Солнце Бессонных

– Это комната, которую Грем бережет для матери, - объяснил мне Калеб, видя мое неприкрытое удивление.
– Ева часто любит здесь бывать. Я тоже - много вещей напоминает о матери и сестре. Это их фотографии.

Я лишь теперь заметила на трюмо ряд фотографий в изящных серебряных рамках. Они были черно-белыми. Смотря на них, невозможно было понять какого цвета волосы и глаза у женщин, но не понять, что это конец сороковых годов, было невозможно. Сестра была похожа на Калеба и все же, не столь красива. А вот мать - она казалась мне кинодивой. Что-то артистическое проскальзывало в ее чертах. Такое одухотворенное лицо может быть только у людей искусства.

– Она похожа на актрису, - тихо отметила я, даже и не надеясь, что Калеб что-то на это ответит.

– От нее у меня талант к рисованию. Когда-то ее имя знали многие критики. Теперь они мои роботы считают за некоторое копирование ее. Когда я делаю выставки, иногда подписываюсь ее девичьей фамилией.

Я не хотела касаться этой темы, столь болезненной для обоих Гроверов, потому решила сменить направление разговора.

– Я все еще хочу видеть твою комнату, - настояла я, и направилась к выходу.

– Придется спускаться вниз, - нехотя ответил Калеб, указывая в сторону шкафа, - просто фотографии из моего детства и всей остальной жизни, тут.

– Я успею их посмотреть.

Калеб не возражал, просто взял меня на руки, и через несколько секунд мы оказались где-то в середине дома, возможно за холлом, и стояли у двери с коваными украшениями. Я достаточно разбиралась в искусстве, чтобы понять - это антиквариат.

– Из погреба одного французского замка, - без тени смущения заметил Калеб. Роскошь, очевидно для него ничего не значила.

На ощупь дверь оказалась очень приятной и крепкой, неожиданно для ее века.

– Контрабанда?
– я лукаво изогнула бровь.

– Хорошего же ты о нас мнения, - хмыкнул Калеб и чмокнул меня в нос. Видимо к нему начало возвращаться прежнее хорошее расположение духа.
– Кажется, ты действительно кактус.

– Я же говорила, как тебе не повезло, - иронизировала я.

– Ах, коварная судьба, так жестока к невинному вампиру, - съехидничал Калеб, и чтобы я ничего не успела ответить, открыл передо мной дверь.

Я действительно замокла, так как не знала, что подумать. Мне пришлось спуститься по ступенькам, и полуподвальное помещение предстало перед моими глазами в своей полной красе. Несмотря на то, что комната была похожа больше на мастерскую, почему-то в ней не стояло оглушительного запаха красок и растворителя. Здесь были огромные окна, которых я не видела с лицевой стороны дома. Они спускались только до середины стены, видимо с другой стороны, доставая до земли, и занимали полностью противоположную к дверям стену. Прикрывали их темно-синие, тяжелые шторы. Одна же стена, простая кирпичная кладка без какой-либо побелки, от потолка до пола была закрыта полками, на которых вперемешку лежали книги, краски, принадлежности для рисования, диски, возможно с музыкой, а может и фильмами, так как я видела цветные картинки на коробочках. А также рукописи, фотографии стопками и в рамках, красивые пустые винные бутылки разных размеров и цветов. И, конечно же, гордость любого мальчишки - стерео система. Покруче той, что в прошлом году купил себе Ричард. Столик с инкрустацией, место которому было где-нибудь в Лувре, украшал ноутбук, и вся нужная к нему аппаратура. Рядом, что самое странное, кружка с кофе, наполовину опустошенная.

– Муляж для Евы, - кратко пояснил Калеб, когда я повернулась к нему с немым вопросом.
– Она-то за собой всегда кружки на кухню уносит.

Остальные две стены, просто покрашенные в белый цвет, использовались, как место, куда складывать картины, десятками прислоненные к ним. Посередине комнаты стоял мольберт, огромное круглое кресло, и в отдалении под самими окнами - большая кровать, забросанная школьными учебниками и папками с выпавшими эскизами, словно кто-то их кинул в раздражении.

Меня удивило расположение кровати, и с интересом я подошла к ней. Но когда я легла, то поняла, почему Калеб поставил ее сюда - под окна. Прямо над моей головой в окне виднелось небо и деревья. Сейчас было еще светло и небо выглядело почти чистым, без намека на облака и с него светило солнышко, легко доставляющее сюда свои лучи, от чего комната озарялась и наполнялась светом. Зато ночью, если небо чистое, должно быть видно звезды и луну. Притом кровать была такая удобная, и мне вовсе не хотелось вставать, я чувствовала, как распухли ноги, но интерес к картинам заставил меня подняться.

Все они были повернуты так, что их не было видно. Когда я направилась к ним, то молча, одними глазами испросила разрешения посмотреть их. Калеб просто кивнул, и даже если он был против, то не показал этого.

Я взяла первую попавшуюся - на ней была мать Калеба. Но на фотографии ее лицо было четче, здесь же она как бы отдалялась, расплывалась, отступая в туман. Может, такой она запомнилась Калебу в последний раз? Отблеск черноты, расплывшейся в ее глазах, тревожил.

Ничего не говоря, я отложила ее. Калеб также молчал, стоя на одном месте. Его глаза, казалось, заледенели. Я понимала, что вторгаюсь во что-то очень личное, одновременно он и жаждал и не хотел моего вторжения, потому и держался на отдалении. Я видела, как он хотел освобождения от своего одиночества, ставшего его музой, его спутником на многие годы, а значит, все же желал меня. Я была приятно удивленна.

Я взяла еще одну, и чтобы мне было удобней, села на простой деревянный пол, заляпанный краской, испещренный разноцветными полосками от рам.

Когда я развернула ее, то остолбенела - на картине была я! Или может не я? Прекрасная незнакомка с моими синими глазами и более насыщенным ультрамариновым цветом волос, выступала из осени, словно что-то искала. Такая же потерянная и одинокая, как я совсем еще недавно. На мне были черные одежды, что сплетались в поток, а потом переходили в дождь. Картина не напоминала реалистичную, и казалась чрезвычайно меланхоличной.

Впервые я задумалась, какой Калеб в первый месяц видел меня. Неужели такой? Он увидел во мне ту же боль, что испытывал и сам? Была ли я такой страждущей и страдающей, как он меня изобразил? А может, он видел намного больше, чем я хотела показать: здесь я была одета в ту депрессию, еще совсем недавно снедающую меня.

Немного оправившись от увиденного, я отметила, как он хорошо рисует. В некоторых местах на передний план выходили мазки, а задний сливался в сплошной цвет. Палитра же красок навевал воспоминания о дождливой осени, если не считать несколько ярких пятен, обозначающих листья на деревьях.

Видимо эти две картины были нарисованы недавно. Я потянулась к еще одной, что находилась в самой середине холстов. Мне хотелось знать, что он рисовал до того, как встретил меня. Я остолбенела, перевернув ее. Волна восхищения прошла в моем сознании и заставила мое сердце биться чаще - если бы Калеб был картиной, он стал бы этой.

Ночной пейзаж, освещенный лунным светом, передавал все те ощущения, что чувствуешь, оказываясь ночью в лесу. Казалось, я слышу звук ночи и чувствую ветер, в отдалении шумит водопад, и словно я опять в лесу и иду за Калебом. Но нет холода в этой ночной красоте. Вот она - темнота жизни Калеба, в которую он меня затягивал, завораживал...