Солдат Иван Бровкин

Ваня тихо наигрывает мелодию. Капитан внимательно слушает.

— А тебя, должно быть, в деревне любили, Бровкин?

Ваня неловко молчит, ещё тише играя на гармони.

— Незаменимый гармонист, первый парень на деревне, — улыбаясь, продолжает капитан. — Гулянки, свадьбы, посиделки — всё за тобой… Правду я говорю или нет? — настойчиво спрашивает Шаповалов.

— Правду, товарищ капитан, — тихим голосом отвечает Ваня.

— Музыку твою, песни твои любили, а вот человека из тебя забыли сделать… Вот как оно получается, Бровкин. — И капитан, взяв из рук Вани гармонь, снова начинает подбирать какой-то мотив.

— Как фамилия председателя вашего колхоза? — спрашивает Шаповалов, продолжая наигрывать на гармони.

— Коротеев, товарищ капитан.

— Наверное, какой-нибудь чудак? — как бы мимоходом осведомляется Шаповалов.

— Он хороший человек, товарищ капитан, — всё ещё не глядя в глаза командиру, говорит Ваня.

— У тебя, я вижу, все хорошие, — замечает капитан, делая вид, что увлечён гармошкой. — А сын у него есть?

— Нет, сына нет… Дочка есть.

— Ах, дочка! А сколько ей лет?

— Восемнадцать.

— Как звать?

— Любаша, — почти шёпотом произносит Ваня.

Капитан начинает играть громче и спрашивает:

— А дочка красивая?

Ваня сидит с опущенной головой и уже ничего не отвечает.

А капитан, наигрывая на гармошке, продолжает разглядывать Ваню, который стесняется поднять голову.

Отложив гармонь, Шаповалов вынимает из кармана блокнот, пишет записку и, сложив бумагу вдвое, кладёт туда два театральных билета.

— Бровкин, знаешь, где улица Ленина?

— Знаю, товарищ капитан! Там, где городской сад.

— Могу я попросить тебя отнести записку и билеты моей жене? Я сегодня занят и в театр не попаду.

— Есть отнести, товарищ капитан! — отвечает Ваня, стоя навытяжку.

— Можешь остаться в городе до вечерней переклички. — Шаповалов протягивает Ване пропуск.

— Спасибо, товарищ капитан! — задыхаясь от волнения, говорит Ваня. — Разрешите идти?

— Иди! — И Шаповалов, слегка улыбаясь, провожает взглядом выходящего из палаты Ваню.

Ваня весело пробегает мимо дневального, победоносно показывает ему пропуск и с задором бросает:

— Видишь, я уже… А тебе ещё целый час загорать. — И, помахивая дневальному рукой, убегает.

Капитан Шаповалов говорит по телефону:

— Галочка! Я послал солдата с билетами, думал, задержусь… Но я буду вовремя, и в театр мы пойдём вместе. — И, улыбаясь, Шаповалов прощается с женой. — Целую, дорогая!

Яркий солнечный день. На крыльце своего домика сидит мать Вани Евдокия Макаровна и, нацепив на нос очки, читает письмо сына. На её глазах выступают слёзы. Она снимает очки и протирает глаза. Вдруг видит проходящую мимо Любашу.

Евдокия Макаровна быстро прячет очки и зовёт:

— Любаша, подойди ко мне, дочка.

Любаша подбегает к Бровкиной.

— Что, тётя Евдокия?

— Да вот… где-то очки потеряла… целый час ищу, не могу найти… Прочти-ка мне письмо, дочка, — и она протягивает Любаше конверт.

— Письмо? — заинтересовалась Любаша. — От кого?

Она присела рядом с Бровкиной.

— От Вани от моего, — со вздохом говорит мать.

Любаша не в силах скрыть волнение; она быстро вынимает письмо из раскрытого конверта и начинает читать:

— «Дорогая мама!» Это вам, Евдокия Макаровна, — наивно восклицает Любаша.

— А то кому же? Одна у него мать на свете, — так же наивно откликается Бровкина.

Любаша с нетерпением, которого она уже не скрывает, читает:

— «Прости, что запоздал с письмом, но не было времени, всё дела. Много, очень много занимаюсь…».

— Эх, родной ты мой, тяжко тебе приходится одному, без меня, — вздыхает мать и вытирает набежавшую слезу.

Всё больше и больше волнуясь, продолжает Любаша читать письмо:

— «Скоро собираемся на лагерную учебу, но адрес мой останется прежний…». — Неожиданно Любаша бросает взгляд на конверт и говорит: — Пишет, что адрес прежний…

— Да, — предупредительно объясняет Евдокия Макаровна, — тот самый. Почтовый ящик сто пятьдесят три… Разве ты не знаешь?

Щёки у Любаши вспыхивают и она, опустив глаза, шепчет:

— Нет, не знаю… — И, подняв голову, говорит свойственным ей капризным тоном: — А почему он должен мне писать? Я ведь ему не пишу…

Евдокия Макаровна, исподтишка бросив хитрый взгляд на Любашу, неожиданно вскакивает с места.

— Боже мой! У меня там в печке молоко сбежит! — и, оставляя в руках Любаши письмо, она убегает в дом.

Предательские очки её выдают — они остаются лежать на крыльце.

Любаша рассматривает конверт, замечает очки и быстро отрывает уголок конверта с адресом Вани.

Спрятав этот обрывок бумаги в карман и, не дождавшись Евдокии Макаровны, она кладёт письмо на крыльцо и уходит.

Евдокия Макаровна возвращается, поднимает с крыльца очки и письмо, внимательно разглядывает конверт и, увидев, что адрес оторван, довольно улыбается. Глядя вслед уходящей Любаше, она ласково шепчет:

— Родные вы мои, дети вы мои дорогие!

Обложившись книгами, за столом сидит Ваня и делает какие-то выписки.

Здесь же другие солдаты. Они играют в шахматы, читают книги, пишут письма.

Абдурахманов, сидящий рядом с Ваней, углубился в чтение. Вдруг, отложив книгу в сторону, он обращается к Ване:

— Слушай, Бровкин, что такое «непутёвый парень»?

Ваня, бросив сердитый взгляд на Абдурахманова, сжимает руки в кулаки и сердито шепчет:

— Твоё счастье, что мы в казарме, иначе я бы тебе показал, что такое «непутёвый»…