Солнце моё, взгляни на меня...

– Помню. Завтра схожу в городскую читальню. С работой что?

– Да нихрена! Что изменится за пару дней?

– Понял, понял.

Мы сидели и молчали. Каждый думал о своём. За окном совсем стемнело. Желтоватый свет дешёвой лампочки угнетал. Бледные обои на не очень ровных стенах, поскрипывающие полы, заиндевелое окно без занавесок - на всём вокруг лежала какая-то печать безнадёги. Настоящее было серым и безрадостным. Будущее представало размытым и туманным. Лучик, конечно, брезжил. Хоть беженцев не закидывали жирными пособиями и не ставили на обеспечение властей, но всем желающим предоставляли возможность пройти подтверждающие испытания по ремёслам. Если человек подтверждал свою сноровку по союзным условиям, то честно получал ремесленную книжку и мог устраиваться на работу вполне законно. Если же ремесла не было или не удалось его подтвердить, то союзные власти предоставляли возможность выучить какое-нибудь или переучиться на новое. Опять же с последующим правом законного устройства на работу. В Сюзе, если у тебя есть работа или дело, то смотрят на тебя по-другому, как на равного, а не как на нищеброда. А это уже ступенька к подданству. Единственно, это не касалось военных. Военный путь только для подданых. Ну, я бы пошёл на кого-нибудь учиться, вот только...

Мои невесёлые мысли прервал нарастающий в коридоре топот. Что-то новенькое. В общаге тонкие стены, слышимость хорошая и за шум в вечернее время недовольные жильцы могут запросто начистить рыло. Дверь распахнулась, на пороге нарисовался парень, жадно хватающий ртом воздух. Он выдавил из себя несколько сипящих звуков, закашлялся, а потом прерывисто выпалил:

– Дядя Ярополк! Там это!. Ждан!. Его ребята Брусила схватили!.

Светиславыч побледнел и упустил ложку в кастрюлю, даже не обратив на это внимания. Глухо выругался:

– Твою ж мать.

Он сделал попытку встать, но раздался спокойный голос Никонова:

– Сиди, Светиславыч. Я разберусь.

Он бережливо отложил газету, встал, начал одеваться. Я тоже встал и полез за армяком:

– Меня погодь.

– Угу. Я к захоронке, подождите меня у прохода.

– Лады. К Даринке только забегу.

Он накинул армяк, нахлобучил шапку и быстрым шагом ушёл. Я оделся, оглянулся на Дёмина:

– Прорвёмся, господин есаул..

Он горько поморщился, опустив плечи. Я хлопнул парнишку по плечу:

– К проходу, бегом.

– Э! Я на разбор не нанимался!

– Не сикай, щегол. До места доведёшь и можешь валить.

Парень надулся было, но наткнулся на мой взгляд и только головой мотнул - идём мол. Мы торопливо пошли по коридору. Около нашей двери я тормознул его:

– Обожди минуту.

Он пожал плечами, а я заглянул в светлицу. За столом, застеленым старой, но чистой скатертью, сидела сестра. Это она называет домашней работой: сидит, подперев щёку ладошкой и смотрит куда-то поверх учебника, в пальцах самописка играет. Она обернулась на скрип двери, вернувшись из своих мыслей и удивилась:

– Ты чего?

– Мне надо уйти ненадолго. Запри за мной. Если что - ужинай одна. Угу?

– Угу.

Она вернулась к своим урокам. Я закрыл дверь и молча мотнул головой парнишке: "Пойдём". На улице было хоть глаз коли. Тусклый свет окон общаг освещал только сугробы под этими окнами. Фонарей не было. Месяца сейчас нет. Хорошо хоть облака разошлись и звёздный свет худо-бедно отражался от плотного, промороженного снега. За большим угольным сараем в заборе была дыра, через которую можно было быстро попасть на территорию старого завода. Оборудование с него давно вывезли, всё более-менее путное тоже сняли. Остатки постепенно растаскивали молодые беженцы. Если сдать скупщикам утиля несколько старых железок, то можно купить что-нибудь мелкое. Или отложить. Железок становилось всё меньше, поэтому на них шла настоящая охота. Уже подтянулись мелкие ватаги, устраивающие иногда делёж "мест залегания". Я и раньше подозревал, что Ждан состоит в одном из "отрядов" сборщиков. Ну уж теперь точно удостоверюсь. Никонов вообще разозлится. Он обещал Милане присматривать за братом, а тот в разборки "старьёвщиков" впутался. Пока не подошёл Вторак, я "потрошил" паренька. Тот шмыгал носом и хмуро посматривал в сторону общаг..

– Где именно они там?

– Это.. За литейкой. Сарай там здоровый, искаменный..

– Склад?

