Сократ

– Чернь тащится по домам с пира. Уже все кости обглодали, - с отвращением проговорил Аспет.
– А знаете, уважаемые друзья, разумнее всего не желать никакой войны. Сколько рабов опять перебежит к противнику...

Писандр насмешливо прищурился:

– То-то я ждал, когда же ты, милый Аспет, подашь голос! Еще бы - ты загребаешь огромные деньги, отдавая свору своих рабов внаем на рудники, вот и боишься: вдруг да сбежит голов с полсотни!

– А что же мне, даром их отдавать? Может, ты так поступаешь?
– довольно миролюбиво возразил Аспет, мысленно обругав Писандра: "Проклятый брюхан, сам-то из всего выжимаешь куда больше, чем все мы, вместе взятые! Мы еще не на коне, а ты уже фараона из себя корчишь и чтоб мы тебе кланялись".

Писандру не нужно было услышать эти слова - он и так понял.

– Не сердись на меня, дорогой друг. Я пошутил. Но хочешь говорить серьезно - давай. Даже если долго не будет войны, то есть если Афины будут гнить, как стоячее болото, целых полвека - а так это себе представляет Никий, - то все равно рабов у нас будет чем дальше, тем меньше. Эти говорящие машины страшно невыносливы - чуть что, заскрипит в них - и конец! Победоносная война доставит нам новых рабов. Их станет опять сколько надо, но тогда наше дело проиграно. Вполне ли ты предан ему, Аспет?

– Я? До смерти!

– Прости, дорогой Писандр, - вмешался Антифонт, - что я перебиваю вас и осмеливаюсь досказать за тебя твою мысль. Хуже всего для нашего дела победоносная война; и, наоборот, война проигранная лучше всего: она даст нам возможность...

– Умолкни, дорогой, - строго прервал его Писандр.
– Больше ни слова!

Антифонт наклонился к нему:

– Скажи, друг, не играем ли мы тут собственными головами?

Писандр мило ему улыбнулся:

– Спарта знает о нас - и она недалеко.

ИНТЕРМЕДИЯ ВТОРАЯ

Конечно, лучше не держать в селенье

льва - но, уж коль держишь, не перечь

ему ни в чем!

Аристофан

Я как раз дописывал сцену пира в садах Алкивиада, когда ко мне вошел смеющийся Сократ.

– Вижу, вы в хорошем настроении, - встретил я его.

– Ты все говоришь со мной, будто я - два или три человека, - напустился он на меня.
– Вот странная манера! Но я пришел рассказать тебе кое-что веселенькое.

Он уселся в кресло, удобно вытянул свои босые ноги и начал:

– Держал семь пар коней. На это способны и другие эвпатриды, подумаешь ты. Конечно. Но - каких коней! Однажды в состязании четверок он взял все три награды...

– Кто, прости?
– недоуменно спросил я.

Сократ выкатил на меня глаза:

– Как кто? Вот вопрос! Алкивиад, конечно. Разве в те поры говорили о ком-либо другом? Можно ли было в Афинах говорить о ком-то еще?

– О тебе, Сократ.

– Да, - согласился он.
– Потому, что Алкивиад был моим любимым учеником, и еще потому, что тогда у меня родился сын.

– Лампрокл, - поспешил я показать свою осведомленность.

– Так. А знаешь ты смысл этого слова - Лампрокл? Не знаешь. Оно от двух слов: lampas, то есть "факел", и lampros, что означает "блистательный". Сократ рассмеялся.
– Мне нравился "факел", Ксантиппе "блистательный", вот мы и договорились. Лампрокл был славный мальчуган. От матери взял красоту и красноречие, от меня... что же от меня? Ей-богу, ничего, разве что привычку шататься по городу - но, конечно, без моей страсти к повивальному искусству и к игре в творца и усовершенствователя человеческих душ.

– Не надо, дорогой, насмехаться над тем, что люди веками почитали в тебе и почитают до сего дня, - заметил я.

