчез, и сладко я могу вздохнуть. Скрылись грозные виденья, нет их вкруг меня: Разлетелись, словно тени, на рассвете дня. Вновь блестят земля и небо… Свет дневной так мил… И слышней мне запах розы запаха могил.

27 октября 1895

Три лентяя [20] (Из Бр. Гримм)

Князек-добряк когда-то жил Спокойно, беззаботно, И ни о чем он не тужил И кушал очень плотно. Храни в душе своей покой, Он на дела махнул рукой, Министрам был послушен, И знали подданные все. Что лишь к копчёной колбасе Князек неравнодушен. Его высочество весьма Любил еще сосиски ("Без них он мог сойти с ума!" — Гласят одни "Записки"). Но, сверх любимой колбасы, Князь посвящал свои часы Трем принцам-малолеткам: Их удаляя от труда, Он был подобен иногда Заботливым наседкам. И, от начала до конца Поняв его уроки, Цыплята выросли в отца — Лентяи, лежебоки. Князек судьбу благодарил; Но вдруг желудок не сварил Копченую колбаску. Больной ложится на кровать, Велит детей к себе призвать, Предчувствуя развязку, Князек со стоном говорит: "Плохая вышла шутка! Желудок пищи не варит, Я гибну от желудка. Кому же я оставлю трон? Вы любите считать ворон, Вы ленитесь на славу: Но кто ленивей из троих Детей возлюбленных моих, Тому отдам державу". Слезу печально уронив На батюшкино ложе, Воскликнул старшой: "Я ленив, Мне лень всего дороже, Мне жизнь без лени не красна: Когда наступит время сна, Когда под кроной ночи Храпит измученный народ, — И я во весь зеваю рот, Но лень закрыть мне очи!" — "И я лентяй большой руки! — Второй князек воскликнул. — Болтает братец пустяки: Он к лени не привыкнул. А я по совести скажу: Когда пред печкою сижу, В лицо мне пышет пламень. Но удалиться от огня — Большая трудность для меня! Не двигаюсь, как камень". Воскликнул младший ротозей: "Моя, моя корона! Из всех ленивейших князей Один я стою трона. Когда, народ ожесточа, Я был бы в петле палача И нож бы дали в руки, Чтоб петлю перерезал я, — Не двинется рука моя От лености и скуки". Князек, душою умилясь, Схватил сынка в объятья, "Ты всех ленивей, младший князь, Тебя не стоят братья! Тебе достанется мой трон! Владея им, считай ворон, Пей вдоволь, кушай жирно, Люби сосиски с ветчиной, И процветет наш край родной, Как цвел при мне он мирно".

20

Перевод Л. Н. Трефолев

Суриков И. З., Трефолев Л. Н. Стихотворения. — Ярославль, Верхне-Волжское

книжное издательство, 1983.

OCR Бычков М.Н. mailto: [e-mail]

20 января 1872

Сырокомля Владислав Стихотворения [21]

НЕ Я ПОЮ (Из Вл. Сырокомли)

I . . II Не я пою — народ поет. Во мне он песни создает; Меня он песнею связал, Он ею сердце пронизал И братски-нежно приказал О зле и радостях в тиши Петь, по желанию души. Народом песня создана, И электрически она На душу действует мою, И я, бедняк, ее пою. Я только эхо песни той Святой, младенчески-простой. Я только ею грею кровь, При ней лишь чувствую любовь. Отрадно сердцу моему, Когда к груди своей прижму Десницу брата: под рукой Трепещет грудь моя с тоской; Но с верой в близость лучших дней В груди становится вольней. …Так создается песня в ней! III Не я пою — весь мир поет; Во мне он песни создает, И вижу я его красу В родной реке, в родном лесу. Когда они заговорят, Когда помчится тучек ряд, Когда вдруг ветерок порхнет — С души спадет тяжелый гнет, И я, открывши грудь мою, Гостей сзываю и пою. Мои мечты, слетев ко мне, В моей Душевной глубине Не могут поместиться в ряд, И беспорядочно шумят, И веселят меня игрой, Шумят-жужжат, как пчелок рой, Пророчат много светлых дней, И дышит грудь моя полней. …Так создается песня в ней!

21

Суриков И. З., Трефолев Л. Н. Стихотворения. — Ярославль, Верхне-Волжское

книжное издательство, 1983.

