Солнечный ветер
Шрифт:
— Даня! Данила! — орал Назар, оказавшись в лесу. И понимал, что сейчас к нему присоединились мужики из бригады, почуявшие неладное, сообразившие, что нужна помощь. И они прочесывали весь ближайший участок метр за метром в поисках ребенка. Под ногами шелестели сухие листья, хрустели ветки, между еловыми лапами проглядывало солнце, казавшееся в этом лесу почти изумрудным. Назар седел каждую минуту, пока Даня не находился.
— Спасателей надо вызывать, с собаками, — рявкнул кто-то, понимая, что сами не справятся.
И Назар уже реально набирал 112, когда внезапно ветки прямо перед
— Уши бы тебе надрать! — хохотнул Леха, но из-за гулко бьющегося во всем теле пульса, Назар этого и не услышал. Просто смотрел на своего ребенка и не знал, что сказать. Даня хмуро глянул на Лешку и огрызнулся:
— Чего орать? Я ж уже возвращался!
— Ладно, сам с отцом разбирайся, — гоготнул кто-то еще. А Назар устало выдохнул:
— Ты меня напугал.
— Если бы ты был с нами, то знал бы, что в лагерь, из которого меня похитили, я каждый год езжу. Это лагерь скаутов. Я знаю, как вести себя в лесу и в горах, — буркнул Даня и решительно прошагал мимо отца, безошибочно определив сторону, где была расположена база экспедиции. Несколько секунд Назар смотрел ему вслед, а потом медленно пошел за ним, не приближаясь и не отставая. Больше Даню старался не теребить понапрасну, потому что любые его слова выглядели бы оправданием, а оправдать то, что он сделал по отношению к ребенку, — нельзя. И понимал в то же время, что мальчику нужно пережить свое горе одному. Вот только детское горе страшнее любого взрослого.
Он следил за тем, чтобы Данька поел, потом наблюдал за ним с некоторым удовлетворением, когда он все же показался у бурильной установки ближе к середине дня, сегодня брали последние замеры. А потом не выдержал и приблизился, когда все были особенно заняты и, наверное, требовалось его присутствие среди рабочих. Вот только ему и самому требовалось… слова все же нашлись. Он обязан был их найти, потому что иначе — как дальше быть?
— Даня, — негромко позвал Назар сына.
Тот обернулся не сразу, но, в конце концов, посмотрел на отца и равнодушно проговорил:
— Что?
— Дань, если хочешь, то можешь со мной больше не говорить никогда, я тебя пойму. Только… знай, пожалуйста, что у меня на земле нет человека дороже, чем ты. Теперь нет. И когда ты рядом, то все обретает смысл. Все, что было, Дань.
Сын кивнул, задумался и негромко сказал:
— Отвези меня, пожалуйста, к маме.
— Сейчас?
— Я хочу домой.
Вот ты, Назар Шамрай, и получил то, чего заслуживаешь. Все равно однажды придется расплачиваться. И скажи спасибо, что тебя не спустили с крыльца мордой вниз. Назар мрачно усмехнулся и устало произнес, обрубая разом все, за что еще цеплялся:
— Хорошо, Дань. Иди собирайся.
18
После короткого скупого приветствия Данька промчался мимо них, будто за ним гнались черти и, шумно топая ногами, скрылся на втором этаже. Дверь хлопнула, и они с Миланой,
в немом недоумении проводившей сына взглядом, остались одни посреди прихожей. Он все еще не выпускал сумку. Она — скрестила на груди руки. Закрывалась. Защищалась. Кажется, похудела, побледнела, стала какой-то прозрачной, будто существо бесплотное… Назар набрал побольше воздуха в легкие и на выдохе выдал:— Надо поговорить, срочно.
— Что у вас случилось? — озадаченно спросила у него Милана.
— Я рассказал ему правду, почему меня не было.
— В смысле? — непонимающе качнула она головой. — Где не было?
— С вами — не было! — Назар прижал перебинтованные пальцы к глазам и устало растер физиономию. — Я сказал ему правду… я и тебе хочу сказать. Должен. Уже давно должен.
— Ну да, не мешало бы… — мрачно буркнула Милана. — Всем было бы легче.
— Пойди успокой его, я буду тебя внизу ждать… В сквере, хорошо? Не хочу Даньку бесить своим присутствием.
Она, словно зачарованная его решительностью, послушно умчалась за сыном, чтобы увидеть в его комнате почти идиллическую картину. Грыць, выпущенный Данькой из вольера, вольготно расположился в кресле, терзая очередную игрушку, а его хозяин деловито разбирал рюкзак. На вопросы Миланы Данька отвечал односложно, и все, чего ей удалось добиться, это что «он потом все расскажет». Но когда она уже выходила из комнаты, мальчик вдруг ринулся за ней, быстро обнял и взволнованно прошептал:
— Ты самая лучшая!
Его шепот звучал у нее в ушах, когда она выскакивала из подъезда. В лицо ей ударил порыв холодного воздуха. У нее защипало глаза.
— Это от ветра, — пробормотала она, набрасывая на голову капюшон, и оглянулась.
Назар сидел на скамье чуть поодаль, в самом начале сквера, ветер трепал его черные густые волосы, воротник куртки — приподнят, в пальцах — сигарета. Он глубоко затягивался, чуть сощурившись и глядя в небо. Они с Данькой вернулись засветло, но сейчас уже облака тронула розоватая пелена заката, хотя солнце все еще боролось с подступающей ветреной ночью.
Потом, будто почуяв ее появление, Назар опустил взгляд, увидел, как к нему подходит Милана. Вскочил, сделал шаг навстречу, а когда приблизилась, так бестолково, так глупо спросил:
— Дым не мешает? Или погасить?
— Неважно, — отмахнулась она, поеживаясь и пряча руки в карманах. Точно также как утром это делал Данька. — Что ты хотел рассказать?
Шамрай кивнул. Посмотрел ей в глаза и, отделяя каждое предложение короткими паузами, проговорил:
— Я хотел рассказать, что я не женат. Никогда не был женат. И тем более, никогда не собирался жениться на Ане.
Ей потребовалось время, чтобы понять услышанное. С каждым ударом сердца она почти физически ощущала, как привычный мир вокруг нее изменяется до неузнаваемости. Когда он был кривым — тогда или сейчас? Она же все слышала своими ушами! Всегда была уверена, что он просто выбрал не ее! Но если это не так, то что вообще тогда случилось? Почему он выбросил ее из своей жизни?
Чувствуя, как продолжают слезиться глаза, Милана нашла в себе силы устоять на ногах и выдохнуть:
— Но ведь у вас есть ребенок.