Социологический ежегодник 2010
Шрифт:
В этом контексте так называемая догоняющая модернизация для современной России представляется единственно реальным вариантом – иные гораздо хуже, поскольку не решают ключевых проблем страны, препятствуют ее сопряжению с традиционными демократиями. Какая-либо иная модернизация в России чревата риском возвращения к традиционному обществу – псевдоколлективизму, клерикальности в том ее смысле, что душу надо спасать на земле, ограничиваясь малым, уважая власть, независимо от уровня коррупции в государстве. Казалось бы, история уже научила, что именно в такой стране в ХХ в. «храмы как поленья сожгли всего за треть столетья» (М. Кочетков). Очень хочу ошибиться, но, кажется, ситуация повторяется.
Мир вступил на путь глобализации, ставшей вектором развития мирового сообщества на ближайшие десятилетия. Она заняла место многочисленных программ по социально-экономическому подъему «третьего мира», которые реализовывались международным сообществом во второй половине прошлого
Стесняться тут нечего. Свобода передвижения капиталов, как и свобода передвижения физических лиц, привели к тому, что развитые экономики тоже стали догоняющими, причем догоняющими Россию. Правда, в иной области, а именно – в области научных исследований. Недавнее присуждение нобелевских премий по химии двум живущим за границей россиянам – лучшее тому подтверждение. Идеи научных разработок родились еще в России, инфраструктура которой оказалась не готовой к исследованиям. Что объяснимо, поскольку основные проблемы, стоявшие перед первой генерацией российских реформаторов, были элементарными: накормить, обуть и одеть население, научить его экономической самостоятельности, заложив тем самым основы новой социальной структуры общества.
И успешное в целом решение этих задач произошло по модели именно догоняющего развития, что естественно привело к воспроизводству тех же проблем, которые присущи развитым рыночным экономикам. Почему, оппонируя экспертам, негативно оценивающим результаты реформ, их можно признать в целом успешными? Хотя бы потому, что появился сегментированный потребительский рынок, рассчитанный на граждан с различными уровнями доходов. Составляющие этого рынка характеризуются различиями в ценах и качестве товаров и услуг, но не различиями имеющихся товарных позиций. Успех можно оценить и по тому факту, что в российском обществе появились принципиально новые социальные группы. В их числе, например, предприниматели, граждане, работающие по найму у физических, а не у юридических лиц (если в 2002 г. их доля в общей численности занятых составила 4,1%, то в 2008 г. – уже 10,8%), рантье, живущие на доходы, получаемые от имущественных и финансовых активов (в 2008 г. доля доходов от собственности в составе денежных доходов населения составила 9%).
Российское общество во все большей степени становится атомизированным. Подобно ветвящемуся генеалогическому древу, ветвятся и социально-экономические интересы его членов. Они разнятся не только в классических дихотомиях «город – село», «центр – периферия», но даже в пределах одного и того же вида экономической деятельности. Отсюда – и разное отношение к модернизации, содержательное наполнение которой различно для различных групп населения и, по-видимому, домохозяйств. Можно предположить поэтому, что модернизация в современной России обречена на неудачу, если она будет проводиться «сверху», как это было во всех предыдущих модернизациях страны. Косвенным подтверждением этому является так называемый «сколковский» проект, согласимся, не точечный (резидентами Сколкова могут быть субъекты инноваций, которые находятся на территории других регионов страны), но «заповедный».
А если это так, то мы должны согласиться с тем, что модернизация как единая программа вряд ли может быть выработана. Также бесполезно пытаться нарисовать портрет страны даже в среднесрочной перспективе. Пару десятилетий назад никто не мог представить, какой будет национальная структура занятых в Москве, а сейчас мы знаем, насколько резко она изменилась. И программа модернизации должна формироваться подобно тому, как формируются федеральные целевые программы. Определили проблему, проанализировали возможные направления ее решения и стали наполнять конкретными мероприятиями. Другое дело, что наполнение это должно происходить с учетом предполагаемой реакции конкретных «атомизированных» групп населения.