OCR Бычков М.Н. mailto: [e-mail]

ЯМЩИК (Из Вл. Сырокомли)

Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим. Сидишь, как невольник, в затворе. И чаркой и трубкой тебя наградим, Когда нам поведаешь горе. Не тешит тебя колокольчик подчас, И девки не тешат. В печали Два года живешь ты, приятель, у нас, — Веселым тебя не встречали. "Мне горько и так, и без чарки вина, Не мило на свете, не мило! Но дайте мне чарку; поможет она Сказать, что меня истомило. Когда я на почте служил ямщиком, Был молод, водилась силенка. И был я с трудом подневольным знаком, Замучила страшная гонка. Скакал я и ночью, скакал я и днем; На водку давали мне баря. Рублевик получим и лихо кутнем, И мчимся, по всем приударя. Друзей было много. Смотритель не злой; Мы с ним побраталися даже. А лошади! Свистну — помчатся стрелой… Держися, седок, в экипаже! Эх, славно я ездил! Случалось, грехом, Лошадок порядком измучишь; Зато, как невесту везешь с женихом, Червонец наверно получишь. В соседнем селе полюбил я одну Девицу. Любил не на шутку; Куда ни поеду, а к ней заверну, Чтоб вместе пробыть хоть минутку. Раз ночью смотритель дает мне приказ; "Живей отвези эстафету!" Тогда непогода стояла у нас; На небе ни звездочки нету. Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня И злую ямщицкую долю, Схватил я пакет и, вскочив на коня, Помчался по снежному полю. Я еду, а ветер свистит в темноте, Мороз подирает по коже. Две версты мелькнули, на третьей версте… На третьей… О господи боже! Средь посвистов бури услышал я стон, И кто-то о помощи просит, И снежными хлопьями с разных сторон Кого-то в сугробах заносит. Коня понукаю, чтоб ехать спасти; Но, вспомнив смотрителя, трушу. Мне кто-то шепнул: на обратном пути Спасешь христианскую душу. Мне сделалось страшно. Едва я дышал; Дрожали от ужаса руки. Я в рог затрубил, чтобы он заглушал Предсмертные слабые звуки. И вот на рассвете я еду назад. По-прежнему страшно мне стало, И, как колокольчик разбитый, не в лад В груди сердце робко стучало. Мой конь испугался пред третьей верстой И гриву вскосматил сердито: Там тело лежало, холстиной простой Да снежным покровом покрыто. Я снег отряхнул — и невесты моей Увидел потухшие очи… Давайте вина мне, давайте скорей, Рассказывать дальше — нет мочи!.."

<1868>

ВЕЛИКИЙ МУЖ (Из Вл. Сырокомли)

"Великий муж, — читаю я в газете, — Отправился ad patres…" [22] Вот беда! Что этот муж существовал на свете, Не ведал я, клянусь вам, господа! Богатые скрываются в могилах, Но и туда, угаснув, вносят спесь; А я, бедняк, покуда мыслить в силах, Мечтаю так, что не угасну весь, Что хоть денек после моей кончины Я в песенках моих останусь жив, Что вы, друзья, в минуту злой кручины Припомните тоскливый их мотив. Но, может быть, мечтаю я напрасно И дерзостно? Простите мне, друзья! Мечтать — не грех. Мечтают безопасно И пахари и гордые князья. Мечтает тот, кто орошает потом Свой тяжкий труд. Мечтает и богач… Идти пешком, отдавшися заботам, Или помчись в карете барской вскачь, — Не все ль равно? Одной достигнешь цели, Отправившись в сырую землю-мать, С той разницей, что я в досках из ели На кладбище улягуся дремать, А ты уснешь, великих дел сподвижник, Муж доблестный, под мраморной плитой! А надо мной увесистый булыжник Окажется близ сосенки густой. Там — кипарис, а здесь — сосна… Но вздохом Безумно я не выражу тоски: Булыжник мой покроется лишь мохом, А мрамор твой рассыплется в куски.

22

ad patres. (Лат.) — отправиться к праотцам, т. е. скончаться. (Ред.)

МОГИЛЬЩИК (Из Вл. Сырокомли)

