Сокрытые в веках

Через десять минут Маруф появился перед друзьями еще более помолодевший, сияя светлым гладким лицом и белозубой улыбкой.

– Ну, как вы меня находите? – спросил он помрачневших злоумышленников. – Кажется, так совсем недурно. Пойду еще приму душ.

– Зря старался, – сказал Рене Доменгу, – хуже он от этого нисколько не стал.

Они спустились в ресторан и расселись вокруг стола.

– Что я вижу?! – воскликнула Мари при виде Маруфа. – Вам так очень идет. Вы выглядите значительно моложе.

– Благодарю вас, – обрадовался Маруф, – для меня особенно важно услышать мнение очаровательной женщины.

– А, понимаю, вы хотите понравиться вашей возлюбленной.

– Как приятно, когда красивая женщина к тому же умна и проницательна.

– Ладно, хватит любезностей, – бестактно оборвал их Доменг, заметив, что Рене скис. – Кстати, Маруф, – осведомился он с нездоровым любопытством, – сколько вам все-таки лет? Когда мы впервые встретились, вы выглядели глубоким стариком.

– Тридцать пять, – коротко ответил Маруф и о чем-то тревожно задумался, комкая в руках салфетку и неподвижно глядя перед собой.

Все, кроме него, приступили к завтраку.

– Все остывает, – поторопил его Рене, – не забывайте, что через сорок минут нас будет ждать Андрей.

Маруф нехотя поковырял в тарелке.

– Меня гнетет тяжкое сомнение, – сообщил он, – я старше Метты на двенадцать лет. Как, по-вашему, это не слишком большая разница?

– Просто огромная, – сказал Доменг, – не знаю, на что вы надеетесь.

Маруф изменился в лице и положил вилку.

– Доменг, – возмутилась Мари, – не говори глупостей! – и снова благосклонно обратилась к Маруфу: – Не обращайте внимания – мальчик перезанимался, его сейчас все раздражает. Спросите лучше меня.

Рене перестал жевать.

– Будь вы хоть на двадцать лет старше, – с воодушевлением продолжала Мари, – это не имело бы ровным счетом никакого значения. Чтобы вы, с вашими данными, и не добились расположения девушки! Никогда не поверю!

Рене свирепо вгрызся в яблоко и кровожадно захрустел, искоса глядя на Маруфа.

– Видите ли, – поник тот художественной головой, – я уже один раз делал ей предложение, но она почему-то мне отказала.

– Что значит «почему-то»? – снова затесался в разговор Доменг. – И младенцу понятно, что ей дорог кто-то другой.

– Это кто, ты, что ли? – недоверчиво спросила Мари.

Все повернулись и с сомнением уставились на Доменга. Юный самозванец заерзал на стуле, потом сорвал с себя салфетку и в отчаянии выкрикнул:

– Нет, не я! Не я, а он! Что, рады? Только зачем говорить человеку, что его любишь, если он этого не понимает?

– Что? Кто? – завертел головой Маруф от Доменга к Рене. – Кто любит? Кого?

– Да тебя она любит, – внезапно успокаиваясь и переходя на «ты», произнес Доменг. – Она сказала это тебе там, на острове, когда вы прощались, а ты ничего не понял.

– Она… это сказала?! – спросил Маруф, затем встал и вышел из зала.

– Что с ним? – удивилась Мари.

– Ты правильно поступил, – похвалил Рене, – нечестно было скрывать это от него.

– Уф, – выдохнул Доменг, – ты не поверишь, но у меня от души отлегло.

Скоро вернулся Маруф.

– Извините меня. – Он уселся за стол и с аппетитом принялся за еду. – Мне необходимо было побыть одному. Ты прав, Доменг: я круглый, законченный болван, и это самое мягкое для меня определение. Счастье было у меня в руках, – он негодующе и с удивлением посмотрел на свои руки, – а я повел себя, как слабовольный нерешительный хлюпик.

– Не вини себя, – посочувствовал Рене, – она все равно бы не осталась. Ты многого не знаешь. Но кольцо твое она носит. Во всяком случае, при нас не снимала.

– Вот видите, – воскликнула Мари, – вы зря терзались все это время! А теперь поторопитесь, – обратилась она приказным тоном ко всем сразу. – Нам пора. Андрей уже, наверное, заждался. Сегодня надо непременно попасть в Третьяковскую галерею. Давно мечтаю там побывать. Подумать только, я смогу увидеть «Демона» Врубеля в оригинале!

Андрей прохаживался в вестибюле в ожидании новых знакомых. Они тепло поздоровались и отправились на Красную площадь. Погода была чудесная. Златоглавая лучилась неисчислимыми куполами, дышала в лицо свежим ветерком; на площади царила праздничная атмосфера – люди улыбались, наслаждаясь солнцем, неповторимым чувством свободы и красотой архитектурного ансамбля. Андрей взял на себя роль гида и говорил без умолку, сам поражаясь своей осведомленности.

– Вы рассказываете с таким чувством, – заметила Мари. – Сразу видно, что вы очень любите свой город.

– Как же иначе, – с гордостью отозвался Андрей, – я здесь родился и вырос. Мы, коренные москвичи, чувствуем душу нашего города и, смею надеяться, сами являемся ее частью.

– О, как я вас понимаю! – вдохновенно подхватила Мари. – То же самое я могу сказать о Париже.

Они вышли на Манежную площадь и оттуда поехали в Третьяковскую галерею, где провели большую часть дня, захваченные волшебной силой искусства.

Мари долго молча простояла перед «Демоном», сидящим на фоне заката.

– Боже, какая трагедия! – произнесла она наконец.

– Пойдем, дорогая, – поторопил Рене, – меня уже ноги не держат, а посмотреть надо многое.

Они остановились перед картиной «Царевна Лебедь».

– «За морем царевна есть, что не можно глаз отвесть…» – продекламировала Мари во французском переводе.

– «Днем свет божий затмевает, ночью землю освещает…» – неожиданно подхватил Маруф.

– Не может быть! – воскликнула Мари. – Вы знаете Пушкина?

– Вы меня явно недооцениваете, – нисколько не рисуясь, ответил Маруф. – Я получил неплохое образование, к тому же всегда увлекался поэзией.

– Рене, ты слышал? – повернулась Мари к мужу, который сосредоточенно вглядывался в полотно, не обмолвившись до сих пор ни словом и что-то напряженно обдумывая.

– Где ты витаешь? Поделись с нами своим видением Врубеля, – предложила Мари.

– Да, да, – рассеянно и невпопад ответил тот и, помолчав, сказал: – Я вот думаю, Маруф, как бы ты отнесся к Метте, если бы она оказалась такой Царевной Лебедью?

Маруф, как ни странно, воспринял вопрос без юмора. Он пристально посмотрел на Рене, перевел взгляд на картину и снова на Рене.