Сокрытые в веках

Андрей впервые за весь год по-настоящему обиделся.

– Это неправда, Тоня, – строго сказал он. – Я его только вчера купал. И вообще, от него никогда не пахнет.

– Пахнет, я чувствую. И он лезет. Смотри, я вся в волосах. Лучше бы ты его продал.

– Как ты можешь такое говорить? – занервничал Андрей. – Я же его от смерти спас – вырвал из рук живодеров. Он мне теперь, как брат родной.

Глаза Тони сделались круглыми.

– Как, – спросила она с тихим ужасом, – ты взял его с улицы? Он что, дворняга?!

Последнее слово она произнесла потрясенным шепотом, наставив на Пирата обличающий перст и брезгливо отшатываясь. Пират потянулся обнюхать палец и застучал по полу хвостом.

– Да, дворняга. Ну и что? – воскликнул Андрей. – Какое это имеет значение? Он лучше и умнее породистых собак. Посмотри, как он красив. Породу веками выводил человек, а у него все свое, натуральное, от природы. Разве это не чудо?

Он осекся, наткнувшись на взгляд Тони. Она смотрела на него, прищурившись, с жестокой усмешкой, как экзекутор наблюдает за бессильными корчами своей жертвы.

– Так вот, слушай, – отчеканила она холодно и спокойно, – сейчас я ухожу и вернусь только тогда, когда этого отребья здесь не будет. Позвонишь мне, когда избавишься от него.

Она надменно прошла мимо собаки и, не оборачиваясь, вышла из квартиры. Пират потрусил за ней до двери, потом вернулся, сел, почесал за ухом и сладко, с прискуливанием зевнул.

Андрей машинально опустился на диван, еще плохо соображая, что произошло. Пират подошел и положил ему голову на колено, глядя снизу хозяину в лицо говорящими, любящими глазами. Андрей посмотрел на него и вспомнил другой взгляд, Тонин, беспощадный, презрительный и злой. Контраст был так велик, что все в нем разом двинулось, возмутилось, подавленное самолюбие взбунтовалось, и он наконец постиг всю глубину стыда и унижения, в котором барахтался, как в омуте, все последнее время.

Тонечка, победоносно шагая к метро, не догадывалась, что переступила в отношениях с Андреем ту уязвимую грань, которую переступать было нельзя. Она слегка удивилась, что Андрей не бросился за ней, не пытался удержать, но, зная свою власть над ним, не сомневалась, что ее распоряжение будет выполнено в самые короткие сроки.

Андрей вышел из дому, сел в машину и поехал в зоопарк. Хотя было воскресение, он решил проведать Чена. Его любимец Чен, макак резус, подрался из-за самки с более крупным сородичем и заработал рваную рану на предплечье. Чен, увидев Андрея, подскочил и уселся у него на коленях, обхватив его шею руками. От этой искренней ласки у Андрея на глаза навернулись слезы. Чен сочувственно поискал у него в волосах.

– Не ищи, малыш, – уныло сказал Андрей, – там ничего нет, ни снаружи, ни внутри. Вот, слышишь? – он постучал костяшками пальцев по голове. – Полный вакуум. Эх, брат, – с прерывистым вздохом проговорил он, прижимая к себе маленькое тельце, – не везет нам с тобой в любви.

– Андрей Александрович, – окликнула его молоденькая сотрудница зоопарка, – вас просит к себе Семен Трофимович.

Семен Трофимович был доктором биологических наук, научным руководителем Андрея, известным на всю страну ученым и путешественником. Андрея он любил и ценил, неоднократно брал с собой в экспедиции и доверял ему, как самому себе.

– Что-то ты квелый, друг, – сказал Семен Трофимович, увидев удрученное лицо Андрея, – а, понимаю – неприятности на сердечном фронте. Тут уж ничего не поделаешь. Все мы через это прошли. Стало быть, предложение мое придется тебе как нельзя кстати. Замыслил я, Андрюша, отправить тебя на Дальний Восток. Будет у тебя там время развеяться и посмотреть на все под другим углом. Сам же потом меня благодарить станешь. Через неделю к нам французы приезжают – Рене Мартен с женой, ну, ты о них слышал. С ними еще двое. Они хотят посетить Сихотэ-Алинский заповедник. Я бы сам с ними поехал, да годы мои не те, чтобы по сопкам карабкаться. А тебе это будет полезно. Заодно посмотришь там, что к чему. Браконьеры, говорят, лютуют вовсю. – Он углубился в рассуждения, расхаживая по кабинету: – Эх, давно пора не Африкой, а отечественными угодьями заняться. Вон, китайцы, – разводят у себя амурского тигра. Махнули на нас рукой. А ведь он наш, из Приморья. Как подумаю, что теряем, – сердце кровью обливается. Словом, поезжай-ка ты, Андрюша, с французами. Поснимай там, поразведай. Я с тамошним лесником свяжусь, Петром Григорьевичем. Он мужик правильный, надежный, все вам покажет и объяснит. Если тебе что надо будет, не стесняйся, говори. Командировку тебе оформим, о деньгах не беспокойся. Французов встреть и проводи в гостиницу «Россия». Я им там номера забронировал. Они все хорошо говорят по-английски, так что проблем с языком у тебя не будет.