Гроб стоит в костеле, и органа звуки Слышны издалека. Нищих хор поет. Пьяненький могильщик, опустивши руки На тяжелый заступ, речи с ним ведет: "Ты, почтенный заступ, служишь мне исправно! И песок, и глина знают твой удар… Раз… два… три… четыре… Вырыл ты недавно Две могилы хлопам, столько же для бар. И теперь скончался пахарь небогатый. Знать, ему такая доля суждена? Он ребят оставил: был мужик женатый. Бедные сиротки, бедная жена! Ну, да что бабенка! Знаем вдовье дело: Молится и хнычет, а потом тайком… Экой я философ! Рассуждаю смело, Потому что, грешник, нынче… под хмельком. Кто-нибудь, примерно, побродив по свету. Кончится: могилу живо смастеришь… Меньше человеком, человека нету, — Кажется, потеря? А, глядишь, барыш. Божие подобье — человек разумный; Так его не бросишь, как бросают скот… И звонарь получит за трезвон свой шумный И на гроб, на свечи явится расход. Ксендзу за молитвы попадет копейка, Нам — за то, что яма вышла хороша. Каждому — доходец… Смерть, хоть лиходейка, А приносит людям пропасть барыша. Что один теряет на земле с кручиной, То другой находит: бог премудр и благ… А в могиле тело сделается глиной Остов человека распадется в прах; Змейка вкруг младенца обовьется нежно; Мышь чрез ухо влезет в череп мудреца, Съест мозги и деток выведет прилежно, И довольна будет милостью творца. Эх, кажись я плачу?.. Молвлю без досады Не один же создан человек с душой! Всемогущим также созданы и гады, И они имеют аппетит большой. Трупами людскими "ближний" поживится; Прах и кости станут пылью гробовой, А от этой пыли почва утучнится. И зазеленеет сочною травой. Да травой ли только? — Если был мошенник, Если был покойник с ближними жесток, На его могиле явится репейник, А добряк-покойник вырастит цветок. Деревцо красиво встанет на кургане, — И оно годится для людских потреб… Да и так бывает: бедные крестьяне Все кладбище вспашут и посеют хлеб. Из зерна родится пышная пшеница. Ох, как будет славно, хорошо, когда На груди отцовской молодая жница Свяжет сноп тяжелый, не боясь труда! Что за важность, если труп мой червь изгложет? О такой безделке я не хлопочу. Если труп истлевший землякам поможет — Вот моя награда! Вот чего хочу! Я, бедняк, на бога слепо уповаю. Смолоду я много пролил горьких слез, И теперь, под старость, тело прикрываю Рубищем и зябну, в зимушку-мороз. Мне вчера так сладко, с умиленьем, с жаром, Обещал священник, что за нищету, За мое терпенье, получу недаром Славное местечко… там, на том свет_у_. Боже! Наградишь ли, как сложу я кости, Чудною наградой?.. Будет дар хорош, Если мои кости внукам на погосте Вырастят цветочек да густую рожь".

МЕЛОДИИ ИЗ "ЖЕЛТОГО ДОМА" (Из Вл. Сырокомли)

I

Я владею целым миром, всем, что в мире обитает, Что в нем" плавает и ходит, пресмыкается, летает. И земля, и свод небесный — все мое! Владея ими, Не боюся власть утратить над вассалами моими. Небеса ключом я запер осторожно, со сноровкой. И связал я твердь земную длинной, крепкою веревкой; Ключ — в кармане, а веревку вам не вырвать и тисками! За концы ее схватился я обеими руками… Люди, тише! Духи, тише! Вы себя ведите строже! Не шуметь, не волноваться — а не то… избави, боже! Покосясь на вас сердито, так и топну, погодите, Что в смущеньи и тревоге кувырком вы полетите! Тише, тише… Спаи, хочу я, но сомкнуть глаза нет мочи. Загасить скорее солнце! Блеск его мне колет очи… Если ж солнце не захочет прекратить мое терзанье, Голову ему обрейте без пощады, в наказанье, Как и мне ее обрили мраколюбцы-лиходеи, Чтоб она не проливала в свет блестящие идеи.

II

Смотрите! Вот в печку чертенок вскочил. Я встретил его, будто кума, учтиво. Чертенок из всех выбивается сил, Огонь раздувает он крыльями живо. Микстуру для света готовит и рад, Что опиум с маком мешает когтями; Влил капельку крови, чтоб был аромат, Дополнил, для вкуса, лекарство… слезами. Горчицы достал из французских газет, Кваску — из немецких; взял мелкие крохи Надутого чванства из них же, чтоб свет Понюхал, чем пахнет от нашей эпохи. Микстуру в бутылку старательно влил, Закупорил крепко с улыбкою злою, И горлышко склянки своей засмолил Смолою кипящею, адской смолою. Потом сигнатурку принялся писать, И вот что на ней написал он сурово: "В столетье три раза ее принимать, Тогда человечество будет здорово".

III

Ах, войдите, милый доктор, вы учились, без сомненья, Различать все минералы, и металлы, и каменья. Вас просить я смею: Повнимательней взгляните, как мне люди порадели, Удивительные четки люди добрые надели На больную шею. Тверды, будто бриллианты, и воды прозрачней, чище, Эти четки озаряют наше бедное жилище: Будто солнце блещут, — И мильонами сияний, чрез мгновение, проворно Изменяясь, отливаясь, удивительные зерна Радужно трепещут. Как головка у булавки, посредине каждой четки Капля красная из крови, точно у сиротки, Светится алмазом. И от них благоуханье к небу ясному струится, Но внутри их — ты не пробуй — горечь адская таится, Отравишься разом. Назови же этот камень. Отвечай мне, доктор. Ну-ка! Или знать всего не может эскулапская наука? Мой ученый жалкий! Мне же сердце подсказало, сердце — вещий мой оратор: То сухие слезы негра. Вызвал их злодей плантатор И бичом и палкой.

1874

ПАУТИНА (Из Вл. Сырокомли)

Вьет паук тенета, над работой бьется, Пустит нить по ветру — муха попадется. Складывая песни, ты, поэт народный, Уловляешь сердце мыслью благородной. Ты, паук угрюмый, сеткою покрытый, Ждешь своей добычи — мухи ядовитой. Ты, поэт любимый, чудным даром слова Заклеймишь позором человека злого.