Сократ

– Прости меня, - попросил Платон.

Критон наполнил чашу вином и подал Сократу. Остальным налил в кружку, которую пустили по кругу.

Сократ отпил глоток и сказал:

– Сократа ли судили? Судили вообще человека? О нет! К смерти приговорили правду - вот почему так возмущены Афины. Честным людям нельзя жить без правды, и афиняне доказали, что еще не утратили понятие чести. Отхлебнув вина, он продолжал: - Подать чашу с ядом мне - это исполнимо, но умертвить правду? Кто в силах это сделать?

– Теперь у тебя есть надежда, - сказал Критон.
– Но ты должен защищаться, а не подставлять себя под удар!

Сократ отмахнулся:

– Вы все твердите о надежде для меня и устремляете ко мне испуганные взоры. Я же толкую вам о надежде для нашего общества. Вот о чем надо беспокоиться, как бы общество не постигло худшее из всех несчастий: порабощение на долгие века!

Закричали наперебой:

– Опять ты говоришь такие ужасные слова! Порабощение Афин?!

– А разве так уже не бывало?
– возразил Сократ.
– Порабощение - это Тридцать тиранов, конфискация имущества, казни, истребление целых родов... Но они еще были греки, все эти Лисандры и Критии, а могли быть чужестранцы, и надолго! Тогда, вы сами знаете, тиранию навлекли на наши головы олигархи, а думаете, сейчас не сходятся олигархи в своих гетериях, не устраивают заговоров, не клянутся уничтожить афинскую демократию? И кого они ныне зовут на помощь? Только ли Спарту? Не раздаются ли снова разные голоса? Голоса чуждые, из чуждых пределов... Они поднимаются и смолкают вдали, но оставляют после себя смятение в душах и хаос...

Отзвук Сократовых слов бился о стены, как крылья птицы, ищущей выхода к свету.

Антисфен угрюмо произнес:

– Подорвана экономика, но подорвана и нравственность. Что хуже? Не знаю. Одно обусловлено другим. Ты, Сократ, укоряешь меня в пессимизме, но я не могу умолчать о том, чего опасаюсь. Боюсь, раны, нанесенные Афинам за последнее время, неисцелимы.

Ученики вопросительно уставились на Сократа. Они тоже полны опасений. Сократ медленно повернул ладони кверху и подержал их так, словно нес в них что-то:

– Насколько я помню - и помнят некоторые из вас, - олигархам дважды удавалось дорваться до власти. Думаете - потому, что они были сильны? Нет, дорогие мои! Потому что ослаблена бывала афинская демократия. А что сегодня? Когда перестают чтить законы, когда во имя безбрежной свободы сильный угнетает слабого, не встречая ни в чем препон, - тогда, мои дорогие, нет у меня веры, будто в этом, как утверждают некоторые, и заключается сила нашего времени. По-моему, в этом - опасная слабость.
– Он протянул руки к друзьям.
– Почему мы с вами так враждебно относимся к софистике, почему нападаем на нее, кто бы ни был ее носителем - простой человек или могущественнейший? Из одного ли упоения риторским искусством? Чтобы поупражняться в споре? Нет, друзья: потому что софистика - оружие олигархов! И с этим оружием мы обязаны скрестить свое!

– По-моему, - заговорил Платон, - величайшее зло софистики состоит в том, что она не признает ничего святого и душит всякий духовный взлет человека. Разрушает хорошее и превозносит дурное.

Сократ взвесил слова Антисфена и то, что сказал Платон.

– Мальчики мои, вы хорошо видите то, что я и хотел бы, чтобы вы видели, - опасность! Бороться же с этой опасностью могут лишь те, кто знает ее и хочет с ней бороться. Демокрит говорит: человек - это маленький мир. Великое откровение! И великий труд - управлять этим маленьким миром, ибо он пусть малый, но - мир. Антисфен сказал - раны Афин неисцелимы. Я не разделяю этого мнения. А на что же тогда вы, и ваши будущие ученики, и ученики тех учеников? Ходите, учите людей: познайте самих себя, metanoeite, измените себя, станьте лучше. Вообще, - голос Сократа повеселел, посветлел, - по моему мнению, человек сам творец своей судьбы. Поэтому я верю, что человек может стать творцом и судьбы своего народа.

