По воде, на колесах, в седле, меж гробов и в вагонах,Утром, днем, по ночам, вечерами, в погоду и без,Кто за длинным рублем, ко за делом большим,кто за крупной добычей — в погониОтправляемся мы, судьбам наперекор и советам вразрез.И вот нас бьют в лицо пощечинами ветры,И жены от обид не поднимают век,Но впереди — рубли длинною в километры,И крупные дела, величиною в век.Как чужую гримасу надел я чужую одежду,Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез:До и после, в течении, вместо, во время и междуПоступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.Мне щеки обожгли пощечины и ветры,Я взламываю лед и прохожу Певек.Ах, где же вы, рубли длинною в километры?Все вместо мне — дела длинною в век!
Енгибарову — от зрителей
Шут был вор: он воровал минуты,Грустные минуты тут и там,Грим, парик, другие атрибутыЭтот шут дарил другим шутам.В светлом цирке между номерамиНезаметно, тихо, налегкеПоявлялся клоун между намиИногда в дурацком колпаке.Зритель наш шутами избалован —Жаждет смеха он, тряхнув мошной,И кричит: "Да разве это клоун?!Если клоун — должен быть смешной!"Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:«Вышел на арену, так смеши!» —Он у нас тем временем печалиВынимал тихонько из души.Мы опять в сомненьи — век двадцатый,Цирк у нас, конечно, мировой,Клоун, правда, слишком мрачноватый,Не веселый клоун, не живой.Ну а он, как будто в воду канув,Вдруг при свете, нагло, в две рукиКрал тоску из внутренних кармановНаших душ, одетых в пиджаки.Мы потом смеялись обалдело,Хлопали, ладони раздробя.Он смешного ничего не делал —Горе наше брал он на себя.Только
балагуря, тараторя,Все грустнее становился мим,Потому что груз чужого горяПо привычке он считал своим.Тяжелы печали, ощутимы…Шут сгибался в световом кольце,Делались все горше пантомимы,И морщины глубже на лице.Но тревоги наши и невзгодыОн горстями выгребал из нас,Будто многим обезболил роды…А себе — защиты не припас.Мы теперь без боли хохотали,Весело по нашим временам:"Ах, как нас прекрасно обокрали —Взяли то, что так мешало нам!"Время! И, разбив себе колени,Уходил он, думая свое.Рыжий воцарился на арене,Да и за пределами ее.Злое наше вынес добрый генийЗа кулисы — вот нам и смешно.Вдруг — весь рой украденных мгновенийВ нем сосредоточился в одно.В сотнях тысяч ламп погасли свечи.Барабана дробь — и тишина…Слишком много он взвалил на плечиНашего — и сломана спина.Зрители и люди между нимиДумали: «Вот пьяница упал».Шут в своей последней пантомимеЗаигрался — и переиграл.Он застыл — не где-то, не за морем —Возле нас, как бы прилег, устав.Первый клоун захлебнулся горем,Просто сил своих не рассчитав.Я шагал вперед неукротимо,Но успев склониться перед ним.Этот трюк — уже не пантомима:Смерть была — царица пантомим!Этот вор, с коленей срезав путы,По ночам не угонял коней.Умер шут. Он воровал минуты —Грустные минуты у людей.Многие из нас бахвальства радиНе давались: «Проживем и так!»Шут тогда подкрадывался сзадиТихо и бесшумно — на руках…Сгинул, канул он, как ветер сдунул!Или это шутка чудака?Только я колпак ему — придумал,Этот клоун был без колпака.
Натянутый канат
Он не вышел ни званьем, ни ростом.Не за славу, не за плату —На свой, необычный манерОн по жизни шагал над помостом —По канату, по канату,Натянутому, как нерв.Посмотрите — вот онбез страховки идет.Чуть правее наклон —упадет, пропадет!Чуть левее наклон —все равно не спасти…Но должно быть, ему очень нужно пройтичетыре четверти пути.И лучи его с шага сбивали,И кололи, словно лавры.Труба надрывалась — как две.Крики «Браво!» его оглушали,А литавры, а литавры —Как обухом по голове!Посмотрите — вот онбез страховки идет.Чуть правее наклон —упадет, пропадет!Чуть левее наклон —все равно не спасти…Но теперь ему меньше осталось пройти —уже три четверти пути."Ах как жутко, как смело, как мило!Бой со смертью — три минуты!" —Раскрыв в ожидании рты,Из партера глядели уныло —Лилипуты, лилипуты —Казалось ему с высоты.Посмотрите — вот онбез страховки идет.Чуть правее наклон —упадет, пропадет!Чуть левее наклон —все равно не спасти…Но спокойно, — ему остается пройтивсего две четверти пути!Он смеялся над славою бренной,Но хотел быть только первым —Такого попробуй угробь!Не по проволоке над ареной, —Он по нервам — нам по нервам —Шел под барабанную дробь!Посмотрите — вот онбез страховки идет.Чуть правее наклон —упадет, пропадет!Чуть левее наклон —все равно не спасти…Но замрите, — ему остается пройтине больше четверти пути!Закричал дрессировщик — и звериКлали лапы на носилки…Но строг приговор и суров:Был растерян он или уверен —Но в опилки, но в опилкиОн пролил досаду и кровь!И сегодня другойбез страховки идет.Тонкий шнур под ногой —упадет, пропадет!Вправо, влево наклон —и его не спасти…Но зачем-то ему тоже нужно пройтичетыре четверти пути!
