Сочинения. Том 1. Жатва жертв

Из журнала охранных действий службы гестапо:

«2-го марта на шоссе Опочка — Псков была обстреляна штабная машина опочецкого гарнизона. Обер-лейтенант Габе, находившийся в машине, был тяжело ранен и скончался до прибытия в госпиталь. Шофер был ранен, но сумел самостоятельно вернуться в часть. В ответ на эту акцию в близлежащей деревне Филистово взяты 10 заложников, сожжены два дома, принадлежащие лицам, подозреваемым в связях с партизанами. В деревне размещено отделение полицаев, в обязанность которых входит патрулирование дороги на этом участке».

Поэт Устреков отметил свой день рождения. Своим присутствием его почтил даже начальник полиции Лукас. На столе были шнапс, водка, самогон. Местная интеллигенция пришла что-нибудь съесть, полицаи — выпить. Устрекову хотелось поговорить о превратностях судьбы поэтов вообще и своей личной в частности. Он прочел стихотворение о девушке из Млечного Пути. Ночью ему приснился унизительный сон: будто обер-лейтенант Кнаунд повторяет одну и ту же фразу: «Филляйхт волен зи ин аборт геен?» — шеф сердится, а Устреков никак не может перевести ее на русский.

«Розу» задержали на главной площади городка. Она боялась что-нибудь перепутать и несколько раз прошла вдоль колонны грузовиков, которые везли боеприпасы и продовольствие на базу 16-й армии. В Пскове. В кармане у нее нашли запись номеров машин.

Русские женщины очень стыдливы. У ефрейтора Тагеля даже мысли не было насиловать задержанную: почти у всех русских вши, мало ли что можно подхватить еще. Он должен был просто отобрать у нее полушубок. Шеф установил порядок: в камеры русских помещать без уличной одежды. Холод развязывает языки. Но у девчонки было другое на уме. Она кричала, как обезумевшая, кусалась и продолжала прижимать к телу полушубок даже тогда, когда от него остались одни лохмотья.

Разве нельзя понять Тагеля, который, не желая ничего плохого этой девчонке, в конце концов пришел в ярость и продолжал топтать ее ногами, когда у «Розы» началась агония!

Шофера Курца положили в госпиталь. Врач говорил: «Камрад, тебе повезло, пуля могла задеть кость, и тогда тебе вряд ли удалось бы ускользнуть от партизан».

В госпитале Отто навещал Фриц Вайдт, тоже шофер. Фрица тяготила причастность к жестокой войне. В гарнизоне только Курцу он мог доверить свои чувства. В свой второй визит Вайдт сказал: «Отто, ты, кажется, часто бывал у того русского, который для нас кое-что доставал… Гестапо ночью арестовало его. Теперь, наверно, будут допрашивать всех, кто с ним водил знакомство. Говорят, он имел связь с партизанами».

Ночью Отто напился. Он прошел в закуток фельдшера, который тут же спал в халате на кушетке, и забрал из шкафа флакон со спиртом. К утру шофер был сильно пьян. Он разговаривал сам с собой. Говорил в зловещую темноту зимней ночи: «Вы хотите из нас, немцев, сделать идиотов и добились этого. Ты прав, дорогой Матвей, компост нас не спасет, и Бетховен не спасет. Вы хотите превратить в таких же идиотов русских». Отто постучал костяшками пальцев по своей лысой голове и засмеялся. Он смеялся смехом того, злого и веселого русского, который прострелил ему руку. Тому человеку с маленьким лицом был смешон и он — Отто, и умирающий Габе, и они сами, выходцы из леса, в который ушли, как только сделали свое дело.

В смехе не было правды, но неправда была убедительнее страдания, а смех — сильнее страха перед смертью.

Матвея Матвеева взяли поздно вечером, как только его дом покинули трое немецких солдат, кое-что по мелочам обменявших. Их задержали тоже. Зондербандфюрер Кнаупф вел допрос Матвеева, а его помощник Хёффнер — солдат. Солдат, напуганных тем, что они, оказывается, посещали дом глубоко законспирированного кремлевского агента, отпустили утром. Матвея допрашивали всю ночь и весь день.

Поэт Устреков — он переводил Кнаупфу — удивлялся незначительности личности нового задержанного. Гестаповец требовал от его соотечественника назвать всех немецких военнослужащих, которые посещали его дом, и признаться в связях с партизанами. Допрашиваемый никак не мог понять роль переводчика. Не обращая внимания на зондербандфюрера, он пялился на Устрекова, и ответы, развязные по форме, адресовал ему.

— Не «тыкайте» мне, пожалуйста, — несколько раз одернул Устреков Матвеева, — и отвечайте господину Кнаупфу.

— Зачем ему-то я буду отвечать? Ведь ты задаешь вопросы! Я тебе и говорю. Я никогда партизан и в глаза-то не видел. Ну, а ты, ты тут живешь, по-русски балакаешь, их видел?!. То-то.

Кнаупфа забавляли эти пререкания. У него был прием: когда допрос заходил в тупик, он спрашивал арестованного, не хочется ли ему сходить в туалет. «Нет, нет, вам обязательно нужно сходить в туалет», — убеждал он тех, кто уже знал, что их «в туалете» ждет. В коридоре двое человек подхватывали арестованного, избивали и возвращали в кабинет Кнаупфа. К вечеру Матвеев четыре раза побывал «в туалете». На каждое предложение Кнаупа сходить в сортир Матвеев кивал головой. Устреков думал, что Матвеев кивает из-за своей непроходимой тупости; гестаповцу же казалось, что этот ничтожный русский бросает ему вызов. Но дело было в другом. Когда язва желудка кровоточит, человека постоянно слабит.

Рассказывает Ольга Федоровна Захарова:

«Кажется, был уже апрель. Смотрю, на улице прямо на меня идет немецкий солдат. Тогда только что арестовали дядю Матвея и Катю Малахову — „Розу“. Сердце холоднуло: никак моя очередь настала! Немец знакомый, он меня с мясоедовскими ребятами видел. Что будет — не знаю. Подходит, берет за пальто и быстро говорит „мой пиф-паф конец“ и мне старую листовку нашу показывает. На одной стороне агитация: переходите на сторону Красной Армии, на другой — пропуск. Показал на свою руку, помнит, что я ее перевязала. Говорит, завтра днем поедет в город Остров. Пусть встретят его у моста возле деревни Конки. И ушел.

Он-то все обдумал, а мне? Как нашим сообщить, как до них добраться? Вокруг Опочки немцы проволоку натянули, посты расставили. Хорошо, ночь темная была, и на посту стоял один полицай, который на нас работал. Только днем до Мясоедова добралась, но успела. К деревне подошли, видим, у мостика стоит черная машина „нашего немца“. Когда ему сказали, что машину мы сожжем, он рассердился — ему жаль ее было. А какое ей найдешь применение? И что характерно, забрал с собой все свои инструменты. Передал аккумулятор и лекарства. Сказал: „Матвей просил достать“».

Зондербандфюрер Кнаупф энергично продолжал аресты и допросы русских. Он решил снова допросить Матвея Матвеева — были основания считать его важной фигурой в установлении контактов с немецкими военнослужащими и русскими, действующими в пользу партизан. При этом его деятельность была вызывающе смелой. Особенно тесные отношения, Кнаупфу удалось узнать, у Матвея установились с рядовым Отто Курцем.

Когда ефрейтор Тагель отворил дверь камеры, в которой содержался Матвеев, она показалась ему пустой. Тело Матвея Матвеева, лежащее в углу на каменном полу, было похоже на кучку тряпья.