Солдат Иван Бровкин

— Десять очков! Молодец, Бровкин! — восклицает Буслаев.

Бровкин стреляет в третий раз.

— Одно очко! — говорит Буслаев. — Всего пятнадцать… Для новичка, Бровкин, неплохо, — и, взглянув на Кашина, добавляет: — А для старого солдата двадцать два очка плохо, Кашин, очень плохо.

Буслаев сам берёт автомат и, почти не целясь, подряд без передышки делает три выстрела.

Все три пули точно ложатся в самый центр мишени.

— Все тридцать! — улыбаясь, фиксирует результат Абдурахманов.

Ваня удивлённо смотрит на Буслаева.

— Крепче держать винтовку! — командует Буслаев.

На учебном казарменном плацу. С винтовкой наперевес Ваня бежит по направлению к чучелам.

Он с силой направляет штык в чучело, но обороняющий чучело Кашин длинной палкой отбивает штык и отбрасывает Ваню, чуть не сбив его с ног.

— Ты что, Кашин, драться вздумал? — окликает его Буслаев.

— Я, как приказано, товарищ сержант, — оправдывается Кашин.

— Отойди в сторону! — сердито говорит Буслаев и, взяв из рук Кашина палку, становится в позицию у чучела и командует: — Начинай, Бровкин!

Ваня, маневрируя штыком и прикладом, прокалывает чучело.

— Хорошо! — одобрительно отзывается Буслаев. — Ещё раз! Сначала!

Абдурахманов, хитро улыбаясь, шепчет Кашину:

— Смотри, сержант у Бровкина… шёлковый ходит.

К тренирующимся солдатам подходит капитан Шаповалов, худой, невысокий человек лет тридцати с улыбающимися, чуть прищуренными глазами.

— Как новичок, сержант? — спрашивает Шаповалов, оглядывая Ваню с головы до ног.

— Порядок, товарищ капитан, привыкает, — отвечает Буслаев.

— Говорят, он на гармони хорошо играет?

— Отлично, товарищ капитан.

— Что ж, послушаем, — и Шаповалов идёт дальше по плацу.

Отделение Буслаева отдыхает: кто читает, кто пишет, кто играет в домино, кто в шашки. Ваня с Кашиным разыгрывают шахматную партию.

К столу подходит связист и, вызывая солдат по фамилиям, раздаёт письма.

— Кашин, Абдурахманов, сержант Буслаев, Трофимов.

Солдаты берут письма, вскрывают конверты и углубляются в чтение.

Связист уходит. Ваня догоняет его.

— Слушай, Зайцев, — с волнением в голосе обращается к нему Ваня. — Неужели мне опять ничего?.. Не может этого быть… Два месяца ни одного письма…

— Что ты, Бровкин? — удивляется почтальон. — Ты ведь только позавчера получил письмо?

Ваня, замявшись, с грустью в голосе отвечает:

— Это от матери.

— А, от матери… — замечает почтальон и спрашивает: — А от нее… ни одного? Ты хоть скажи, как её звать?

— Это всё равно, — так же грустно отвечает Ваня.

— Ничего не поделаешь, Иван, — говорит связист. — А может, она разлюбила гармониста, а? — и он улыбается.

— Не может этого быть! — невольно вырывается у Вани.

— Ну, брат, в жизни все бывает! Нам, почтальонам, это известно, — и связист продолжает свой путь.

В раздумье стоит Ваня.

Правление колхоза. Коротеев, сидя за столом, что-то записывает в блокнот.

Входит Самохвалов с кипой писем в руках.

— Тимофей Кондратьевич! — обращается он к Коротееву. — Вот письма, адресованные вашей дочери. — И он протягивает председателю четыре запечатанных конверта.

— Письма? Любаше? — удивлённо спрашивает Коротеев. — От кого?

— Конечно, от непутёвого, — пожимает плечами Самохвалов.

— Почему «конечно»? — сердится Коротеев.

— Значит… любовь, — ехидно отвечает Самохвалов.

Коротеев, вырвав письма из рук Самохвалова, рассматривает адреса, в сердцах разрывает один конверт и вынимает письмо.

— «Дорогая моя Любовь Тимофеевна, — читает он вслух, — пишет тебе твой любимый солдат Иван Бровкин»…

— Слышите, «любимый»!.. — вставляет Самохвалов.

У Коротеева от злости перекосилось лицо. Он отрывисто читает:

«Вот уже три месяца, как я пишу тебе каждый день»…

— Хорош жених! — скорчил насмешливую мину Самохвалов.

— Я ей покажу! — гневно цедит сквозь зубы Коротеев, комкая в руках нераспечатанные письма и разрывая их на клочки.

— При чём здесь Любовь Тимофеевна? — недоуменно спрашивает Самохвалов.

— Как это так… «при чём»? Она же с ним в переписке состоит. Факт! — сердится председатель, показывая разорванные письма, которые продолжает держать в руках.

— Не извольте беспокоиться, — отвечает обрадованный Самохвалов. — Любовь Тимофеевна ни одного письма не получила…

— То есть как это — не получила? — удивляется Коротеев. — Куда же они девались?

— Они попадали ко мне, — услужливо объясняет Самохвалов, — и я, оберегая честь вашей семьи, я их, так сказать, не доводил до сведения адресата.

Коротеев на миг остолбенел и после паузы еле выговаривает:

— Ты что? Читал чужие письма и прятал их?

— Зачем прятать? — нагло отвечает Самохвалов. — Я их рвал, как вы сейчас…

— Но это же подлость с твоей стороны, Самохвалов!

— К чему такие громкие слова, Тимофей Кондратьевич? — как ни в чём не бывало, говорит Самохвалов. — Разве вы сейчас, извините, не допустили правонарушения, уничтожив письма непутёвого?

— Я же отец! — возмущается Коротеев.

— Потому я и старался, что вы отец, а вы мои честные намерения называете подлостью.