Сочинения. В 2-х томах

297 Придет караван с шафраном,

Виктору Шимановскому

Придет караван с шафраном, С шелками и бирюзой, Ступая по нашим ранам, По отмели кровяной. И верблюжьи тяжкие пятки Умерят древнюю боль, Прольются снежные святки В ночную арабскую смоль. Сойдутся — вятич в тюрбане, Поморка в тунисской чадре, В незакатном новом Харане На Гор лучезарной горе. Переломит Каин дубину Для жертвенного костра, И затопит земную долину Пылающая гора. Города журавьей станицей Взбороздят небесную грудь. Повенец с лимонного Ниццей Укажут отлетный путь. И не будет песен про молот, Про невидящий маховик, Над Сахарою смугло-золот Прозябнет России лик. В шафранных зрачках караваны С шелками и бирюзой, И дремучи косы-платаны, Целованные грозой.

298 Суровое, булыжное государство, –

Суровое, булыжное государство, — Глаза Ладога, Онего сизоводное… Недосказ — стихотворное коварство, Чутье следопытное народное. Нос мужицкий — лось златорогий На тропе убийства, всеземного кипения; — Проказа на солнце, лишь изб пороги Духмянней аравийского курения. У порога избы моей страж осьмикрылый, О, поверьте, то не сказка, не слова построчные! Чу, как совы, рыдают могилы… Все цепче, глазастее лучи восточные. Мир очей, острова из улыбок и горы из слов, Баобабы, смоковницы, кедры из нот: Фа и Ля на вершинах, и в мякоть плодов Ненасытные зубы вонзает народ. Дарья с Вавилом качают Монблан, Каменный корень упрям и скрипуч… Встал Непомерный, звездистый от ран, К бездне примерить пылающий ключ. Чу! За божницею рыкают львы, В старой бадье разыгрались киты: Ждите обвала — утесной молвы, Каменных песен из бездн красоты. Гулы в ковриге… То стадо слонов Дебри пшеничные топчет пятой: Ждите самумных арабских стихов, Пляски смоковниц под ярой луной.

299 Домик Петра Великого,

Домик Петра Великого, Бревна в лапу, косяки аршинные, Логовище барса дикого, Где тлеют кости безвинные. Сапоги — шлюзы амстердамские, С запахом ила, корабельного якоря, Пакля в углах — седины боярские, Думы столетий без песни и бахоря. Правнуки барсовы стали котятами, Топит их в луже мальчонко — история. Глядь, над сивушными, гиблыми хатами Блещет копье грозового Егория. Домик Петровский не песня Есенина, В нем ни кота, ни базара лещужного, Кружка голландская пивом не вспенена: Ала Россия без хмеля недужного. Выловлен жемчуг, златницы татарские, Пестун бурунный — добыча гербария, Стих обмелел… Сапоги амстердамские Вновь попирают земли полушария. Барсова пасть и кутья на могилушке, Кто породнил вас, Зиновьев с Егорием? Видно недаром блаженной Аринушке Снилися маки с плакучим цикорием.

300 Зурна на зырянской свадьбе,

Зурна на зырянской свадьбе, В братине знойный чихирь, У медведя в хвойной усадьбе Гомонит кукуший псалтырь: «Борони Иван волосатый, Берестяный Семиглаз…» Туркестан караваном ваты Посетил глухой Арзамас. У кобылы первенец — зебу, На задворках — пальмовый гул. И от гумен к новому хлебу Ветерок шафранный пахнул. Замесит Орина ковригу — Квашня — семнадцатый год… По малину колдунью-книгу Залучил корявый Федот. Быть приплоду нутром в Микулу, Речью в струны, лицом в зарю… Всеплеменному внемля гулу, Я поддонный напев творю. И ветвятся стихи-кораллы, Неявленные острова, — Где грядущие Калевалы Буревые пожнут слова. Где совьют родимые гнезда Фламинго и журавли… Как зерно, залягу в борозды Новобрачной жадной земли!

301 В шестнадцать — кудри да посиделки,

В шестнадцать — кудри да посиделки, А в двадцать — первенец, молодица, — Это русские красные горелки, Неопалимая феникс-птица. Под тридцать — кафтан степенный, Пробор, как у Мокрого Спаса, — Это цвет живой, многоценный, С луговин певца-китовраса. Золотые столбы России, Китоврас, коврига и печь, Вам в пески и устья чужие Привелось как Волге истечь. Но мерцает в моих страницах Пеклеванных созвездий свет. Голосят газеты в столицах. Что явился двуглаз — поэт. Обливаясь кровавым потом, Я несу стихотворный крест К изумрудным Лунным воротам, Где напевы, как сонм невест. Будет встреча хлебного слова С ассирийской флейтой-змеей, И Великий Сфинкс как корова На Сахару прольет удой. Из молочных хлябей, как озимь, Избяные взойдут коньки, Засвирелит блеянием козьим Китоврас у райской реки. И под огненным баобабом Закудахчет павлин — изба… На помин олонецким бабам Эта тигровая резьба.