Рискну предположить, что в современном обществе серьезное отношение к «национальной гордости великороссов» вряд ли возможно. Только свободное развитие домохозяйств, уровень их благосостояния определяют любовь к государству и доверие к государственным институтам. Боюсь, что в модернизацию российский потребитель (что не всегда синонимично обывателю) в массе своей не верит и относится к ней индифферентно, если не как к инструменту очередного «распила» бюджетных денег. И это вне зависимости от того, какой путь модернизации для России будет избран – западный, национально-ориентированный или какой-либо другой. С этой точки зрения национальные проекты вызывали гораздо больший интерес, поскольку их результаты можно было
увидеть – центры высокотехнологичной медицинской помощи, новые школьные автобусы, компьютерные классы. Тот же российский потребитель будет в гораздо большей степени радоваться появлению некоего нового гаджета, но не отчетам правительства об успехах на пути модернизации.Поддержка модернизации обществом обеспечивается, когда ее результаты доводятся до конкретных домохозяйств, и выигрывающих домохозяйств – большинство. В противном случае даже технологические прорывы воспринимаются враждебно. Яркий тому пример – поезд «Сапсан» – прообраз будущей модели скоростного пассажирского железнодорожного сообщения в стране. Однако его появление обусловило резкие протесты (вплоть до физических) у жителей прилегающих к железной дороге населенных пунктов, поскольку вопросы, связанные с запуском скоростного поезда, были решены не комплексно. От реализации данного модернизационного проекта выиграла достаточно обеспеченная часть российского населения. Однако он обернулся «демодернизацией» жизни тех, у кого ухудшились транспортная доступность мест работы ввиду отмены части электричек, возможность оперативного получения социальных (например, медицинских) услуг, безопасность жизни (отсутствие удобных оборудованных переходов, невозможность проезда пожарных машин). Представляется, что ни в одной из западных демократий подобное невозможно: любая экспертиза заставила бы бенефициаров подобного проекта направить часть будущей прибыли на решение проблем местных сообществ. Кстати, сложившаяся ситуация характеризует и недостаточную квалификацию центрального правительства, к функциям которого, безусловно, должно быть отнесено создание инфраструктурных условий для реализации модернизационных проектов.
Вообще, если говорить о модернизации для России, то здесь должен действовать принцип слабого, или «замыкающего» по группам населения, звена – именно на решение их проблем должны быть нацелены проекты модернизации. В противном случае мы рискуем получить две России, очень не похожие друг на друга. А это очень опасно, тем более что фактор миролюбия россиян в конфликтах может рассматриваться как не значимый.
В этом контексте важно отметить вот что. Не очень понятно, почему одним из критериев отличия традиционного общества от современного выступает зависимость первого от религиозных представлений. Именно последних, как кажется, не хватает современному российскому обществу, несмотря на православный мейнстрим. Более ценным является самоорганизация общества снизу – пожалуй, наиболее ярким примером служит фонд «Подари жизнь», аккумулирующий средства на помощь детям, больным онкогематологическими и иными тяжелыми заболеваниями.
Не думаю, что реальна перспектива перехода российского общества к модели безудержного потребления, предвосхищенной в начале 1960-х годов братьями Стругацкими в «Хищных вещах века». Возможны маргинальные нарывы такого общества, охватывающие очень ограниченный по численности контингент жителей, которые сознательно выбирают для себя соответствующую модель потребления и не имеют серьезных ограничений. Для большинства россиян такая модель неприемлема в силу ограниченности их доходов.
В современной России модернизация – это, возможно, даже не столько модернизация технологическая. Основная ее задача состоит в том, чтобы консолидировать атомизированное российское общество по интересам и потребностям, прежде всего на уровне «communities», создать мощный противовес органам государственного управления, в том числе и для проведения независимой экспертизы управленческих решений. Если демократия не получилась сверху (по Т. Шаову, «свобода, даденная сверху, // Куда-то вверх и уплыла. // Что остается человеку? // Да штоф зеленого стекла»), то единственный вариант – накапливать ее критическую массу снизу. И с этой точки зрения догоняющая модернизация, в том числе и в области формирования муниципальных сообществ, разумнее идей «суверенной демократии».
А что касается пороков западных обществ, то компенсирующим механизмом, как уже говорилось, станет принцип ориентации модернизационных мероприятий на «замыкающее» звено общества.
Модернизация России: Гуманитарные проблемы
Главный вопрос: что будет с культурой, вернее, какой будет культура ближайшего будущего? Информационные средства современной модернизации (поздней, текучей, рефлексивной) делают мир малопредсказуемым, переменчивым и всеобще связанным. Новое прирастает с такой скоростью, что рядовому потребителю остается время только на мгновенную реакцию, но не на размышление, рефлексию. Это особенно видно по трендам современного искусства: в литературе, театре, живописи не появилось ничего принципиально нового, есть только бесконечные перелицовки старого. Но новомодные одежды или позы, навязанные старому, не делают его новым. Доступность и открытость увеличились, но мир только начинает осознавать себя в новом качестве «глобальной культурной деревни». Это взаимопроникновение всего и вся и есть новая культура?