Сон № 9

13 октября 1944 г.

Приятное послеполуденное солнце. К вечеру набегают тучи. Перечитывая дневник, обнаружил, что не описал общий настрой на базе. Здесь царит исключительное воодушевление. Инженеры, инструкторы, пилоты и курсанты работают слаженно, стремясь к единой цели. За проведенные здесь недели я ощущаю небывалый душевный подъем. Моя жизнь получила смысл – защитить Родину. Дисциплина суровая, такая же муштра и проверки, как на любой другой военной базе. Но на Оцусиме нет тех крайностей, которые часто случаются в обычных лагерях, где новобранцев изнуряют работой, а солдат подвешивают вниз головой и избивают. В наш паек входят сигареты, конфеты и настоящий белый рис. Жаль, что я не могу поделиться едой с тобой, матушкой и Яэко, но я коплю конфеты, чтобы передать их тебе, а не трачу их на ставки в азартных играх, как Гото и остальные мои собратья.

18 октября 1944 г.

Целый день льет дождь. «Дзуйкаку»^[159] все еще на плаву, и, стало быть, отец почти наверняка жив! Абэ устроил мне возможность по военным каналам отправить телеграмму матушке. Я узнал эти новости от Цуёси Ёкоты – капитана «I-333», которая сегодня пришвартовалась на Оцусиме. Семь дней назад капитан Ёкота, патрулируя залив Лейте на Филиппинах, лично разговаривал с адмиралом Куритой на борту флагмана «Атаго»^[160]. Не могу выразить, как меня поддерживает уверенность в том, что отец в добром здравии и думает о нас. Возможно, когда-нибудь этот дневник окажется у него в руках! Капитан Ёкота говорит, что со времен Перл-Харбора «Дзуйкаку» считается заговоренным кораблем. Помни, что гражданская почта в южные моря сейчас не считается грузом особой срочности, и не расстраивайся, если не услышишь никаких новостей. Сегодня вечером личному составу подразделения Кикусуи дали четырехдневную увольнительную – перед отправкой в пункт назначения.

20 октября 1944 г.

Ясный день, свежий бриз. Удача рождает удачу. Когда за ужином комендант Удзина через громкоговорители читал вечерние новости, мы узнали об исключительных успехах камикадзе на Филиппинах. Вчера было потоплено пять американских авианосцев и шесть эсминцев! Одним ударом! Наверняка даже американские дикари поймут, как безнадежно их намерение оккупировать наши острова. Лейтенант Камибэппу встал на скамью и провозгласил тост за души отважных летчиков, которые отдали свою жизнь за нашего возлюбленного императора Хирохито. Редко я слышал такие волнующие слова. «Что тверже – чистый дух или металл? Дух согнет металл и изрешетит его. Металл же для чистого духа – не больше чем ножницы для струйки дыма!»

Признаюсь, я представил себе день, когда похожие тосты будут произносить за наши души.

28 октября 1944 г.

Мелкий дождь. Сегодня привели в боевую готовность новые кайтэн для «I-333». Управлять ими легче, чем тренировочными. После затянувшейся проверки я под дождем побежал в казарму и на краю спортивной площадки чуть не столкнулся с Кусакабэ, который стоял, прислонившись к стене склада, и пристально разглядывал что-то на земле. Я спросил, что так завладело его вниманием. Кусакабэ показал на лужу и тихо сказал:

– Круги рождаются, когда еще живы круги, рожденные секунду назад. Круги живут, когда круги, рожденные секунду назад, умирают. Круги умирают, но в то же время рождаются новые круги.

В этих словах – весь Кусакабэ. Я сказал, что ему нужно было родиться странствующим поэтом-монахом. Он ответил, что, может, и был им когда-то. Мы с ним долго стояли и смотрели на лужи.

2 ноября 1944 г.