x x x
Я первый смерил жизнь обратным счетом.Я буду беспристрастен и правдив:Сначала кожа выстрелила потомИ задымилась, поры разрядив.Я затаился и затих, и замер,Мне показалось, я вернулся вдругВ бездушье безвоздушных барокамерИ в замкнутые петли центрифуг.Сейчас я стану недвижим и грузенИ погружен в молчанье, а покаГорн и меха земных газетных кузенРаздуют это дело на века.Хлестнула память мне кнутом по нервам,В ней каждый образ был неповторим:Вот мой дублер, который мог быть первым,Который смог впервые стать вторым.Пока что на него не тратят шрифта:Запас заглавных букв — на одного.Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,Но дальше я поднялся без него.Вот — тот, который прочертил орбиту,При мне его в лицо не знал никто.Все мыслимое было им открытоИ брошено горстями в решето.И, словно из-за дымовой завесы,Друзей явились лица и семьи:Они все скоро на страницах прессыРасскажут биографии свои.Их — всех, с кем вел я доброе соседство, —Свидетелями выведут на суд.Обычное мое босое детствоОденут и в скрижали занесут.Чудное слово «Пуск!» — подобье вопля —Возникло и нависло надо мной.Недобро, глухо заворчали соплаИ сплюнули расплавленной слюной.И вихрем чувств пожар души задуло,И я не смел или забыл дышать.Планета напоследок притянула,Прижала, не желая отпускать.Она вцепилась удесятеренно,Глаза, казалось, вышли из орбит,И правый глаз впервые удивленноВзглянул на левый, веком не прикрыт.Мне рот заткнул — не помню, — крик ли, кляп ли,Я рос из кресла, как с корнями пень.Вот сожрала все топливо до каплиИ отвалилась первая ступень.Там, подо мной, сирены голосили,Не знаю — хороня или храня.А здесь надсадно двигатели взвылиИ из объятий вырвали меня.Приборы на земле угомонились,Вновь чередом своим пошла весна.Глаза мои на место возвратились,Исчезли перегрузки, — тишина.Эксперимент вошел в другую фазу.Пульс начал реже в датчики стучать.Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу —И получил команду отдыхать.И неуютно сделалось в эфире,Но Левитан ворвался в тесный зал —Он отчеканил громко: «Первый в мире!»Он про меня хорошее сказал.Я шлем скафандра положил на локоть,Изрек про самочувствие свое…Пришла такая приторная легкость,Что даже затошнило от нее.Шнур микрофона словно в петлю свился,Стучали в ребра легкие, звеня.Я на мгновенье сердцем подавился —Оно застряло в горле у меня.Я отдал рапорт весело, на совесть,Разборчиво и очень делово.Я думал: вот она и невесомость,Я вешу нуль, так мало — ничего!Но я не ведал в этот час полета,Шутя над невесомостью чудной,Что от нее кровавой будет рвотаИ костный кальций вымоет с мочой.
x x x
Все, что сумел запомнить, я сразу перечислил,Надиктовал на ленту и даже записал.Но надо мной парили разрозненные мыслиИ стукались боками о вахтенный журнал.Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,И мелкие сновали меж ними чуть плавней,Но невесомость в весе их как-то уравняла —Там после разберутся, которая важней.А я ловил любую, какая попадалась,Тянул ее за тонкий, невидимый канат.Вот первая возникла и сразу оборвалась,Осталось только слово одно: «Не виноват!»Но слово «невиновен» — не значит «непричастен», —Так на Руси ведется уже с давнишних пор.Мы не тянули жребий, — мне подмигнуло счастье,И причастился к звездам член партии, майор.Между «нулем» и «пуском» кому-то показалось,А может — оператор с испугу записал,Что я довольно бодро, красуясь даже малость,Раскованно и браво «Поехали!» сказал.
