Собрание сочинений

IV

В стужу панель подобна сахарной карамели.Пар из гортани чаще к вздоху, чем к поцелую.Реже снятся дома, где уже не примут.Жизнь моя затянулась. По крайней мере,точных примет с лихвой хватило бы на вторуюжизнь. Из одних примет можно составить климатлибо пейзаж. Лучше всего безлюдный,с девственной белизной за пеленою кружев,– мир, не слыхавший о лондонах и парижах,мир, где рассеянный свет – генератор будней,где в итоге вздрагиваешь, обнаружив,что и тут кто-то прошел на лыжах.

V

Время есть холод. Всякое тело, раноили поздно, становится пищею телескопа:остывает с годами, удаляется от светила.Стекло зацветает сложным узором: рамасуть хрустальные джунгли хвоща, укропаи всего, что взрастилоодиночество. Но, как у бюста в нише,глаз зимой скорее закатывается, чем плачет.Там, где роятся сны, за пределом зренья,время, упавшее сильно ниженуля, обжигает ваш мозг, как пальчикшалуна из русского стихотворенья.

VI

Жизнь моя затянулась. Холод похож на холод,время – на время. Единственная преграда -теплое тело. Упрямое, как ослица,стоит оно между ними, поднявши ворот,как пограничник держась приклада,грядущему не позволяя слитьсяс прошлым. Зимою на самом делевторник он же суббота. Днем легко ошибиться:свет уже выключили или еще не включили?Газеты могут печататься раз в неделю.Время глядится в зеркало, как певица,позабывшая, что это – «Тоска» или «Лючия».

VII

Сны в холодную пору длинней, подробней.Ход конем лоскутное одеялозаменяет на досках паркета прыжком лягушки.Чем больше лютует пурга над кровлей,тем жарче требует идеалаголое тело в тряпичной гуще.И вам снятся настурции, бурный Терекв тесном ущелье, мушиный кукольмежду стеной и торцом буфета:праздник кончиков пальцев в плену бретелек.А потом все стихает. Только горячий угольтлеет в серой золе рассвета.

VIII

Холод ценит пространство. Не обнажая сабли,он берет урочища, веси, грады.Населенье сдается, не сняв треуха.Города – особенно, чьи ансамбли,чьи пилястры и колоннадыстоят как пророки его триумфа,смутно белея. Холод слетает с небана парашюте. Всяческая колоннавыглядит пятой, жаждет переворота.Только ворона не принимает снега,и вы слышите, как кричит воронакартавым голосом патриота.

IX

В феврале чем позднее, тем меньше ртути.Т. е. чем больше времени, тем холоднее. Звездыкак разбитый термометр: каждый квадратный метрночи ими усеян, как при салюте.Днем, когда небо под стать известке,сам Казимир бы их не заметил,белых на белом. Вот почему незримыангелы. Холод приносит пользуихнему воинству: их, крылатых,мы обнаружили бы, воззри мывправду горе, где они как по льдускользят белофиннами в маскхалатах.

X

Я не способен к жизни в других широтах.Я нанизан на холод, как гусь на вертел.Слава голой березе, колючей ели,лампочке желтой в пустых воротах,– слава всему, что приводит в движенье ветер!В зрелом возрасте это – вариант колыбели,Север – честная вещь. Ибо одно и то жеон твердит вам всю жизнь – шепотом, в полный голосв затянувшейся жизни – разными голосами.Пальцы мерзнут в унтах из оленьей кожи,напоминая забравшемуся на полюсо любви, о стоянии под часами.

XI

В сильный мороз даль не поет сиреной.В космосе самый глубокий выдохне гарантирует вдоха, уход – возврата.Время есть мясо немой Вселенной.Там ничего не тикает. Даже выпавиз космического аппарата,ничего не поймаете: ни фокстрота,ни Ярославны, хоть на Путивль настроясь.Вас убивает на внеземной орбитеотнюдь не отсутствие кислорода,но избыток Времени в чистом, то естьбез примеси вашей жизни, виде.

XII

Зима! Я люблю твою горечь клюквык чаю, блюдца с дольками мандарина,твой миндаль с арахисом, граммов двести.Ты раскрываешь цыплячьи клювыименами «Ольга» или «Марина»,произносимыми с нежностью только в детствеи в тепле. Я пою синеву сугробав сумерках, шорох фольги, чистоту бемоля -точно «чижика» где подбирает рука Господня.И дрова, грохотавшие в гулких дворах сырогогорода, мерзнувшего у моря,меня согревают еще сегодня.

XIII

В определенном возрасте время годасовпадает с судьбой. Их роман недолог,но в такие дни вы чувствуете: вы правы.В эту пору неважно, что вам чего-тоне досталось; и рядовой фенологможет описывать быт и нравы.В эту пору ваш взгляд отстает от жеста.Треугольник больше не пылкая теорема:все углы затянула плотная паутина,пыль. В разговорах о смерти местоиграет все большую роль, чем время,и слюна, как полтина,

XIV

обжигает язык. Реки, однако, вчужескованы льдом; можно надеть рейтузы;прикрутить к ботинку железный полоз.Зубы, устав от чечетки стужи,не стучат от страха. И голос Музызвучит как сдержанный, частный голос.Так родится эклога. Взамен светилазагорается лампа: кириллица, грешным делом,разбредаясь по прописи вкривь ли, вкось ли,знает больше, чем та сивилла,о грядущем. О том, как чернеть на белом,покуда белое есть, и после.1980