Солдаты
Шрифт:
перевести разговор на другое: -- Ты очень много пишешь в свой блокнот в
последнее время. Зачем это?
– - Для нас обоих,-- сказал Аким серьезно.-- Когда мы будем с тобой жить
вместе...
– - А когда это будет?
– - перебила она.
– - После войны, конечно... И вот тогда я стану часто читать тебе свой
дневник.
– - Всегда? Это же надоест.
– - Нет, не всегда. Когда будем хныкать из-за какой-нибудь житейской
мелочи... Словом, если нас вдруг потянет к благополучьицу этакого мещанского
пошиба,
счастьицу,-- вот тогда-то я и открою свой дневник, чтобы наша хата опять
наполнилась грохотом сражений, боевыми кличами, предсмертными словами
погибших друзей, мы увидим их кровь, мужественные лица... и нам станет
стыдно. И, устыдившись, мы вновь будем видеть дальше и глубже...
– - Мечтатель ты мой!
– - Нам нельзя не мечтать, Наташа!
– - Понимаю,-- проговорила она тихо и немножко печально, чувствуя, что
он сказал именно то, что крепко жило и в ее сердце. Помолчав, она сказала
задумчиво: -- Мы слишком часто демонстрируем свое счастье, Аким. Особенно я.
И перед кем? Перед солдатами, которые пока что лишены его. Перед Шахаевым,
например... Нехорошо это.
Говоря так, Наташа ожидала, что Аким будет возражать ей, уговаривать,
убеждать и вообще постарается рассеять ее мысли, но вместо этого он с
обидной для нее поспешностью согласился:
– - Да, да, ты, пожалуй, права, Наташа. Лучше нам держаться подальше
друг от друга.-- Аким взял себя в руки и произнес последние слова твердо,
хотя ему было очень тяжело говорить их.
Испуганная, оскорбленная, Наташа ответила как можно спокойнее, даже
холодновато:
– - Так лучше, конечно.
– - Да.-- Аким в последний раз коснулся губами ее пушистых и влажных
ресниц, почувствовал, как они дрогнули от этого прикосновения.-- До
свиданья!
– - До свиданья,-- ответила она все так же холодновато. Но едва он
скрылся в темноте, разрыдалась.
Шахаев стоял на улице, возле дома, в котором расположились разведчики.
Он думал сейчас о братьях Бокулеях, с которыми только что беседовал.
– - Как все всколыхнулось! Потому, что мы пришли сюда!..-- задумчиво,
вслух проговорил Шахаев, запрокидывая на сложенные на затылке руки свою
большую белую голову.-- Столетие -- недвижимо. Подспудно разве... глубинные
течения. И вдруг... Сколько людей будет искать своих путей-дорог!.. Какая
еще жестокая классовая битва разгорится!..
От боярской усадьбы до него донеслись неясный гул чужой и нашей речи,
урчание автомобилей, конское ржание, цокот копыт. С неба катился на землю
ровный рокот ночных бомбардировщиков.
Шахаев не отрываясь глядел на одну звезду, которая показалась ему
какой-то особенной. Большая и яркая, она как бы трепетала на темном куполе
небес, излучаясь и струясь, бросая во все стороны свет более яркий, чем все
другие.
Парторгу подумалось, что, может быть, это горит одна звездамосковского Кремля и что выдалась такая ночь, когда она горит необычайно
ярко и светит необыкновенно далеко, так, что се видно отовсюду! И всем! И он
стал всматриваться в нее еще напряженней...
Ночь. Впереди -- мрачно проступающие на мутном горизонте горы. Где-то
вверху, над крышей домика, мягко похлопывает красный флаг. Шахаев улыбается.
Это все Пинчук придумал! С той поры, как перешли румынскую границу, возит он
с собой этот флаг.
"Без нашего родного флага дышать трудно..." -- бережно завертывая его в
чистое полотно, говаривал Петр Тарасович.
Флаг легко трепещет по ветру... Его шелест рождает в сердце Шахаева
чудесные звуки:
От Москвы до самых до окраин...
Песня звучит все громче и громче. Тает в далеких ущельях. А он,
приглушив дыхание, прислушивается к ней, будто настраивает свое сердце на
нужную, до трепета душевного родную волну своей прекрасной, единственной в
мире, раскинувшейся от края до края, от моря до моря, социалистической
державы. Невольно поворачивает лицо на восток, туда, где уже занимается
утренняя зорька, откуда скоро придет и сюда свет. Исчезает огромное
расстояние, отделяющее его от родимой земли, ощутимее становятся нити,
связывающие солдат с советской землей, солдат, ушедших в чужие края, чтобы
принести свет и другим людям.
Шахаев возвращается во двор. Ему хочется немедленно рассказать
товарищам обо всем, что он пережил и перечувствовал сейчас. Однако
разведчики уже спят. Бодрствует один лишь Кузьмич. Он хлопочет возле коней,
которых теперь у разведчиков более десятка.
В открытом лимузине в обнимку с Акимом спит Сенька. Луна освещает его
загорелое, ничем не омраченное лицо. Он по-детски сладко причмокивает
губами.
Ветерок, усилившийся к утру, гасит звезды. С гор неслышно сползает
туман. Усталое желтое око месяца тускнеет.
Где-то голосисто поет петух. Ему сразу же откликаются другие в разных
концах поселка.
На домах появляются белые флаги. Их становится все больше и больше --
здесь... вон там... и там... и дальше. Везде!
...Румыния прекратила сопротивление.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Фронт отодвинулся. Советская Армия ушла далеко вперед. Не слышно было
даже орудийного гула. В селе не осталось ни единого русского солдата, а
жизнь в Гарманешти не угомонилась, не вернулась в свои прежние, привычные
берега, как возвращается река после весеннего паводка, на что так уповал