– Ну, я-то могу себе это разрешить!
– Он озорно рассмеялся и снова заговорил о сыне.
– Человеческий детеныш сам по себе вещь прекрасная, но в наш дом его появление внесло много шума. Ксантиппа превратилась в настоящую наседку, и тут уж не обходилось без громкого обмена мнениями. Ксантиппа рассчитывала, что теперь я больше времени буду проводить дома. Но ты понимаешь - для моей работы нужен был более зрелый материал. Работа же моя, право, была необходима: нравы в Афинах падали все ниже и ниже, дел нашлось бы для стольких же тысяч воспитателей, сколько тысяч жителей в них было. Короче, на каждого афинянина по Сократу. Да с кнутом в руке. Впрочем, этика без доброй воли, этика, навязанная под угрозой наказания, никуда не годится, и так, мой милый, все и идет... Да нет, я шучу. Мои друзья, мои так называемые ученики - кроме Крития, который ушел от нас, - доставляли мне радость. Они научились познавать самих себя и учили этому других, а ведь это, то есть учить других, быть апостолами, и значит - распространять человеческое самосознание все дальше и шире, о чем я и мечтал. А гордость моя, Алкивиад, занимал уже место Перикла. Он часто советовался со мной, нередко слушался меня, и лишь кое в чем мы с ним расходились.

Сократ нахмурился, в сердцах стукнул по столу.

– Как стратег, он был сплошное отчаянное озорство! Не слушал меня, упрямый осел!

Но тут же Сократ весело расхохотался, и я понял - он смеется чему-то далекому, удивительному.

– Можно спросить, что тебя развеселило?

– Конечно! Понимаешь, вспомнил... Лампроклу было три или четыре года, и пристал он ко мне, чтоб я вырезал ему из дерева какую-нибудь зверюшку. Я отыскал славный обрезок акации, белый, как женская грудь, и - за работу. Дело спорилось: инструмент-то у меня был. "Что это будет, папа?" "Собачка". Лампрокл захлопал от радости: собачка! Я люблю собачек. Когда фигурка была готова, он с торжеством понес ее домой, показать матери. И тут я вдруг слышу: Лампрокл говорит "гав-гав", а Ксантиппа - "и-а, и-а"! И хохочет так, как редко хохотала. Выходит она из дому, зубы, глаза - все у нее смеется: ты, говорит, обещал ему собачку, а гляди-ка - ведь это осел! И я, старый осел, тоже расхохотался: думая об упрямце Алкивиаде, вырезал вместо собачки осла!

Я засмеялся тоже.

– Ну, будь весел. Ступай спать, сынок.

Я улыбнулся:

– Право, Сократ, я уже не так молод, чтоб ты называл меня сынком...

– Ну, как-никак, а на две с половиной тысячи лет будешь помоложе меня!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Друг и ученик Сократа Херефон, никому ничего не сказав, отправился в Дельфы. Там он спросил пифию, есть ли в Элладе человек мудрее Сократа. Жрица, от имени бога Аполлона, ответила так: нет среди людей никого независимее, справедливее и мудрее Сократа.

Ликуя, Херефон прибежал к Сократу. Тот лежал на каменной скамье перед домом, погруженный в размышления. Херефон сообщил ему новость, Сократ же ответил:

– Милый Херефон, ты знаешь, я тебя люблю, но такой шум - для дураков! Иди ты в болото!

И повернулся на правый бок.

Херефон махнул рукой, подумав: так я и знал! Опять эта арете! Теперь скромность. Но погоди! Сейчас про это узнают все!

И верно, вскоре полгорода было на ногах. Ответ Дельфийского оракула облетел Афины. Врагов огорчил, друзей обрадовал.

Долетела весть и до Алкивиада, и тот сейчас же понял, что она принесет выгоду и ему. Если Сократ мудрейший из эллинов, то не может быть не мудрым желание его лучшего ученика - воскресить давнюю мечту афинян о покорении Сицилии.

Жалоб на бедность в Афинах предостаточно. Со смерти Перикла государственная казна почти пуста. Однако жалобами ее не наполнишь. Все хотят, чтоб жизнь стала лучше, а вот воевать за это?.. Сколько людей согласно взяться за оружие? Благословен будь ответ Аполлоновой жрицы! Он поможет нам привлечь на свою сторону всех колеблющихся, шептунов, трусов, запечных лентяев...