Сокровища России

–  Это моя коллекция. Моего дедушки. Понятно?
– заявила Танька вместо "здрасьте". Она явно старалась сдерживаться. "Ругательными грамотами" высокие договаривающиеся стороны успели немного обменяться и по телефону.

–  Тань, мы так не договаривались, - сказал Эдик.
– Иван, а ты чего молчишь?

Приступ "зубной боли" заставил парня замотать головой. Он промычал:

–  Пусть Танька говорит.

Вдруг Эдик увидел, что его друзья - уже чужие. А они…они давно, видимо, так его видели. Редкие встречи, на бегу, в стенах музея, создавали у Эдика видимость прежних отношений. Он же все делал, что в его силах. Пузырев платил своему водителю две штуки, из своего кармана, а его жене Татьяне, единственной среди технического персонала - те же две штуки, и не в рублях, естественно. Так договорился Эдик. Что мог, он делал. Откуда такая агрессия?

–  И скажу.
– Танька упрямо склонила голову.
– Хватит, Эдик. Ишь, присосался к нам. Ты всегда обманывал.

–  Танюха, я Эда лучше знаю, - промычал Ванька.
– Ничего он не обманывал. Зря ты Нортону веришь.

–  А людям надо верить, - мстительно кривя губы, отрезала Танька. Ноздри ее раздулись и побелели.
– Ты нас нагрел на бабки. Сколько тебе отвалил за Георгия Нортон? Десять кусков или двадцать? А за "Пятницу"? Чего молчишь?

–  Спроси у Нортона, - довольно спокойно посоветовал Эдик. Ясно, что Танька не хочет ему верить. Так ей кажется выгоднее. Откуда эта жадность?

–  А чего спрашивать - у него на роже все написано.

–  Что написано?

–  Что вы меня за дуру считаете. Иван, ты чего молчишь?

–  Ты не права. Нельзя так…- пробубнил Иван.

–  А дедушку моего больного грабить можно было?

–  Ладно, давай короче.
– Эдик посмотрел на часы.
– Мы больше не друзья и не партнеры. Так?

–  Коллекция моя, понятно?

–  Ну, твоя. Я понял. Коллекция твоя. Что-нибудь еще?

Танька немного растерялась, не нашлась, что сразу ответить.

–  Значит, ничего.
– Эдику стало скучно. Немного обидно. Почему-то обида была на Пузырева.
– Давайте останемся друзьями.

–  Непременно, ага. Если денежки вернешь, которые украл.

–  Верну, как только уточню у Нортона - сколько мы там наворовали у тебя, - насмешливо обещал Эдик. Он обратил внимание на то, что Танька стоит набок, словно собирается упасть…и упала бы, не упирайся спиной на грудь Ивана. Отступи тот на шаг, так и шлепнулась бы.

–  Давай, давай, уточняй.
– Танька, усмехаясь, змеей извернулась и повисла на муже.
– Не мешай нам травку мять. Идем, Иван?

Тот почему-то обозлился, встряхнул жену, мотнул шеей, повернулся - и пошел к выходу, потащив за собой и ее…

Что-то у супругов явно было не так, но Эдику их проблемы не решать. Где-то нужно снять стольник, и почему бы не у Нортона? Эдик давненько не встречался с ним, погрузясь с головой в свою работу. При встрече Нортон выразил удивление - уже погасшее, остаточное, и досаду, крепенькую тем, что Эдик отказался работать с горшковской коллекцией. Эдику удалось перехватить англичанина у знакомого художника уже поздним вечером. И рта не успел раскрыть, как Нортон принялся убеждать его вернуться к работе над коллекцией.

–  Ведь это неплохое, налаженное дело, - удивлялся англичанин.

–  Я был занят, - сказал Эдик.
– Новая работа отнимает много времени. Я - замдиректора Российского музея. Не слышал о таком?

–  Постарайся найти время, - настаивал Нортон.

– Эд, с Татьяной Витальевной невозможно вести дела. Она фантазерка. Не верит моим оценкам. Часто я ее просто не могу понять.

–  Я тоже, - сказал Эдик.
– Да ну ее, и Таньку, и коллекцию.

–  Тебе что, деньги не нужны?
– подозрительно спросил англичанин.

–  Как раз нужны. Забудь ты про Таньку, лучше вот над чем подумай - Рембрандта не купишь? Или Шишкина? Есть Васнецов, Репин, Куинжи, Айвазовский…да, в принципе, для тебя - все есть. Малевич, Шагал… - Эдик задумался, - ну и зарубежные художники, пожалуй, почти все, перечислять лень.

Англичанин давно знал Эдика и потому мигом забыл про горшковскую коллекцию. И соображал хорошо. Оглянулся по сторонам - нет ли чужих ушей - и понизил голос:

–  Не понял. Откуда у тебя могут быть…это связано как-то с музеем?

–  Ну да, - сказал Эдик.
– Я же заместитель. Уэстлейк нас в музее полно картин.

–  У вас разве частный музей? Я считал, что Российский…

–  Какой частный? Государственный. Поэтому картины у нас гораздо дешевле. А тебе по дружбе - совсем задешево. Деньги нужны - стольник. Нет, сто десять. Червонец - для мамаши мальчишкиной. А то никак не приедет.

–  Какая мамаша?

–  Мальчишкина. Это неважно. Хоть одолжи, на недельку.

–  Для мамаши… - тупо сказал Нортон, - на алименты?

–  Нет. Просто ей деньги нужны, - терпеливо сказал Эдик.
– Я ей два раза высылал, она все не едет. Я ей телефон сотовый купил и послал - она и по нему денег просит.
– Эдик задумался.
– И ведь опять не приедет, когда получит перевод. Наоборот, заглохнет на месяц. Может, если фигу ей послать, тогда приедет? Ладно, хоть стольник одолжи. Без червонца. Мамаша обойдется.

–  Отстань, пожалуйста, со своей мамашей, - нервно сказал замороченный англичанин.
– Меня твой музей интересует. Впервые слышу, чтоб из государственного музея…продавали картины. Если б тебя не знал, счел бы шуткой. Разве так можно? Какое ты имеешь право продавать картины?

–  Я же начальник. Ну, заместитель, но мы с начальником заодно.

–  И что из этого? Вот, разве директор Третьяковки смог бы продать мне, скажем, Васнецова "Трех богатырей"?

–  Мог бы, - сказал Эдик со вздохом.
– Но он же из старых "совков". Они запуганные. Работать не умеют по новому. Но я буду иметь в виду "Трех богатырей". Третьяковку надо продавать - мы с Пузыревым подумываем над этим, но…пока некогда. Руки не доходят.

Англичанин уставился в лицо Эдика очень внимательным взглядом. И чего-то в нем отыскал. И спросил, нервничая все больше:

–  Уточни, Эд. Вы продаете Российский музей?

–  Ну да.
– Эдик начал терять терпение.
– А что еще с ним делать? Он же убыточен. Значит, никому не нужен. Вот и продаем.

Англичанин тупо молчал. Эдик жалел немножко этих иностранцев. Жесткие, практичные и прагматичные, по сравнению с мудрыми россиянами они во многом остались наивными детьми.

–  А вы…не боитесь?

–  А чего бояться?

–  Что посадят. В тюрьму.

–  За что?
– изумился Эдик.
– За картины? Так они на фиг никому не нужны.