Все последующие дни у Андрея даже в мыслях не было позвонить Тоне. Он твердо решил не встречаться с ней, пока не разберется в своих чувствах. Удивленная его молчанием, она стала трезвонить ему на мобильный, но он заблокировал ее звонки. У себя на квартире к телефону тоже не подходил. Тогда она пришла к нему домой и долго стояла у двери, держа палец на кнопке звонка. Он посмотрел в глазок и не открыл. Она явилась в зоопарк. Андрей как раз находился у заболевшей тигрицы. Момент был напряженный, и Тоне сказали, что ей придется прождать несколько часов. Она ушла, а в субботу он повез Пирата за город к родителям. Пес обожал бывать на даче, где можно было целый день проводить на воздухе, бегать в лес, где все пахло заманчиво и таинственно, бросаться за палкой в маленькое озеро и сидеть со всей семьей по вечерам на веранде у самовара. Поначалу, когда Андрей уезжал, Пират скучал и часами караулил его машину на проселочной дороге, но скоро усвоил, что горячо любимый хозяин неизменно к нему возвращается, и перестал изводить себя тоской.

Андрей провел субботний день и ночь у родителей, а с утра в воскресение поехал в аэропорт встречать французов.

Глава 4

Пещера оказалась неожиданно длинной. Ее основания таяли в темнеющей глубине, под сводами струилось теплое подводное течение. Вот показалось светлое пятно выхода. Неоновая рыбка юркнула и слилась с колеблющимся зыбким светом. Заколыхался, заиграл красками, надвинулся рифовый сад. Мягкие коралловые деревья цвета ванили кивали пушистыми ветвями, среди причудливых столбиков, вееров, плоских, как столы, светло-салатовых, похожих на капусту кораллов прятались яркие рыбки. Кругом цвели красные, зеленые, черные и белые актинии. Все переливалось, волновалось и двигалось, как огромный живой калейдоскоп. На склонах подводных скал закрепились розовые, пятнистые, голубые морские звезды. Из-под острого выступа выглянул морской угорь. У края донной впадины ощетинился твердыми усами многоногий омар. Пестрая тернистая морская звезда медлительно передвигалась по рифу на длинных, как у дикобраза, иглах. Рыбы-клоуны по-хозяйски сновали среди волнующихся лепестков-щупалец голубых анемонов. Над коралловыми зарослями, в струистом синем мареве, скользили неясными тенями рифовые акулы с белыми плавниками. Они настороженно покружили и благоразумно отступили, растворились в туманной толще воды. Над головой поверхность моря искрилась и играла, как пронизанный солнцем горный хрусталь. Золотые лучи преломлялись и разбегались во все стороны короткими светящимися мечами. Все ближе и ближе вспыхивала бликами светлеющая прозрачная синь – солнце брызнуло в глаза, и Маруф проснулся.

Он лежал на широкой кровати в номере гостиницы «Россия». Маруф встал, облачился в просторный белый халат, богато затканный серебряной нитью, перехватил стройный стан кушаком и стал похож на царя Шахрияра, ожидающего продолжения сказки Шехерезады. Он подошел к окну и увидел другую сказку – русскую. Прямо напротив высились величественные и незыблемые башни древнего Кремля. Маковки Храма Василия Блаженного соперничали яркостью и разнообразием красок с его ночными видениями.

– Вы только посмотрите на это, – обратился он к вошедшему Доменгу, – право, диву даешься, когда видишь, что могут сотворить воображение и руки человека!

– Я уже насмотрелся, – откликнулся юноша, – хорошо, что мы задержимся здесь на три дня. Посмотрим на все вблизи.

Через несколько минут к ним в номер заглянул Рене.

– Почему ты один? – спросил он Доменга. – Где Маруф?

– В ванне, – пробурчал тот. – Наводит на себя красоту. Пойду скажу ему, что ты пришел.

Маруф стоял в ванной комнате, перекрыв плечами зеркало, и подстригал маленькими ножницами бороду. Доменг встал на носки, заглянул в зеркало Маруфу через плечо и, увидев рядом с его ярким отражением свое миловидное матовое лицо, сравнением, однако, остался недоволен.

– Маруф, – сказал он, – почему бы вам не сбрить бороду? Метте не нравятся бородатые и усатые мужчины. Она сама мне говорила.

У Маруфа сделались испуганные глаза:

– Что же вы мне раньше не сказали? Я сейчас же избавлюсь от этой бесполезной растительности, – и немедленно стал приводить свое намерение в исполнение.

Доменг вернулся к Рене с видом нашкодившего ребенка и сообщил:

– Я уговорил его сбрить бороду.

– Правда? – оживился Рене. – Посмотрим, каков он будет без своего главного украшения.