«По изрытым как оспа дорогам…»

По изрытым как оспа дорогам Судорожно мечется Душа — проклятая, оставленная Богом, Еще теплая от ласк вечера. Будто корабль, накреняющийся Расщепленным корпусом, Неприютной блудницей шатается, Улыбается глазами раскосыми. Как люблю этот запах смертный Полоумных и светлых глаз. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, Помилуй нас.

7 ноября 1920.

Москва-Петербург (дорога).

«Виденья Рейна, торная Двина…»

Виденья Рейна, торная Двина, Сухая пыль и солнце в Туркестане. Я опьянел от черного вина Географических воспоминаний. В моем мозгу качаются сады, И черепки, что раковины моря, Перекликаются на все лады В них звуки человеческого горя. Отвага, мощь голландских моряков И хитрость хлеборобов наших, Во мне, в последнем, рвется из оков Весь род мой, как вино из чаши. Во мне, в последнем, вся тревога их, Весь груз их душ — святых и изуверов, И точно мышь меж прутьев жестяных Христолюбивая томится вера. Не потому ль душа моя полна Таких несбыточных мечтаний? Я опьянел от черного вина Географических воспоминаний.

М. 1910 Февраль

«Сквозь мутные стекла вагона…»

Это стихотворение посвящается Григорию Колобову.

Сквозь мутные стекла вагона На мутную Русь гляжу. И плещется тень Гапона В мозгу, как распластанный жук. Распутин, убитый князьями, В саване невского льда, Считает в замерзшей яме Свои золотые года. Кому оценить эти муки? Он жмет мне под черной водой Живые, холодные руки Горячею, мертвой рукой. И третий, слепой, безымянный, Желавший над миром царить, Сквозь окна, зарею румяной, Меня начинает томить. И жжет меня Зимней Канавкой И гулким Дворцовым мостом. Последнею, страшною ставкой, Языческим, диким крестом. Сквозь мутные стекла вагона На мутную Русь гляжу И в сердце своем обнаженном Всю русскую муть нахожу.

1918 Зима

М.

«В моей душе не громоздятся горы…»

В моей душе не громоздятся горы, Но в тишине ее равнин Неистовства безумной Феодоры И чернота чумных годин. Она сильна, как радуги крутые На дереве кладбищенских крестов. Она страшна, как темная Россия, Россия изуверов и хлыстов. Зачем же я в своей тоске двуликой Любуюсь на ее красу? Зачем же я с такой любовью дикой, Так бережно ее несу?

1919 январь

М.

«И я отравлен жалом свободы…»

И я отравлен жалом свободы, Чума запахнулась в мои уста. Как государства и как народы Я отвернулся от креста. Но мертвый холод все бьется, бьется В костях, как пойманная мышь. Кто от креста не отвернется Тот будет голоден и наг. А неба черного широкий бак Морозом мрамора в лицо мне дышет.

21 декабря 1920

М.

«Руки ломай. Не поможет…»

Руки ломай. Не поможет. И на душе темнота. Изъязвленным белком слепого Смотрит ночь на меня. Этот белок, будто стены Мокрой и липкой тюрьмы. Что же мне делать над трупом Шумно зеленой реки? Руки ломай. Не поможет. Хруст отгоревших костей. Вечер. Широкое небо. Люди. Луна. Паруса.

1919 февраль

М.

«Вот она — темная повесть…»

Вот она — темная повесть Продавшего раны Господни. Теплая, липкая совесть, Точно белье исподнее, Оставленное в предбаннике. Вот она — темная повесть, Горестной горечи горсть. На красной ниточке челюсть, Качаясь, как трупик детский, Просится к совести в гости Сквозь кровь, мускулы, кость. И душные розы в мертвецкой Живою молитвой пылая Во всем своем праведном блеске Костлявую повесть читают.

1918 ноябрь

М.

«Шерстяные иглы смерти…»

Шерстяные иглы смерти Щекочат разбухший мозг. Целая Азия — верите — Мечется стадом коз. Желтое, душное солнце Входит в сердце, как нож. От любви позорной и едкой Ты никуда не уйдешь. Видишь — под рясою Кожи — в липкой крови — Черное, душное мясо Черной и душной любви.

1020 январь

Грузия

«Улыбнулся улыбкой мертвецкой…»

Улыбнулся улыбкой мертвецкой На пьяную шутку убийцы. О, Боже, Боже, как сладок запах крови. И я душой прокаженной этот запах ловлю. И сумерки бани турецкой Сквозь сумерки звезд мне видятся, И ты мою кровь приготовил Для черного слова — люблю. Мутный фонарь, икая, Выплевывал бельма из глаз. К убийце душой приникая Крестился в последний раз. И видел — вздымались, как трубы, Красных рук широкие губы.

1919 май

дорога в Крым

«Канатной плясуньей плясала…»

Канатной плясуньей плясала Судьба на тонком льду И казала мне черные зубы Полоумной и дикой любви. И душа моя вся трепетала, Точно бабочка в пышном саду. И гремели военные трубы В раззолоченных сгустках, в крови. Так любовь моя нисходила В удручающих язвах ко мне, И кивала мне черепом голым, Будто сам одуванчик легка

1920 октябрь

ст. Лиски

«Не надо солнца, не надо свободы…»

Не надо солнца, не надо свободы, Движенье мира останови. Верни мне, верни мне черные годы Моей позорной, жалкой любви. Тяжелый лес, как черное платье, Слепит мне кожу своею мглой, Всем простить и все раздать — Я не мечтал о жизни другой. Я знаю, Боже, что значит время И шум морей Твоих в крови. Верни мне, верни мне ужасное бремя Моей полоумной любви.