Солдат и пес 2

— Ладно, — Михаил все же вынес вердикт. — Даем тебе шанс загладить вину перед Родиной. Но смотри… Ты под полным нашим контролем. Шаг влево, шаг вправо рассматриваем как нарушение доверия. И уж тогда пеняй на себя.

— Ну, что вы!..

Тут наш новоявленный агент совсем расцвел, ощутив себя прощенным. Речь полилась бодрым потоком — он старался уверить чекистов в том, что он, Михеев, ценнейший агент, что он полез в эту историю только затем, чтобы выявить цепочки связей… В общем, это было довольно назойливое повторение уже сказанного, с добавкой пафоса, ну и с нажимом на перспективы — насколько он, Михеев, будет полезен службе и Родине. Порожняки, одним словом, катал.

По правде сказать, мне это слушать стало в какой-то момент противно. Вообще поганый дяденька, гниль гнилью. Нет, я понимаю, конечно, что в спецслужбе не работают в белых перчатках… в моральных. Тут нет отбросов и помоек, только кадры, информация, польза. Все понимаю. И все же сидеть и слушать эту гниду так погано! Да, собственно, мне здесь и делать-то особо нечего… Парни работают, дела идут… А у меня, между прочим, еще моя собачья служба, от которой никто меня не освобождал.

— Коллеги, — внушительно промолвил я, — у меня срок увольнительной кончается…

— А, — спохватился Михаил, — да, конечно! Иди. Спасибо тебе! Отлично сработал.

Виктор улыбнулся, кивнул, подтверждая. Как отреагировала Марина, не знаю. Она была у меня за спиной. Михеев же постарался приобрести вальяжно-независимый вид, откинувшись на спинку дивана:

— А вы, простите… — он сделал неопределенное, но изящное движение — постарался, во всяком случае. — Простите… вот это… — он вновь покрутил рукой перед грудью, видимо, намекая на мою форму, — это работа под прикрытием?..

Я посмотрел на него давящим взглядом, исключающим фамильярность. И ответил вопросом на вопрос:

— Вы считаете, что я должен удовлетворять ваше любопытство?..

Михеев сразу снизил градус наброса:

— Ну… не поймите превратно, я поинтересовался…

Он постарался доброжелательно улыбнуться, что вышло криво и заискивающе. Я смотрел непроницаемым взором. Он невольно заерзал.

Так ничего ему не ответив, я сказал:

— Ладно, ребята, я пойду?

— Давай, — Виктор вскочил. — Пошли, я дверь закрою.

И я вышел. Взглянул на часы: ну, если прибавить шагу, то не опоздаю. Нормально будет. И поспешил. Путь мой лежал, понятно, мимо станции, и что-то во мне… даже не знаю, как назвать, суеверие, что ли — так зазвенело в какой-то невидимый звоночек… Не хотелось проходить мимо, видеть Ольгу, даже самому попадаться ей на глаза. Я бы, конечно, смог сделать независимый и даже развязный вид, но душа не лежала.

И я сделал небольшой крючок. Прошел не по перрону, а с парковочной стороны, где останавливались машины. Здесь и привокзальной площади как таковой не было: так, некий пятачок машин на десять максимум. Сейчас стояли четыре.

Миновав здание вокзала, я в темпе зашагал в часть, но не дошел и до «Вторчермета», как сзади раздался резкий сигнал автомобиля. Обернулся: ага, «шишига» наша катит в родную гавань… За рулем Матвеев, за старшего — прапорщик Моторин.

Грузовик скрипуче притормозил возле меня, прапор высунулся в окно дверцы:

— Сергеев, здорово! Ты в часть?

— А куда же еще? Естественно!

— Ну лезь в кузов! Подбросим.

Упрашивать я себя не заставил. Забрался под тент, ГАЗ-66 пронзительно взвыл, покатил — и через пару минут мы были в части.

Остаток дня прошел штатно, если не считать того, что Зинкевича с Храмовым не было. Не появились и на вечерней поверке: спешили поскорей закончить дембельский аккорд.

Понимал это и взводный, пришедший на поверку — он был дежурным по части. Собственно, поверка — ну, какая там поверка, пять человек. Смольников прошелся по казарме, можно сказать, сделал генеральную ревизию, указал на недочеты — Рахматуллину, теперь уже почти как замкомвзвода…

— Что за хлам тут у вас? — недовольно проворчал старлей, заглянув в одну из тумбочек.

— На всякий случай, товарищ старший лейтенант, — отвечал невозмутимый Рома. — Пригодится.

— Чушь! — взводный слегка рассердился. — Зачем пригодится? Клопов, тараканов разводить? Ферма такая?.. Выкинуть это все к чертовой матери! Прямо сейчас.

— Есть, — так же бесстрастно ответил Рахматуллин.

Таким образом замотивировав нас, взводный ушел по своим дежурным делам, а мы отбились. Лежа в полутемной казарме, ворочаясь, поскрипывая панцирными сетками, ребята еще малость поболтали о всякой чепухе, а я, помалкивая, думал о своем. Сосредоточиться я могу, голоса, шум вокруг абсолютно не сбивают меня с толку.

Что-то на душе у меня было не очень хорошо. Этот разговор-допрос с Михеевым… Он вызывал у меня какое-то сложное переживание, которое я не мог до конца объяснить себе. Ну да, чинуша этот — дрянной тип, от него моральное послевкусие… Ну, если это можно сравнить с физическим, то это как не резкий, слабый, но тошнотный запах донельзя заношенного белья у неопрятного человека… Это да, так-то оно так, но суть не только в том. Что-то еще, непонятно что гнетет душу. А что — не понять.

С этим гнетущим тягостным чувством я и уснул. И снилось нечто неясное, но неприятное. Какие-то сумеречные коридоры в огромном, запутанном здании, почти лабиринте. Что я там делал? Черт его знает. Но точно стремился куда-то, и точно во мне не было подавленности, а огромное желание даже не распутать, а разодрать этот чертов лабиринт. И даже не желание, не то слово. Азарт, спортивная злость! Вот так точнее.

И ведь вырвался я! Победил! Я это чувствовал там, во сне. Я ощутил торжество преодоления… И тут сволочное здание зашаталось, будто я своей волей начал его разрушать…

Но оказалось, что воля не совсем моя. Это меня осторожно, но настойчиво трясли за плечо. Я открыл глаза — и в полумраке казармы легко угадал фигуру в облачении дежурного по части: портупея, кобура, все дела.

— Тихо, — негромко сказал Смольников. — Тихо.

Я кивнул: понял. Он так же вполголоса произнес:

— Подъем. Боевая тревога. Для тебя одного. Оденься по-рабочему. Бушлат.

— Есть.

— Полторы минуты. Чтобы готов был. Жду на улице.

Из слабо освещенной дежурной комнаты выглядывал удивленный и немного напуганный Пинчук — для него это было в диковинку.

Я стремительно оделся, обулся, двинул на выход. Пинчук жадно спросил:

— Слышь! Это чего? Куда это тебя?..

— Не знаю, — я ответил суховато-корректно, но интонацией дав понять, что вопрос дурацкий. Не знаю, дошло до сослуживца, или нет.

— А-а… — туповато протянул он.

Впрочем, я не слушал.