Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
Слышу: листья шепчут за стеною: «Мама, – это дерево родное!» Голосом отца твердит земля: «Мать – весь мир, и рощи, и поля».
Яростно бушует непогода, В черном небе не видать ни зги… Грохот грома – голос твой, природа, Просит каждый час любого года: «Душу мира, маму, береги!»
Мать теперь одна. Остались маме Лишь воспоминанья да печаль. Горлица с подбитыми крылами, Черную надела мама шаль.
2
ЧЕРНАЯ ШАЛЬ ГОРЯНОК
Мама, и ты в свой час черную шаль надела, Шаль, у которой концы от горьких слез солоны, Кос молодых черноту
Движутся черные тени Весны, осени, зимы. Длится, не убывая, Траурный их черед.
И – мне теперь сдается – Колокол Хиросимы, Колокол поминальный, Он и над ними поет.
Движутся черные шали. Все же их что-то много!.. Слышится мне над ними Мерный, тяжелый звон.
Словно гора Ахульго Все еще бьет тревогу И насыщает воздух Музыкой похорон.
Черная горская шаль, с детства ты мне известна, Издавна почитаю тихую скорбь твою. Песни твоей печаль, хотя она бессловесна, Я до конца понимаю, вместе с тобой пою.
Песня черной шали
Я – черная шаль, И черна потому, Что ныне печаль У кого-то в дому.
Средь ночи беззвездной, Средь белого дня Нет в мире покрова Печальней меня.
Я – черная туча Над вешней долиной, Воронье перо На груди голубиной.
Гроза, что затмила Сияющий день, Загубленной радости Черная тень.
Я – черная шаль, Я черна оттого, Что носит сиротство меня И вдовство.
В сердцах матерей Я живу неустанно. В груди дочерей Я – как черная рана.
Черна, как печаль, Моя чернота. Я – черная шаль, Я – поминок фата.
Я горе храню Под своей чернотой, Меня надевают Полночной порой.
Меня не снимают Средь белого дня. Нет в мире покрова Печальней меня.
3
МОЯ БЕСЕДА С ЧЕРНОЙ ШАЛЬЮ
– Скажи мне, всегда ли ты черной была? Быть может, когда-то была ты бела?
– Как пена морская, была я бела, Как белые чайки, по сини плыла, Как чайки, что, пены коснувшись слегка, Уносят ее белизну в облака.
Была белопенной, молочной такой, Когда твоя мама была молодой. Когда ей поднес луговые цветы Отец твой… И был он моложе, чем ты,
Подтянутей, строже по стати и сути. Учился отец твой не в Литинституте, И много трудней, чем живете вы все, Он жил – сирота, муталлим медресе.
…Пошли на базар продавать вороного, И вот на плечах у невесты – обнова. Помазали медом невесте уста: – Пусть жизнь твоя будет сладка и чиста.
О, как я плясала на свадьбе у них… Смотрел на невесту влюбленный жених!.. Поэт, он тогда о стихах позабыл И глаз восхищенных с тебя не сводил, На палец мою намотав бахрому…
– Так что ж изменила ты цвет?.. Почему?
– Ах, свадебный пир еще длился в ауле, А черная весть прилетела как пуля, Дурное – оно как на крыльях спешит: На фронте врагами был родич убит.
На землю чужую, от дома далеко, Упал он, сраженный, и сгинул до срока, И буркой прикрыли его земляки. А мама печальную песню Чанки Запела о том, как поверженный пал Вдали от
отчизны отважный Батал. И слезы катились по мне то и дело, И я все мутнела, и я все чернела…– Скажи, что еще приключилось с тобою? Была ли когда-нибудь ты голубою?
– Была… Голубей, чем небесный атлас, Была я в тот самый торжественный час, В тот день, для отца твоего незабвенный, Когда твоя мама с покоса не сено – Дитя привезла, прошептала, смутясь: «Хоть сына вы ждали, но дочь родилась!»
Отец твой – а это вы знаете с детства! – Вдруг весь просиял, точно солнце, отец твой, Взял на руки дочь, и услышал Хунзах: – Смотрите!.. Весь мир у меня на руках!
Ребенок! Но есть ли созданье чудесней?! Да будешь ты, дочка, той первою песней, С которой встречают весеннюю рань! Купил он для мамы лазурную ткань, Чтоб маму и дочь обходили невзгоды, Чтоб не было к дому пути для врага – По старой примете над дверью у входа Прибил он витые бараньи рога.
А мама, лазурной окутана тканью, На крышу взойдя, источала сиянье, Глаза ее были синее, чем тот В Сорренто тобою увиденный грот.
– Куда же девалось сиянье лазури?..
– Оно потонуло в печали и хмури, И может ли рог – хоть витой, хоть какой – Препятствовать натиску злобы людской?! Лазурь мою смыло слезою соленой…
Какой только я не была! И зеленой, Как в Африке знойной могучий банан. Лиловой была, как просторы полян, Что в мае коврами фиалок одеты. Была и кофейного теплого цвета, Оранжево-желтой была, как закат, Была золотистою, как листопад, И серой, как надпись на старом кинжале, – Цвета перемены судьбы отражали.
И злобная зависть, вражда, клевета Злорадно гасили живые цвета. Чуть искорка счастья затеплится в недрах, Как тут же потушит недремлющий недруг.
– Но разве все лучшие люди земли Веселые краски сберечь не могли?
– Веселые краски?! Да как уберечь их, Когда все бело от костей человечьих, Когда по дорогам шагает война И кровью земля напилась допьяна?!
В те годы тела устилали равнины, И души солдат, словно клин журавлиный, По небу летели, как в песне твоей, – Той песне, какую сложил ты поздней… Весь мир пропитался и горем, и злобой. «Веселые краски»! Сберечь их попробуй!
И стала я тусклою, словно зола. Казалось, надежда навек умерла, Казалось, цвета я меняла напрасно…
– Скажи, а была ты когда-нибудь красной?
– Была я, как пламя пожара, ярка. Но спрячешь ли пламя на дне сундука?.. Из мрака поднимется к небу светило. Все красное мама твоя раздарила Бойцам – партизанам, героям Хунзаха, Чтоб красной звездою сверкала папаха, Чтоб, в бой устремляясь, могли смельчаки Украсить шинели свои и штыки.
В семнадцатом Женские красные шали Знаменами гордыми в небо взмывали. Потом из остатков пробитых знамен Тебе – пионеру – был галстук скроен.
Прекрасные ленты багряного цвета Вились на пандуре Махмуда-поэта. Когда же навеки замолк наш певец, Упавший пандур подхватил твой отец, И ленты взметнулись по-прежнему ало При звуках «Заря обновленная встала»…
Над миром весенняя встала заря, И мир обновился, пылая, горя, Ты – отпрыск Гамзата, ты – сын его третий, На землю явился на раннем рассвете. И, может быть, ты потому и поэт, Что мама тебя завернула в рассвет.
– Все верно… Но гибли в горах сыновья. Война раздирала родные края. Аулы, враждуя, точили кинжалы… Так что же ты черною снова не стала?