Собрание стихотворений и поэм

Папаху, что куплена мною, Носить как угодно могу: Хочу — в башлыке за спиною, Хочу — за ремнем на боку.

Моя! И могу даже с кручи Я бросить ее в водопад». «Про голову вспомнил бы лучше», Подумала тут Хадижат.

«А если о подвигах честно Ты хочешь, парторг, говорить, То было бы очень полезно Иную газету открыть».

И, выдвинув ящик дубовый, В комоде газету нашел И с гордостью, злой и суровой, Ее положил он на стол.

А в этой центральной газете, Что вновь развернулась, шурша, Пред целой страной на портрете Стоял он, ягненка держа,

«Пусть даже фотограф московский Тебя бы с верблюдом заснял, Не можешь ты власти отцовской Превысить, а ты превышал,

И не оправдает газета Поступок твой! — крикнул Иса. — Махач на нас смотрит с портрета, Глянь лучше ты сыну в глаза!»

«Оставь…» И, осекшись на слове, Почувствовал в горле комок, Папаху надвинув на брови, Хозяин шагнул за порог.

Не молод, но ловок на зависть, Вскочил он в седло у крыльца И в горы, слегка пригибаясь, Галопом погнал жеребца.

И вскоре, как в облачко канув, Он скрылся за речкой вдали, Я с грустью, вослед ему глянув, Подумал: «Глупец ты, Али».

*

О глупая гордость, не ново Держать тебе горцев в плену. Всю ниву спалить ты готова, На мышь разозлившись одну.

Черкеску, хоть взмокла до соли, Ты снять не даешь, видит бог. И сбросить, хоть ноют мозоли, Ты не разрешаешь сапог.

О глупая гордость, не ново, Что в горной моей стороне Ты в шумных словах у иного, А у другого — в коне.

У третьего — в знатном тухуме, Что значит по-русски — в роду. У горца четвертого — в сумме Им выпитого на виду.

У тех — в амузгинских кинжалах На кожаных ты поясах. У тех — в кунаках разудалых, В закрученных лихо усах.

О глупая гордость, немало Ты пролила крови людской, Когда же тебя под начало Взять разум сумеет мужской?!

Дочь выгнал на улицу грубо Али — седоусый чабан. Иль дочь ему стала нелюба? Иль нравился очень Осман?

Нет, ум его тверд был, как воин, И видел Али не один, Что Аси его недостоин Салмана плешивого сын.

Спокойно, мужчина он тертый, Послал бы, не дунувши в ус, Османа с отцом его к черту, Когда бы не горский намус ..

Али пуще злой неудачи Людской опасался молвы, Она словно дождь, да не спрячешь Нигде от нее головы.

Ах, горец, ты, слову в угоду В пасть волку толкаешь телка. В студеную прыгаешь воду, Коль пуп твой узрела река .

За гордость неумную щедро Судьба покарает глупца. Вот плюнул Али против ветра И брызги стирает с лица.

*

Осман, услыхав, что не хочет Идти Асият за него, Не стал, как ощипленный кочет, Престижа терять своего.

Когда бы со мною случился Такой перед свадьбой скандал, Сквозь землю бы я провалился, За тысячу верст убежал.

А этот — не подал и вида, В тоску не ушел оттого, Что острой колючкой обида Впилась в самолюбье его.

Как прежде, улыбкой оскалясь И важность былую храня, Он на указательный палец Накручивал кончик ремня.

Во рту у него поминутно На верхних и нижних зубах Коронки сверкали, как будто Зажженные спички впотьмах.

И шлепали толстые губы, И громко весь вечер подряд Он разным дружкам возле клуба Рассказывал об Асият:

«Узнала, наверно, корова, Что я лишь на месяц женюсь, И то потому, что родного Расстроить отца стерегусь.

Известно ей также, что свистнуть Мне стоит разок посильней, И девушки сами повиснут, Как бусы, на шее моей.

Ох, свадьбу устрою я с перцем. Заслышав ее барабан, Падет с разорвавшимся сердцем Один вам знакомый чабан.

Бедняга, мне жаль его очень. Ославлен старик, просто жуть. А дочка его, между прочим, Меня не волнует ничуть.

Лисицы хитрей эта дура. И выскочить, сведущ я в том, Мечтает она за гяура , Чтоб воду таскал он ей в дом.

Плевать мне. Пускай она блудит С кем хочет. — И важно изрек: — Чарыками изгнана будет Бежавшая к ним от сапог!»

*

Знаток всех неписаных правил. Осман, чтоб потрафить иным, Дружков закадычных направил Забрать у Али свой калым.

«Знать могут откуда, мол, свиньи, Как люди арбузы едят? Глотают слюну пусть отныне И гонят калым мой назад!

Но вещи ко мне не везите: Али прикасалась к ним дочь. На том вон бугре их сгрузите. Костер озарит эту ночь».

И люди во тьме увидали, Как пламя багровой рукой Схватило дареные шали, Перины и шелк дорогой.

Дивились в ближайшем ауле: «Соседи в своем ли уме, Иль, может, пришла к ним в июле Зима в белоснежной чалме?»

Костер бесновался, пылая, Взлетала седая зола. И дружба двух горцев былая Сгорела в нем сразу дотла.

Недоброе пламя утихло, Но отблеск его, как на грех, Похожий на рыжего тигра, Сокрылся в глазах не у всех.

И мертвой лежал буйволицей Посыпанный пеплом бугор. Я знаю, его сторонится Весною трава до сих пор.

А в прежнее время, пожалуй, Двум горским родам на беду, Давно бы стальные кинжалы Уже оказались в ходу.

*

О девочки, помню, когда-то Вы стайкой большой в первый класс Учиться пришли, а в десятом Осталось лишь четверо вас.

По мнению многих, ваш разум Лежит на коленях. И вам Лишь стоит подняться, как сразу Его не окажется там.

И дочкам, подросшим на горе, В аулах твердят их отцы: Мол, знание — бурное море, А вы и в реке не пловцы.

И с детства по этой причине Их учат и жать, и косить, И воду из речки в кувшине Положено дочке носить.

А если кувшин этот ростом Не меньше девчонки самой, То воду не очень-то просто Доставить из речки домой.

Иная из класса восьмого Ушла потому, что она Была, да еще за седого, По воле отца отдана.

Та в браке недавно, а вроде Ей десять прибавилось лет. Другая уж с мужем в разводе, А ей восемнадцати нет.

И помнится, что не от лени, Сменяя перо на ухват, Не кончив и первой ступени, Из школы ушла Супойнат.

Ей дома вручили веревку, Отправили в лес по дрова, Чтоб в этом постигнуть сноровку, Клянусь, не нужна голова.

И масло в неделю два раза Сбивать уж не так мудрено В кувшине, чье горло от сглаза Ракушками обрамлено.

На мельнице белой молола Она золотистый ячмень, Косила и грядки полола, Доила коров каждый день.