Жара 1944-го на исходе. Я только что вернулся из своей последней поездки в Нагасаки. Ты разделил со мной эти воспоминания, поэтому я не стану здесь о них писать. Я до сих пор помню вкус матушкиного ёкана^[161] и тэмпуры из тыквы, приготовленной Яэко. Поездка на поезде отняла много времени, потому что двигатель то и дело ломался. Вагон для военных заняла группа высокопоставленных офицеров, и я ехал в вагоне, полном беженцев из Маньчжоу-Го^[162]. Их рассказы о жестокости русских и о вероломстве слуг-китайцев были ужасны. Хорошо, что отец так и не собрался туда переехать за почти два десятилетия существования колонии. Девушка помладше тебя ехала в Токио, чтобы отыскать свою тетю. Она впервые попала в Японию. На шее у нее висела погребальная урна с прахом ее отца, который погиб в Мукдене, матери, которая погибла в Карафуто, и сестры, которая погибла в Сасебо. Бедняжка боялась уснуть и пропустить Токио – она думала, что он такой же маленький, как и ее приграничный городок. Она верила, что найдет свою тетю, расспрашивая прохожих. В Токуяме я отдал ей половину своих денег, завернув в платок, и вышел прежде, чем она успела отказаться. Мне страшно за нее. Мне страшно за всех них.

– Големы, – объясняю я, лежа нагишом после душа в полночной темноте своей капсулы с Аи на другом конце провода, – совсем не похожи на зомби. Конечно, и те и другие не совсем мертвецы, но голема лепят на кладбище из могильной земли по образу и подобию того, кто похоронен в могиле, а потом чертят у него на груди особую руну. Голема можно убить, только стерев эту руну. Зомби же легко обезглавить или спалить из огнемета. Их собирают из частей тел, которые обычно крадут в морге, или просто оживляют полуразложившиеся трупы.

– Что, некрофилия – обязательный предмет в школах Кюсю?

– Сейчас я работаю в видеопрокате. Мне положено знать такие вещи.

– Смени тему.

– Ладно. О чем поговорим?

– Я первая спросила.

– Ну, мне всегда было интересно понять, в чем смысл жизни.

– В том, чтобы есть мороженое с австралийским орехом и слушать Дебюсси.

– Отвечай серьезно.

Аи что-то мурлычет, устраивается поудобнее.

– Ты совершенно неправильно сформулировал вопрос.

Я представляю, что она лежит рядом со мной.

– Что же мне надо спросить?

– Ты должен спросить: «В чем твой смысл жизни?» Взять, к примеру, баховский «Хорошо темперированный клавир». Для меня это гармония на молекулярном уровне. Для моего отца – сломанная швейная машина. Для Баха – деньги, чтобы заплатить свечных дел мастеру. Кто прав? Если по отдельности, то прав каждый из нас. Если в целом, то все мы не правы. Ты все еще думаешь о своем двоюродном дедушке и его кайтэн?

– Да, наверное. Его смысл жизни кажется бесспорным и несокрушимым, как скала.

– Для него – да. Пожертвовать жизнью ради тщеславия военной клики – не то что я назвала бы «бесспорным», но твой двоюродный дед тоже не счел бы стоящим делом научиться играть на фортепьяно так, как я – в меру способностей, отпущенных моему мозгу, нервам и мышцам.

Тут входит Кошка.

– Может, смысл жизни в том, чтобы его искать?

Кошка лакает воду в томящемся жаждой свете луны.

– Здесь так просторно! – орет Бунтаро в телефонную трубку ветреным утром. – Что делать со всем этим простором? Почему я раньше сюда не приезжал? Перелет занял меньше времени, чем визит к дантисту. Знаешь, когда я в последний раз уезжал из Токио в отпуск?

– Не-а, – сквозь зевок отвечаю я.

– Вот и я не знаю, парень. Мне было двадцать два, когда я приехал в Токио. Я тогда работал на трансформаторном заводе, и меня послали учиться. Сошел с поезда на токийском вокзале и минут двадцать искал выход. Думал, что ни за что на свете не останусь жить в этой адской дыре! А теперь, двадцать лет спустя, гляжу и думаю: «Вот как все оно повернулось». Остерегайся отпусков в раю, парень. Здесь слишком много размышляешь о том, чего не сделал.

– А в этом раю еще кто-нибудь просыпается в такую рань?

– Моя жена встала раньше меня. Гуляет по пляжу под пальмами. Почему океан такой… ну, знаешь… синий? С нашего балкона слышно, как о берег бьются волны. Жена нашла на берегу морскую звезду. Настоящую, живую морскую звезду.

– Океан, он такой. Так о чем, э-э, вы хотели со мной поговорить?

– Да так, о твоих трудностях.

– Какие, э-э, трудности вы имеете в виду?

– Ну, в салоне.

– В «Падающей звезде»? С ней нет никаких трудностей.

– Никаких?

– Ни единой.