4

Сократ лежал с закрытыми глазами; из уголка глаза на щеку его сползла слеза.

Вошла Мирто. Спит, подумала. Сбросила сандалии, босиком приблизилась к ложу. Положила в ногах кифару; узелок с принадлежностями для резьбы и кусочками дерева опустила на пол.

Легонько, едва прикасаясь, погладила его обнаженную руку. Сократ слышал - пришла Мирто, но хотел продлить сладостное мгновение и притворился спящим.

Она тихонько прошептала:

– Нет у меня никого на свете, кто так любил бы меня, как ты, дорогой. Сколько счастья дал ты мне!
– Заметила слезу, высыхавшую у него на щеке, испугалась, громче спросила: - Ты плачешь?

Он открыл глаза, вобрал ими всю красоту, что отдавала Мирто ему одному, и улыбнулся:

– Но именно сейчас я очень счастлив.

– А эта слеза?
– Она сняла ее губами.

– Слеза? Я ее и не заметил. Жаль, нет их побольше - чтобы ты стерла их поцелуями.

– Значит, тебе все же больно от чего-то?

Больно. Сократ вспоминал о Ксенофонте. Он был очень дорог Сократу. Тщетно Сократ уговаривал его не уезжать к Киру в Персию. Не послушал его Ксенофонт. Послушался Дельфийского оракула. Где он теперь?.. Не увидятся больше... Но Сократ улыбнулся Мирто и сказал:

– Видишь ли, девочка, этот каменный дворец - не виноградник в Гуди, не наш дворик, не агора... Солнца мне тут не хватает.

– Вот отчего слезинка...

– О! Моя кифара! Ты, как всегда, угадала мое желание, хоть и невысказанное...
– Он провел пальцами по струнам.

Мирто подала ему узелок.

– А, нож?
– Он посмотрел на нее.
– Не боишься больше за меня?

– Нет. Я прихожу каждый день - ты не доставишь мне такого горя: не дождаться меня.

– Ты права. Мне снилось сейчас, будто Ксенофонт вернулся в Афины, и вдруг я почувствовал, что уже не сплю и со мной - ты.

– Так ты знал, что я тут? И слышал, что я шептала?

– Слышал.

Мирто прикрыла глаза руками.

– Не сердись; то, что ты прошептала, сделало меня счастливым.
– Он отвел ее руки и прижался к ним лицом.
– С тобой ко мне входит все самое прекрасное и чистое, что есть в Афинах.
– Мирто погладила его.
– Я в выгодном положении, - усмехнулся Сократ.
– Тот, с кем обошлись несправедливо, внушает к себе больше участия, чем тот, кто живет спокойно.

Мирто сказала с волнением:

– Афиняне раскаиваются в том, что сделали. Но ведь этого мало раскаиваться! Они не должны были позволить отнять тебя у них...

– Ах, Мирто, - весело возразил он, - мы с Афинами уж навсегда останемся связанными воедино, что бы ни сталось с ними или со мной. Я отдал себя им без остатка и в последние дни моей жизни получаю от афинян больше любви, чем мог бы я, один, отдать им. Пожелай мне легкого сердца, Мирто.

Но она оставалась серьезной.

– Ты все так разговариваешь со мной, чтобы твоя смерть не казалась мне ужасной. Но я хочу, чтоб она казалась ужасной тебе и твоим друзьям! Я хочу, чтоб ты защищался от нее и чтоб тебя от нее защищали они!

– Не беспокойся, девочка. Они уже делают это. Антисфен подал в суд на Мелета, Ликона и Анита. Их будут судить.

Мирто вспомнила, как взывала Ксантиппа к Эринниям.

– Будем ли мы снова счастливы?

– Почему же не надеяться?
– улыбнулся Сократ.
– Человеку скорее надлежит надеяться, чем отчаиваться.

Снаружи послышались гулкие шаги. Мирто вздрогнула, засобиралась уходить.

– Хайре, мой дорогой!

И до самой тяжелой, железом окованной двери она пятилась - чтоб до последней секунды улыбаться Сократу.