302 На помин олонецким бабам

На помин олонецким бабам Воскуряю кедровый стих; Я под огненным баобабом Мозг ковриги и звезд постиг. Есть Звезда Квашни и Сусека, Материнской пазушной мглы. У пиджачного человека Не гнездятся в сердце орлы. За ресцами не вязнут перья Пеклеванных драчливых стай, Не магнит, а стряпка-Лукерья Указует дорогу в рай. Там сосцы тишины и крынки С песенным молоком, Не поэты ли сиротинки, Позабывшие Отчий дом? Не по ним ли хнычет мутовка, Захлебываясь в дрожжах? Как словесная бронза ковка Шепелявой прозе на страх! Раздышалась мякишем книга, Буква «Ша» — закваска в пере, И Казбеком блещет коврига Каравану пестрых тире.

303 Осыпалась избяная сказка —

Осыпалась избяная сказка — Шатер под смоковницей сусальной, На затерянном судне полярная Пасха, Путешествие по библии при свечке сальной. Пересохли подлавочные хляби, И кит — тишина с гарпуном в ласту. В узорной каргопольской бабе Провижу богов красоту. Глядь, баба в парижской тальме, Напудрен лопарский нос… Примерещился нильской пальме Сельдяной холмогорский обоз. За обозом народ — Ломоносов В песнорадужном зипуне… Умереть у печных утесов Индустриальной волне. Чтоб в коврижные океаны Отчалил песенный флот… Товарищи, отомстим за раны Девы-суши и Матери вод! Ложесна бытия иссякли, — В наших ядрах огонь и гром, Пиренеи словесной пакли Падут под тараном-стихом. На развалинах строк, созвучий Каркнет ворон — мое перо, И прольется из трубной тучи Живоносных рифм серебро.

304 Женилось солнце, женилось

Вещему другу А. Богданову

Женилось солнце, женилось На ладожском журавле, Не ведалось и не снилось, Что дьявол будет в петле. Что смерть попадется в сети Скуластому вотяку… Глядятся боги и дети В огненную реку. И видят: журавье солнце На тигровом берегу Курлыкает об Олонце, Взнуздавшем коня-пургу. Будя седую пустыню, Берестяный караван Везет волшебную скрыню Живых ледовитых ран. От хвои платану подарок. Тапиру — тресковый дар… Тропически ал и жарок Октябрьских знамен пожар. Не басня, что у араба Львиный хлеб — скакун в табуне, И повойник зырянка-баба Эфиопской мерит луне; Что плеяды в бурлацком взваре Убаюкивает Ефрат, И стихом в родном самоваре Закипает озеро Чад.

305 Теперь бы Казбек — коврига,

Теперь бы Казбек — коврига, Урал — румяный омлет… Слезотечна старуха-книга, Опечален Толстой и Фет. По цыгански пляшет брошюра И бренчит ожерельем строк. Примеряет мадам культура Усть-Сысольский яхонт-платок. Костромские Зори-сережки, Заонежские сапожки… Строятся филины, кошки В симфонические полки. Мандолина льнет к барабану — Одалиска к ломовику… По кумачному океану Уплывает мое ку-ку. Я кукушка времен и сроков, И коврига — мое гнездо. А давно ль Милюков, Набоков Выводили глухое «до». Огневое «Фа» — плащ багряный, Завернулась в него судьба, Гамма «Соль» осталась на раны Песнолюбящего раба.

306 ЖЕЛЕЗО

Безголовые карлы в железе живут, Заплетают тенета и саваны ткут, Пишут свиток тоски смертоносным пером, Лист убийства за черным измены листом. Шелест свитка и скрежет зубила-пера Чуют Сон и Раздумье, Дремота-сестра… Оттого в мире темень, глухая зима, Что вселенские плечи болят от ярма, От железной пяты безголовых владык, Что за зори плетут власяничный башлык, Плащаницу уныния, скуки покров, Невод тусклых дождей и весну без цветов! Громоносные духи в железе живут: Мощь с Ударом, с Упругостью девственный Труд, Непомерна их ласка и брачная ночь… Человеческий род до объятий охоч, И горючие перси влюбленных машин Для возжаждавших стран словно влага долин. — Из магнитных ложесн огневой баобаб Ловит звездных сорок краснолесьями лап. И стрекочут сороки: «в плену мы, в плену». Допросить бы мотыгу и шахт глубину, Где предсердие руд, у металла гортань, Чтобы песня цвела, как в апреле герань, Чтобы млечным огнем серебрилась строка, Как в плотичные токи лесная река, И суровый шахтер по излукам стихов Наловил бы певучих гагар и бобров.

307 Солнце избу взнуздало —

Солнце избу взнуздало — Бревенчатого жеребца, Умчимся в эскуриалы, В глагол мирового Отца. С Богом станем богами, Виссонами шелестя… Над олонецкими полями Взыграло утро-дитя. Сиамских шелков сорочка, Карельские сапожки. Истекла глухая отсрочка Забубённой русской тоски. — На покосе индус в тюрбане, Эфиоп — Вавилин приймак. Провидит сердце заране Живой, смоковничий мрак. И когда огневой возница Взнуздывает избу, Каргопольским говором Ницца Провещает Руси судьбу. Пустозерье кличет Хараном, Казуарами — журавлей… Плывут по народным ранам Караваны солнц-кораблей. И, внимая плескам великим, Улыбается мать-изба, А за печью лебяжьим криком Замирает миров борьба.