– А я в сараях не разбираюсь. Может и склад.

– Внутри они?

– Угу. Там у "брусиловских" временное место сбора.

– Вот как. Входов в склад сколько?

– Хрен знает. Не считал.

Огрызнулся парень. Я ласково ухмыльнулся:

– Борзеешь, щегол. В репу захотел?

– Чо сразу "в репу"?

Насупился "щегол", однако обороты сбавил. Я ответил:

– Для вежливости.

– Да не знаю! Ворота точно есть. Около них всегда двое трутся, вроде охраны.

– Понятно. Сколько их вообще?

– Хрен зна... Это... Не знаю точно. Человек десять. Сам Брусил, четверо бойцов. Остальные на побегушках, работяги. Погрузить-разгрузить там, подтащить-оттащить. Муравьи..

– Драндулет есть?

– Брусила тачанка за сараем стоит. Они на ней железо людей привозят.

– Ещё что?

– Грузовозы. Два. Собранное увозят на них. Больше ничего не знаю. Меня внутрь не таскали, ещё перед литейкой по шее отвесили да и отпустили.

– А Ждана почему с собой потащили?

Парень хмуро молчал.

– Язык проглотил?

– Ну.. Это.. Он им должен.

– Ого. Ладно, парень. Иди..

Он нервно вздрогнул, поёжился и пошёл, сгорбившись. На улице морозило, а одет он был хреновато. Я окликнул его:

– Эй, а чего же ты товарища бросил, с нами не идёшь?

Парень остановился и не оборачиваясь, глухо ответил:

– У Брусила бойцы зверские. А у меня мать и сестра вон в той общаге живут. Понимаешь?.

– Понимаю. Иди.

Да... Амурским приходится рано взрослеть. Парень по-своему прав. Ждан сам нарвался, а ватажники Брусила, хоть и местные, но жестоки и безжалостны. Тем более к беженцам, за которых никто не вступится. Подловят в отместку мать или сестру паренька, развлекутся, потом убьют или искалечат. Искать ватажников особо никто не будет. Уголовный приказ испишет гору бумаг и на том дело закончится. Были уже случаи. Мы же тут не подданые, мы почти что люди второго сорта, если разобраться. Да, есть много людей, близко к сердцу принявших нашу беду, но государственная чиновничья машина - штука громоздкая, тяжёлая и бездушная. Ничего не поделаешь.

Быстрым шагом подошёл Вторак. Огляделся, полез за пазуху одновременно спросив:

– Где этот проводник хренов?

– Я его отпустил. Толку от него - ноль, только мешаться будет.

– Ладно. Держи.

В протянутую ладонь лёг прохладный увесистый пистоль. Войсковой образец, три с половиной линии. Я выщелкнул обойму, оттянул рамку затвора. Не заряжен, как и положено. Отпустил рамку, нажал спуск. Щёлкнул боёк. Я вставил обойму на место, снова оттянул рамку и отпустил. Затвор сыто клацнул, заперев в патроннике медный бочонок со смертью. Щелчок предохранителя. Готов. Никонов проделал те же действия с таким же пистолем. Оычно они лежали в захоронке, о которой знали только я, Светиславыч и Вторак. Достались нам эти пистоли почти случайно, от одного знакомого. Тот мутил что-то с преступными группами, промышлял в том числе торговлей оружием. Как-то он обратился к Светиславычу и попросил как бывшего военного посмотреть два пистоля и отремонтировать, если получится. Даже денег немного заплатил. Пока Дёмин ремонтировал "стволы", того знакомого грохнули в какой-то уголовной заварушке. Пистоли и четыре обоймы с патронами так и остались у нас. Вторак их упаковал и спрятал. На крайний случай.

Я рассказал Никонову то, что узнал от парня. Решили, что пойдём не скрываясь. Подбираться к "часовым" по хрустящему снегу сложно, да мы и не на войне. Может разрешим дело без крови. Так и сделали. Пистоли отправились в карманы. Если что - можно будет прямо так стрельнуть. По землям завода деятками "старьёвщиков" были протоптаны тропинки. Если знать хотя бы направление, то не заблудишься. Самое большее - поплутаешь между корпусами. Мы нашли дорогу очень быстро. Да тут и идти-то совсем ничего. Даже замёрзнуть не успели, хотя мороз был минус пять нютонов примерно. Для сибирской зимы обычно, говорят. "Часовые" заметил нас, когда мы неторопливо вышли из-за ближайшего сугроба. Они топтались неподалёку от больших железных ворот склада. На видном месте. Ещё бы костёр развели. Хотя дымом пахнет. Я пригляделся. В глубине здания светилось пламя костра, а верхом ворот тянулся дымок. Греются, ёшки-матрёшки.