Солдаты

густой пыли унылой чередой плелись тысячи раненых. Без касок, автоматов и

винтовок, они брели угрюмые и злые -- те, кто прошлой ночью орали "Хайль

Гитлер!", а теперь -- только на запад, только на запад...

Сизов отошел от перильца, возле которого простоял без малого двадцать

часов подряд, и тяжело опустился на стул.

В ушах генерала стоял сплошной грохот, слышались слова командиров

полков, докладывавших обстановку, негромкий голос командарма, отдающего свои

распоряжения и неизменно повторяющего одно слово: "Держаться!" Были минуты,

когда Сизову хотелось попросить у него подкрепления, но он сжимал зубы и

отвечал каждый раз одно и то же: "Продержимся". Сизов не раз убеждался в

том, что во время жаркого боя подчиненные командиры склонны преувеличивать

опасность сложившейся обстановки, им всегда кажется, что именно на их

участке враг сосредоточил свои основные усилия.

Отчетливее других стоял в ушах генерала приглушенный, одинаково ровный

и спокойный голос Баталина. После того как тот проявил инициативу, генерал

вызывал его реже, волнуясь и думая, однако, о нем не менее, чем о других, но

и надеясь на него больше, чем на кого бы то ни было...

Сизов закрыл глаза и сразу же почувствовал, как все рядом с ним пошло

стремительным кругом. Потом он увидел себя молодым красноармейцем. Это было

в 1918 году под Нарвой. Он лежит за пулеметом. На них движется цепь немцев.

Впереди офицер в черной каске с золотым орлом и острым наконечником. Офицер

выстрелил. Пуля пробила Сизову плечо. Его подхватил товарищ по роте, бывший

матрос, вынес. Какое хорошее лицо у этого матроса...

Разорвавшийся поблизости тяжелый снаряд отпугнул сон. Сизов тряхнул

головой, протер глаза.

– - Как Баталин?
– - устало спросил он работника штаба. ..

– - Стоит прочно, товарищ генерал.

– - Передайте ему: пусть бережет солдат! -- сказал комдив и пошел к

лестнице, чтобы впервые за эти трудные сутки спуститься вниз. Встав на

ступеньку, генерал добавил: -- За ранеными бойцами пусть следят!.. Чтоб ни

одного на поле боя не оставляли!..
– - и вдруг откинулся назад -- голова

кружилась от перенапряжения, ноги, которые двадцать часов твердо держали его

тело под огнем врага, теперь не подчинялись ему. "Отпустил вожжи",--

досадливо подумал он о себе, не находя, однако, ни сил, ни желания взять

себя в руки. Адъютант помог ему сойти на землю. Сизов еле переставлял

непослушные ноги. Но дойдя до своего блиндажа, он с великим удовольствием

присел на примятую траву и прислонился к большому пню.

– - Слушай, лейтенант, -- тихо приказал он адъютанту.
– - Узнай о судьбе

разведчиков.

– - Хорошо, товарищ генерал. Сейчас узнаю!

– - Ну, а теперь иди... Как Баталин?
– - еще раз спросил комдив, взглянув

на дерево.

– - Держится, товарищ генерал, -- крикнули сверху.

Генерал с трудом поднялся, отряхнул с кителя кусочки сухой коры и пошел

в свой блиндаж. Там он сразу же упал на койку, закрыл глаза,-- вернее, они

сами закрылись -- и открыть их уже не мог до самого утра, до тех пор, пока

не раздался первый немецкий артиллерийский залп. Наскоро позавтракав, бодрый

и свежий, Сизов вновь поднялся на наблюдательный пункт и встал на прежнем

месте, немного расставив ноги, как командир корабля на своем капитанском

мостике.

Вчерашнее начиналось снова.

6

Наутро в медсанбате Фетисову сделали операцию и обессиленного принесли

в палатку эвакоотделения. Там уже лежало несколько тяжело раненных в голову

бойцов. Забинтованные в белоснежную марлю, они лежали тихие и смиренные. В

палату вошла сестра. Она стала читать сводку Совинформбюро:

– - "...Два полка немецкой пехоты и тридцать танков атаковали позиции,

которые оборонял батальон, где командиром гвардии капитан товарищ

Бельгин..."

– - Читай, сестрица, читай... Это ж о нашем батальоне сказано!..
– -

попросил один из бойцов, чуть приподняв голову.

– - "...В течение двенадцати часов гвардейцы отражали атаки гитлеровцев.

Потеряв пятнадцать танков и свыше пятисот солдат и офицеров, противник был

вынужден отступить".

Забинтованная голова приподнялась еще выше. Из-под марли топорщились

прокуренные усы. Бледные, бескровные губы вздрагивали.

– - Сестричка... а нельзя ли еще раз зачитать то место...

– - А где же теперь он... комбат-то наш, товарищ Бельгин?
– - промолвила

забинтованная голова на соседней койке...

– - Убит ваш командир, -- сказала девушка.

Три белые головы упали на подушки. В палатке стало тихо. Только листья

шумели за дверью да где-то далеко гудел бой.

Через некоторое время опять чья-то белая голова поднялась:

– - Сестричка... а как же фашисты, не прошли?..

– - Не прошли, -- ответила сестра.
– - Захлебнулись!

– - И не пройдут!
– - сказал тот же солдат убежденно.
– - Я так смотрю.

После этих боев немцы уже больше не будут думать о наступлении. Насчет

обороны больше...

– - О чем же им теперь думать?.. Ошибся Гитлер в своей стратегии. Сорок

третий год за сорок первый принял...

– - Вот и поплатился!

– - Еще не так поплатится!..
– - над одеялом поднялся чей-то кулак.

– - Перемолотим его тут, а потом сами в наступление двинемся и погоним

его до самой границы, -- вдруг проговорил солдат, у которого ни глаз, ни рта

не было видно -- вся голова его была забинтована. Помолчал и не спеша, как

давно выношенное, высказал: -- В этом теперь и состоит наша стратегия!
– -