x x x
Мосты сгорели, углубились броды,И тесно — видим только черепа,И перекрыты выходы и входы,И путь один — туда, куда толпа.И парами коней, привыкших к цугу,Наглядно доказав, как тесен мир,Толпа идет по замкнутому кругу —И круг велик, и сбит ориентир.Течет под дождь попавшая палитра,Врываются галопы в полонез,Нет запахов, цветов, тонов и ритмов,И кислород из воздуха исчез.Ничье безумье или вдохновеньеКруговращенье это не прервет.Но есть ли это — вечное движенье,Тот самый бесконечный путь вперед?
x x x
Он вышел — зал взбесился на мгновенье.Пришла в согласье инструментов рать,Пал пианист на стул и мановеньяВолшебной трости начал ожидать.Два первых ряда отделяли ленты —Для свиты,
для вельмож, для короля.Лениво пререкались инструментыЗа первой скрипкой повторяя: «ля».Настраивались нехотя и хитро,Друг друга зная издавна до йот.Поскрипывали старые пюпитры,На плечи принимая груды нот.Стоял рояль на возвышеньи в центреКак черный раб, покорный злой судьбе.Он знал, что будет главным на концерте,Он взгляды всех приковывал к себе.И, смутно отражаясь в черном телеКак два соглядатая, изнутри,Из черной лакированной панелиСледили за маэстро фонари.В холодном чреве вены струн набухли, —В них звук томился, пауза долга…И взмыла вверх рояля крышка — будтоТанцовщица разделась донага.Рука маэстро над землей застыла,И пианист подавленно притих,Клавиатура пальцы ощутилаИ поддалась настойчивости их.Минор мажору портил настроенье,А тот его упрямо повышал,Басовый ключ, спасая положенье,Гармониями ссору заглушал,У нот шел спор о смысле интервала,И вот одноголосия жрецыКричали: "В унисоне — все начала!В октаве — все начала и концы!"И возмущались грубые бемоли,Негодовал изломанный диез:Зачем, зачем вульгарные триолиВрываются в изящный экосез?Низы стремились выбиться в икары,В верха — их вечно манит высота,Но мудрые и трезвые бекарыВсех возвращали на свои места.Склоняясь к пульту, как к военным картам,Войсками дирижер повелевал,Своим резервам — терциям и квартам —Смертельные приказы отдавал.И черный лак потрескался от боли,Взвились смычки штыками над толпойИ, не жалея сил и канифоли,Осуществили смычку со струной.Тонули мягко клавиши вселенной,Решив, что их ласкают, а не бьют.Подумать только: для ленивой левойШопен писал Двенадцатый этюд!Тончали струны под смычком, дымились,Медь плавилась на сомкнутых губах,Ударные на мир ожесточились —У них в руках звучал жестоко Бах.Уже над грифом пальцы коченели,На чьей-то деке трещина, как нить:Так много звука из виолончелиОтверстия не в силах пропустить.Как кулаки в сумбурной дикой дракеВзлетали вверх манжеты в темноте,Какие-то таинственные знакиКонцы смычков чертили в пустоте.И, зубы клавиш обнажив в улыбке,Рояль смотрел, как он его терзал,И слезы пролились из первой скрипкиИ незаметно затопили зал.Рояль терпел побои, лез из кожи, —Звучала в нем, дрожала в нем мольба,Но господин, не замечая дрожи,Красиво мучал черного раба.Вот разошлись смычковые, картинноВиновников маэстро наказалИ с пятой вольты слил всех воедино.Он продолжал нашествие на зал.
Черные бушлаты
Евпаторийскому десанту
За нашей спиноюосталисьпаденья,закаты, — Ну хоть бы ничтожный,ну хоть быневидимыйвзлет!Мне хочется верить,что черныенашибушлатыДадут мне возможностьсегодняувидетьвосход.Сегодня на людяхсказали:"Умритегеройски!"Попробуем, ладно,увидим,какойоборот…Я тоже подумал,чужиекуряпапироски:Тут — кто как умеет,мне важно —увидетьвосход.Особая рота —особыйпочетдля сапера.Не прыгайте с финкойна спинумоюиз ветвей, —Напрасно стараться —я ис перерезаннымгорломСегодня увижувосходдо развязкисвоей!Прошли по тылам мы,держась,чтоб не резатьих — сонных, —И вдруг я заметил,когдапрокусилипроход:Еще несмышленый,зеленый,но чуткийподсолнухУже повернулсяверхушкойсвоейна восход.За нашей спиноюв шесть тридцатьостались —я знаю — Не только паденья,закаты,но — взлети восход.Два провода голых,зубамискрипя,зачищаю.Восхода не видел,но понял:вот-воти взойдет!Уходит обратнона наспоредевшаярота.Что было — не важно,а важенлишь взорванныйфорт.Мне хочется верить,что грубаянашаработаВам дарит возможностьбеспошлинновидетьвосход!
