Сочинения. Том 1. Жатва жертв

5

В новогодние дни у Матвеева собирались немецкие компании. В городке есть ресторан, там радиоприемник настроен на берлинскую волну и заводится патефон, но там развлекаются офицеры и местная администрация. У Матвеева гуртуются нижние чины. Тыловики — народ в основном солидный, женатый. Тыловику важно, чтобы можно было сбросить китель, походить в шлепанцах, погорланить.

Есть и у Матвеева недостаток: он отказался пускать к себе баб. «Он — друг немцев, — сказал Отто своим камрадам, — но Матвей — не содержатель борделя». Знакомые Курца покивали головами и согласились: яволь, бабы производят несчастье.

По штабным документам Опочецкого гарнизона значится:

Военнослужащих — 243 человека, из них лиц рядового состава — 192 чел., офицеров и унтер-офицеров — 57 чел. Прикомандированных — 17 чел.: из организации ТОДД — 10, из Канцелярии Имперских ресурсов — 7.

Вооружение и техническое обеспечение: винтовок, автоматов — 208 единиц, ручных пулеметов — 21, крупнокалиберных — 3, орудий зенитных — 4, полевых — 4. Два танка типа Рено, автомашин грузовых — 14, 3 — штабных. Радиостанция.

Гебитскомиссар выпустил приказ: «В связи со снежными заносами все местное население обязывается ежедневно выходить на расчистку дорог». Но осиливает зимняя стихия начальственные предписания, богатые угрозами: «арестовать», «конфисковать», «расстрелять»… В деревни, затаившиеся за сугробами, к родичам да к корешам (кореш по этимологии и есть родич) выбираются лесные бойцы: отогреться, отмыться от копоти костров, посидеть по-человечески за столом, вдохнуть воздух живой бабско-детско-печной жизни. Боже ты мой, как скоро скручивались в эти дни судьбы девок и парней! Два-три дня поговорили — и вот уже свадьба.

— Тейфелишес веттер! — сказал обер-лейтенант Габе, получив сообщение, что прервана телефонная связь с городом Остров.

— Да-да, — поддержал метафорическую реплику поэт Устреков, который вот уже неделю служит переводчиком в комендатуре. — Вы, господин Габе, вероятно, слышали о нашем поэте Пушкине? Кстати-кстати! Он из наших мест. Послушайте, послушайте, как звучит по-русски его замечательное стихотворение о здешних вьюгах!

Устреков встал на цыпочки и произнес загробным голосом: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…, — приблизился к шефу и, подняв над его головой растопыренные пальцы, мрачно закончил: — То как звер-р-рь она заво-о-о-ет, то запла-а-а-чет, как ди-тя-а!..»

Майор Габе: «Среди русских редко встречаются нормальные люди».

Матвей чувствовал себя в тот вечер именинником. Двадцать лет часы не ходили — висели для украшения. А сегодня Отто определил причину неисправности механизма. Туда-сюда снует маятник и движением своим и птичьим боем напоминает хозяину избы о его детстве времени, когда в доме жило многоголовое население Матвеевых. Только отец знал, сколько раз нужно повернуть заводной ключ, чтобы не лопнула пружина и часы не останавливались до следующей пятницы. Тогда он снова вставал на табурет и заводил их.

Курц в окно увидел, как во двор вошла молодая женщина. Он сказал: «Камрад, к тебе в гости идет красивая фройляйн».

Матвей в сенях ведет разговор с фройляйн, а Отто думает о том, что нет, не встретить ему женщину, которая хотя бы чем-то напоминала его жену Марту, и уже только поэтому его жизнь невозможно исправить: нет у нее продолжения. У русского друга похожая судьба, но Матвей не догадывается о ее безнадежности. Его суетливая занятость интересами других людей, которым — Отто видит — до самого Матвея нет никакого дела, — все-таки какое-то решение проблемы. Но это решение для него, Отто, слишком сложное, чтобы он мог с ним согласиться.

Из разговоров Отто с Матвеем:

Отто: «Я родился в городе, в котором родился великий музыкант Бетховен. В твоем городе родились великие русские?»

Матвей: «У нас никто не родился».

— Ты не думай, Матвей, что все немцы плохие. Но мы немного думкопфен. Ты понимаешь?

Матвей закивал головой и, чтобы поддержать разговор, добавил:

— У каждого великого народа и дураков много.

Отто так долго смеялся, что его приятель обиделся.

— О, — воскликнул шофер, — если бы тебя услышали наши фюреры! Они бы сказали: «Этому человеку место там!» — Отто пальцами изобразил тюремную решетку. — У великого народа и руководители должны быть большими дураками, — с удовольствием развил Отто мысль своего товарища.

Матвей:

— Отто, Бетховен вас не спасет.

6

Что может быть хуже для молодого, романтически настроенного офицера, чем служба в тыловой дыре русского фронта, где ты либо на караульной службе, либо валяешься на койке казармы, где все время чертовски холодно, либо дуешь шнапс в ресторане, в котором роты клопов начинают атаковать тебя, как только ты сел на стул, где пластинки с танго и фокстротами безобразно заезжены. Здесь местные женщины одеты, как мужчины, в уродливые ватные куртки, а головы закутаны платками. Только по глазам и губкам можно догадаться: есть фройляйны вполне ничего…

Однако Эрих Герц заметил: стоит взяться за письмо, в котором начинаешь описывать здешнюю службу, как из унылых деталей ежедневного существования начинает вырисовываться что-то примечательное — с приключениями и привкусом чужестранной экзотики. Он стал описывать самого себя и происходящее вокруг немного со стороны, что стало ему доставлять тайное наслаждение.

В то утро он мог бы записать: «Сегодня мы делаем вылазку в район, где коммунистические партизаны устроили себе базу. Наверно, сделать это было нужно раньше, потому что слухов о нападениях партизан так много, что мы находимся в постоянном напряжении».

Можно было бы продолжить так: «Я помню, как в детстве отец меня учил: если боишься темноты, заставь себя войти в темную комнату или заглянуть за шкаф — попытайся найти там то ужасное, которого ты боишься. Так вот, наконец, мы отправимся в „темную комнату“. С нами будут полицаи из местных жителей, воюющие на нашей стороне. Мы будем их поддержать, потому что партизан они боятся. Не думаю, что в этом районе, где концентрируются партизаны, мы встретим каких-то особых головорезов. Они, скорее всего, не отличаются храбростью от полицаев — лишь более наглые».

Герц продолжил мысленное сочинение письма, когда занял место в кабине «Бюссинга». Инструктаж, проверка экипировки команды, последние согласования с командиром полицаев остались позади. Про «темную комнату» он напишет в письме домой: родителям будет приятно узнать, что он помнит уроки детства. Своему школьному товарищу Георгу он расскажет: когда вся команда была построена перед посадкой в машину, он подумал: история повторяется. Когда-то римские легионеры завоевывали варварские земли, теперь он со своими солдатами делает то же самое. Он напишет: «Я медленно прошел вдоль строя, вглядываясь в спокойные лица моих товарищей по оружию. В моем взводе два парня из Ганновера. Могучие, не совсем безупречные в дисциплине, они не чувствуют бремени службы и войны. Сила и дружба — вот две вещи, которые воодушевляют их. Да, они — легионеры двадцатого века, новой великой империи. Рядом с низкорослыми, длиннорукими русскими они кажутся ожившими изваяниями. Настанет время, когда великие художники…» Текст стал увлекать Эриха Герца. Лейтенант остановил себя, сожалея, что потом не сможет восстановить нити всех своих мыслей.