Собрание стихотворений 1934-1953

И ветры остры. Голова моя

Лежит, лишенная легенд, в крови.

Самсон, и тот уж не спасет мой час,

В перчатках солнце – анатом любви –

Насаживает сердце на алмаз...

Ее язык не уследил за лоном,

Ребенок снова станет эмбрионом,

Так губы обнаженные кричали,

Канаты скручены, тень – капюшоном.

Тут якоря, тут долго пеленали

Меня, как мумию... «Где ж ящерка, чей яд

Выстреливает, чтоб загнать назад

На то столбнячное пустое ложе

За белую завесу смерть стихов? –

Бубнили маски, – видишь мертвецов?

Да, секса бесконечное кольцо

И душу завертело, и лицо».

Глаза прозрели. И ветра видений

Раздули дым. Бескожная рука –

Как дерево в клублении дымка,

Горящий Феникс обернулся стаей:

Щёлк выдранного зуба – барабан,

И хвост какой-то взвился, заметая

Следы птиц, улетавших в никуда,

А призрак провожал их, расцветая

Желаньем, жаждой нежного прощенья,

Ведь ужас отлетел и вместе с тенью!

Мой брат снял кожу. В облачной груди

Лежат леса спокойны и безмолвны,

От гордости любовь осовободи!

И вот любовь идет без ран и молний.

Утих и ветер (а давно ль стволы

Как волосы горгон, вздымал он дыбом?).

Там где был снег когда-то, острым льдом

Любовь сосет и лижет бледный воздух,

Предвидя проявленья новых ссор,

В ее глазах гордыни новой вздор,

Но этот стих – присутствие целебно!

47. ПЯТЬ ДЕРЕВЕНСКИХ ЧУВСТВ

Пять деревенских чувств увидят все всегда:

Зеленая ладонь им не родня, – однако

Сквозь мусор мелких звезд глаз ногтя увидал,

Что горсть моя полна звездами зодиака,

А уши видят, как любовь под барабан

Уходит в дальний гул ракушечного пляжа.

Семь шкур с нее содрал морозец-хулиган,

И раны нежные не затянулись даже,

И все ж она жива: ее хранит туман,

Ведь ноздри видят, как зима проходит мимо,

И рысий мой язык несет всех гласных крик,

А выдох – пламя купины неопалимой,

Свидетель сердца есть! Хранит бессонно он

Пути любви (по ним – лишь ощупью стремятся!),

И даже если все пять глаз охватит сон,

То сердце чувственным не может не остаться!

48. ЛЕЖИМ НАД МОРЕМ

Над морем желтым и тяжелым

Мы на морском песке

Лежим и насмехаемся над теми,

Кто медленно плывет по зову вен,

Смеясь плывет по алой их реке:

Они выкапывают ямки слов,

И в слово тень цикады превращают.

Смертельна тяжесть моря и песков,

И надмогильный камень беспощаден.

Зов цвета к нам приходит с темным ветром

Желаньем ярким и тяжелым,

И тяжесть гравия подобна смерти,

И злое море кажется веселым.

Со всех сторон спит лунное молчанье,

И тени тихие, творя прилив,

Окутывают лунные каналы.

Творец прилива сух и молчалив,

Но он между пустыней и штормами

Излечит боль, рожденную водой,

В небесной музыке, звучащей над песками,

И монотонной, как покой.

Песок звучит печальной и тяжелой

Веселостью пустынных берегов,

А мы лежим на этой желтой, голой

Ничейной полосе - владении песков,

Следя за желтизной, желая чтобы ветер

Унес пески и утопил скалу,

Но как бесплодны пожеланья эти!

Не защититься от зовущей мглу

Багрово угрожающей скалы!

Лежим и наблюдаем желтизну,

Пока золотоносная погода

(О, кровь, еще играющая в сердце!)

Не уничтожит сердце и холмы ...

49. ЯЗЫКОМ ГРЕШНИКОВ, ЯЗЫКОМ ПРАХА

Языком грешников, языком праха к церквам колокол гонит,

Пока время с фонариком и с песочными часами,

Как поп, от которого серой несет,

На раздвоенных копытцах, торчащих из сандалий,

Горстью холодной золы поджигает придел, и в звоне

Горе выдергивает призрак из алтаря растрепанными руками,

И огненный ветер дует, пока свеча не помрет.

Когда над хоралом минуты слышится пение часа,

И водоворот вертит мельничные колеса молитвы,

И соленым горем замшелые склепы затапливает хорал,

И торопит миг лунопада император-солнце,

Бледный, как его же след на пене прибоя –

Слушай, как проваливается заведённый ключиком храм,

И как бьет корабельного тонущего колокола металл.

И темно, и гулко немое пламя в потонувшем храме.

Вихрятся снег и фонтан в фейерверковой крутени непогод,

И храм спокоен, и горе под колыхающимися свечами

С промокшей книгой в руках окрещает херувимские времена.

Изумрудным спокойствием колокол разбивает молчание:

Это из белых зимних протекающих страниц-парусов

Молитва флюгера, скрипящего птичьим голосом, слышна.

И так всегда. Этот белый младенец сквозь смуглое лето

Из купели костей и растений, под каменно ноющий набат

Появляется – и голубая стена призраков расступается,

И младенец – теперь уже празднично пёстро одетый,

Сбрасывая разодранный саван, выходит

Оттуда, где разбуженные колдовские насекомые

Дин-дон – из глубин умолкающих башен звенят.