Солдаты

Все дороги запрудили... Сворачивай, говорю!.. Не видишь, что везу?
– - шофер

внушительно показывал на кузов. В машине были аккуратно сложены длинные

ящики с минами для "катюш", и это несколько поколебало ездового.

– - Для "эрэсовцев", что ли?
– - спросил он.

– - Для эсэсовцев гостинцы уральские!
– - скаламбурил парень.

Ездовой лениво отвернулся. Его повозку оттерли, оттиснули десятками

других таких же подвод, и ездовой понял, что дела его табак. Он махнул на

все рукой и полез за кисетом -- будь что будет...

Однако другие были понапористей. С раскрасневшимися лицами они

остервенело хлестали лошадей, кричали, кому-то угрожали, доказывая, что

являются самыми нужными на том берегу людьми: без них-де сорвется операция и

кто-то останется голодным; какая-то рота ждет патроны, а они вот на

повозках; сам генерал приказал не задерживать, переправлять в первую

очередь. Врали -- кто во что горазд, не задумываясь о последствиях. Все

старались действовать от имени генерала -- большие начальники и малые, да и

вовсе никакие не начальники -- вроде вон того усатого ездового, что совал

молоденькому саперному офицеру какую-то бумажку, должно быть состряпанную

старшиной транспортной роты. Пунцовый от гнева и от великой натуги, он

недоуменно топорщил свои усы, видимо пораженный тем, что его бумажка не

оказывает на сапера должного воздействия. Офицер был действительно неумолим:

он пропускал только машины с боеприпасами и людьми. Напористый ездовой

ошалело оглянулся вокруг и на минуту задумался -- видно, еще раз убедился в

превосходстве техники над его повозкой: технику пропускали без всякой

задержки...

Пинчук решил переправиться в другом месте, где по только что

сооруженному мосту проходили танки. Этой переправой руководили саперы, с

которыми у разведчиков была традиционная дружба. Вначале Петр хотел было

переждать, пропустить вперед танки, но потом увидел, что им конца не будет

– - один за другим они все выползали и выползали из сосновой рощи. Пришлось

обратиться к командиру, руководившему переправой, и тот приткнул повозку

Кузьмича между двумя машинами.

– - Смотри, сынок, не раздави! -- предупредил Кузьмич выглядывавшего из

открытого люка щекастого и чумазого механика-водителя, скалившего в улыбке

белозубый рот.

– - А ты гляди, дядя, как бы на пятку тебе не наступил!..
– - крикнул он

старику.

– - Я уж и то...-- и Кузьмич хлестнул кобылу.

– - Ишь все як торопятся в наступление! Удержу нет!
– - пробормотал

Пинчук. Впрочем, он сам, как и все солдаты, хотел поскорее ступить на правый

берег и мчаться вперед так, чтобы дух захватывало. Однако Пинчуку пришлось

немного задержаться на берегу: надо было выяснить обстановку. Оставив

разведчиков возле переправы, Петр пошел вперед.

Где-то совсем недалеко, за меловой горой, гудел бой. Непрерывно

грохотали орудия. Туда то и дело направлялись наши штурмовики. У переправы,

на правом берегу, сидели раненые бойцы. Сенька, как только миновали реку,

подошел к ним.

– - Где это вас, ребята, так поцарапало? -- спросил он и, вдруг

расщедрившись, предложил табачку. Расшитый Верой кисет, обойдя всех раненых,

вернулся к нему опорожненным. Семен без сожаления упрятал его в карман.

– - Где, спрашиваешь?
– - Боец помусолил папиросу, прикурил и не спеша

ответил: -- Вон за той горой! Сопротивляется фашист. Отходит медленно,

собака!.. Минометов да артиллерии у него там много!..

– - Аким, подойди сюда!
– - позвал Сенька.-- Что ты опять задумался?.. Не

горюй, может, прямо на твое село пойдем.

– - Нет, Семен, направление у нас другое.

– - Ничего, Аким! Все направления нас к Берлину ведут,-- сказал Ванин.

Легкий ветер трепал его русый чуб, выглядывавший из-под пилотки.-- А потом

этими же дорогами домой вернемся. Хорошо ведь, а?..

Аким подошел, хлопнул Сеньку по плечу и, улыбаясь, стал прислушиваться

к разговору раненых. Глядя на их смуглые, обожженные солнцем и ветром, лишь

немного омраченные болью лица и на непрерывное движение танковой массы,

думая о Сенькиных словах, он вдруг почувствовал прилив светлой, освежающей

душу радости и подумал, что подобное он уже испытал однажды при каких-то

других обстоятельствах. В конце концов вспомнил, как и где это было. Еще до

войны, вернувшись как-то из Харькова, он встретился с Наташей после долгой

разлуки. Они гуляли тогда по степи до самого заката. Уходя, он оглянулся на

подругу. Наташа стояла на прежнем месте, на одном уровне с уплывающим за

горизонт солнцем. Ее светлые кудри, разметанные буйным степным ветром,

пылали в красных закатных лучах, как костер. И вот тогда-то, ощутив праздник

в своем сердце, Аким понял, как хорошо любить и быть любимым. И все

радостное, счастливое в своей жизни он неизменно связывал с дорогим образом

этой девушки.

"А сейчас, наверное, село уже освобождено. Как она? Где теперь?.." --

подумал он с тревогой и легкой грустью.

Аким стоял у реки и всматривался в ее помутневшие воды, взбаламученные

бомбами и снарядами. Вдоль всего берега, насколько охватывал глаз, виднелись

грязно-желтые остовы немецких танков. Их было очень много. Такого количества

разгромленных немецких машин Аким не видел со времен Сталинграда. Как стадо

слонов, пригнанных на водопой, танки уткнулись длинными стволами в воду.

Одни стояли на берегу, другие, словно разморенные жарой, по самые башни

заползли в реку, и от них по воде расплывались маслянисто-фиолетовые пятна,

третьи распластались на суше, расстелив позади себя порванные гусеницы.

Вернулся Пинчук и приказал Кузьмичу выбираться на дорогу. Петр узнал,