Мы вращаем Землю
От границы мы Землю вертели назад —Было дело сначала, —Но обратно ее закрутил наш комбат,Оттолкнувшись ногой от Урала.Наконец-то нам дали приказ наступать,Отбирать наши пяди и крохи, —Но мы помним, как солнце отправилось вспятьИ едва не зашло на востоке.Мы не меряем Землю шагами,Понапрасну цветы теребя, —Мы толкаем ее сапогами —От себя, от себя!И от ветра с востока пригнулись стога,Жмется к скалам отара.Ось земную мы сдвинули без рычага,Изменив направление удара.Не пугайтесь, когда не на месте закат, —Судный день — это сказки для старших, —Просто Землю вращают куда захотят,Наши сменные роты на марше.Мы ползем, бугорки обнимаем,Кочки тискаем — зло, не любя,И коленями Землю толкаем —От себя, от себя!Здесь никто б не нашел, даже если б хотел,Руки кверху поднявших.Всем живым ощутимая польза от тел:Как прикрытье используем павших.Этот глупый свинец всех ли сразу найдет,Где настигнет — в упор или с тыла?Кто-то там, впереди, навалился на дот —И Земля на мгновенье застыла.Я ступни свои сзади оставил,Мимоходом по мертвым скорбя, —Шар земной я вращаю локтями —От себя, от себя!Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,Принял пулю на вдохе, —Но на запад, на запад ползет батальон,Чтобы солнце взошло на востоке.Животом — по грязи, дышим смрадом болот,Но глаза закрываем на запах.Нынче по небу солнце нормально идет,Потому что мы рвемся на запад.Руки, ноги — на месте ли, нет ли, —Как на свадьбе росу пригубя,Землю тянем зубами за стебли —На себя! От себя!
x x x
Может быть, покажется странным кому-то,Что не замечаем попутной красы, —Но на перегонах мы теряем минуты,А на остановках — теряем часы.Посылая машину в галоп,Мы летим, не надеясь на Бога!..Для одних под колесами — гроб,Для других — просто к цели дорога.До чего же чумные они человеки:Руки на баранке, и — вечно в пыли!..Но на остановках мы теряем копейки,А на перегонах — теряем рубли.Посылая машину в галоп,Мы летим, не надеясь на Бога!..Для одних под колесами — гроб,Для других — просто к цели дорога.
Дорожная история
Я вышел ростом и лицом —Спасибо матери с отцом, —С людьми в ладу — не понукал, не помыкал,Спины не гнул — прямым ходил,Я в ус не дул, и жил как жил,И голове своей руками помогал…Но был донос и был навет —Кругом пятьсот и наших нет, —Был кабинет с табличкой: «Время уважай», —Там прямо без соли едят,Там штемпель ставят наугад,Кладут в конверт — и посылают за Можай.Потом — зачет, потом — домойС семью годами за спиной, —Висят года на мне — ни бросить, ни продать.Но на начальника попал,Который бойко вербовал, —И за Урал машины стал перегонять.Дорога, а в дороге — МАЗ,Который по уши увяз,В кабине — тьма, напарник третий час молчит, —Хоть бы кричал, аж зло берет —Назад пятьсот, пятьсот вперед,А он — зубами «Танец с саблями» стучит!Мы оба знали про маршрут,Что этот МАЗ на стройках ждут, —А наше дело — сел, поехал — ночь, полночь!Ну надо ж так — под Новый год —Назад пятьсот, пятьсот вперед, —Сигналим зря — пурга, и некому помочь!"Глуши мотор, — он говорит, —Пусть этот МАЗ огнем горит!"Мол, видишь сам — тут больше нечего ловить.Мол, видишь сам — кругом пятьсот,А к ночи точно — занесет, —Так заровняет, что не надо хоронить!..Я отвечаю: «Не канючь!»А он — за гаечный за ключ,И волком смотрит (Он вообще бывает крут), —А что ему — кругом пятьсот,И кто кого переживет,Тот и докажет, кто был прав, когда припрут!Он был мне больше чем родня —Он ел с ладони у меня, —А тут глядит в глаза — и холодно спине.А что ему — кругом пятьсот,И кто там после разберет,Что он забыл, кто я ему и кто он мне!И он ушел куда-то вбок.Я отпустил, а сам — прилег, —Мне снился сон про наш «веселый» наворот:Что будто вновь кругом пятьсот,Ищу я выход из ворот, —Но нет его, есть только вход, и то — не тот.…Конец простой: пришел тягач,И там был трос, и там был врач,И МАЗ попал куда положено ему, —И он пришел — трясется весь…А там — опять далекий рейс, —Я зла не помню — я опять его возьму!