Солдаты
Шрифт:
почту, а сам поехал искать свое подразделение. Разведчиков он нашел
сравнительно быстро. На одном доме, тускло освещенном электрической
лампочкой, увидел большую, неуклюжую надпись углем:
ПИНЧУК ТУТОЧКИ
Толстая стрела, устремленная вниз, категорически подтверждала, что
Пинчук именно "туточки", а не где-нибудь еще.
Семен дал несколько протяжных, скрипуче-звонких гудков. Ему хотелось
обязательно
Ворота открыл Михаил Лачуга.
– - Где ты взял эту штуковину, Сенька?
– - спросил он, скаля в улыбке
большой щербатый рот.
– - Во-первых, я тебе не Сенька, а господин капитан,-- предупредил
Ванин, который, оказавшись среди своих ребят, снова впал в обычный свой
шутливо-беззаботный тон,-- а во-вторых, соответственно чину мне вручена
персональная машина!..
Лачуга захохотал. Засмеялся и Сенька:
– - Ну ладно. Давай дорогу.
Через минуту он уже рассказывал окружившим его разведчикам про свои
похождения, про то, как он "пленил" целый румынский корпус во главе с
генералом. Пыль ловко сдабривал великолепной, захватывающей небылицей, на
что был большой мастер. Аким под конец Сенькиного повествования не выдержал
и заметил:
– - У тебя, Семен, получается похлеще, чем у Кузьмы Крючкова.
– - Ну, ладно, ладно,-- проворчал Сенька.-- Ты, Аким, безнадежный
маловер. Кузьма Крючков врал, а я... Да вот спроси Шахаева.
В доме за маленьким круглым столиком трудились Пинчук и Шахаев. Петр
Тарасович уговорил-таки парторга написать письмецо секретарю райкома, чтобы
тот помог Юхиму в строительстве клуба. Лицо старшины было по-прежнему сильно
озабоченным. Нелегко, видимо, было ему управляться с двумя хозяйствами:
маленьким, но очень канительным хозяйством разведчиков и большим, не менее
канительным хозяйством колхоза.
Шахаев давно наблюдал за Петром Тарасовичем: тот хмурился, щипал усы,
кряхтел, на крупном лице его появились капельки пота. Очевидно, очередная
"директива" давалась ему трудно.
"Дорогой товарищ Пинчук! -- думал Шахаев, глядя, как хлопочет этот
неуемный и неутомимый человечище.-- Скоро, скоро вернешься ты к своему
любимому делу! Как же оно закипит в твоих сильных золотых руках!"
Деловую обстановку нарушил вошедший в комнату Ванин. Он был, что
называется, в форме. Плутоватое лицо сияло хитрой ухмылкой, а в выпуклых
глазах -- зеленый озорной блеск, и весь он имел гордую осанку.
– - Что, товарищ старшина, опять директиву строчите? Бедной вашей
Параске скоро их подшивать некуда будет, входящих номеров не хватит... Вот
бы селектор для вас установить на Кузьмичовой повозке. Надели бы наушники да
и слушали, что в вашем колгоспи робится. А так разве можно управлять --
одними директивами. Этак руководят только плохие начальники,
для которых иимя придумано подходящее: бюрократы...
– - Замолчи же ты!.. Зарядив, як пулемет!.. Ось я тоби покажу бюрократа!
– - загремел Пинчук, подымаясь из-за круглого стола. Лицо его и вправду не
предвещало ничего хорошего. Ванин решил, что разумнее всего будет поскорее
ретироваться.
Вслед за Сенькой вышел на улицу и Шахаев. Вышел, как ему думалось,
освежиться ночным воздухом, но уже в следующую минуту строго уличил себя:
"Ты же вышел увидеть ее, Наташу..."
Где-то в глубине двора раздался и тут же смолк ее голос. Парторг,
словно бы желая утихомирить свое сердце, крепко прижал руку к груди и быстро
прошел во двор, к тому месту, откуда доносилась румынская речь. Там вели
беседу братья Бокулеи.
– - Кто вам сказал такое про русских? Вот уже от третьего солдата
слышу,-- говорил старший.-- Ты посмотри на меня,-- жив и, как видишь,
здоров. А я ведь провел среди них несколько лет. Русские -- не фашисты. Они
совсем другие люди, Димитру. Я не могу тебе объяснить всего, но ты сам
поймешь, когда побудешь среди них. Убивать они нас не станут. Это какая-то
сволочь наговорила про них такое. Мы еще найдем этого человека. Мы очистим
нашу армию от негодяев, Димитру. Армия должна служить народу. Про русских
говорить такое может только наш враг.
– - А вдруг правда, Георге?
– - с беспокойством спросил младший Бокулей.
– - Ты что же, родному брату не веришь?
– - Никому сейчас верить нельзя.
– - Глупый ты, Димитру. Ну, ладно, не веришь мне, но верь в советских
людей. Это -- особенный народ, они всегда -- за правду!..-- Георге Бокулей
говорил быстро и горячо.
Шахаев присел рядом и слушал, с трудом вникая в смысл беседы.
– - Может, нам домой уйти... Все же лучше будет,-- глухо сказал младший
брат.-- Мать, отец -- старые...
– - Можешь идти, я тебя не задерживаю. Но я останусь,-- резко ответил
Георге и, вдруг обернувшись к Шахаеву, сказал:
– - Вот мой брат Димитру все хнычет. Перед ним одна дорога -- домой. А
вы, русские, всегда бодрые.
Шахаев заговорил без обычной для него мягкой, ласковой улыбки:
– - Право, уж не такие мы бодрячки, Георге, как тебе показалось. Больно
и нам, иногда до слез больно. Но мы не из той породы людей, которые любят
хныкать.
На бревне, под ореховым деревом, листья которого сильно пахнут анисовым
яблоком, сидели Наташа и Аким. Наташа спросила:
– - Ты, наверное, сердишься на меня, Аким?
– - Откуда ты это взяла?
– - Не притворяйся, сердишься!
– - Но ведь ты сама мне все рассказала. Разве ты виновата, когда он...
– - Не надо, Аким, об этом,-- быстро прервала она его и поспешила