Сон № 9

На римском балконе при свете заходящего солнца девушка ставит подсолнухи в терракотовую вазу. Она замечает оператора с камерой, морщится, надувает губы, встряхивает волосами и исчезает. Аи опускает в кипяток чайный пакетик, вытаскивает его, потом снова опускает…

– Честное слово, они, кажется, были бы счастливее, если бы я окончила двухгодичные курсы визажистов в каком-нибудь женском колледже, вышла замуж за стоматолога и произвела на свет выводок младенцев. Музыка. Ты питаешься ею, но и она питается тобой.

Я жую месиво из жареной картошки.

– Ну, по сравнению с семейством Миякэ твоя семья – просто фон Триппы из «Звуков музыки»^[204].

Аи крутит пакетик в чашке.

– Фон Траппы.

У нашего столика возникает девчушка лет пяти и смотрит на Аи:

– Как малыши попадают в мамины животики?

– Их приносят аисты, – говорит Аи.

Девочка с сомнением смотрит на нее:

– А где аисты их берут?

– В Париже, – говорю я, и Аи наконец улыбается.

На лестнице появляется отец девочки с подносом еды в ярких обертках, и она убегает. Судя по всему, он хороший отец.

Аи смотрит на меня. Я представляю, каким ее лицо будет в глубокой старости и каким оно было в раннем детстве. Так долго я еще никому не смотрел в глаза с тех самых пор, как мы с Андзю играли в гляделки. Будь это в фильме, а не в «Макдональдсе», мы бы поцеловались. Но то, что происходит сейчас, сближает нас еще больше. Преданность, горе, хорошие новости, плохие дни.

– О’кей, – наконец произношу я.

Аи не спрашивает: «Что о’кей?» Сцарапывает квадратик на скретч-карте «Мактериякибургер».

– Ой, я выиграла робота-трансформера и «хеппи-мил» с индюшатиной. Это хорошая примета. А можно я куплю тебе в подарок новую бейсболку?

– Эту мне подарила Андзю, – отвечаю я, прежде чем успеваю передумать.

Аи недоуменно морщит лоб:

– Кто-кто?

– Моя сестра-двойняшка.

Аи недоумевает еще больше:

– Ты же говорил, что ты – единственный ребенок.

Отступать поздно.

– Я солгал. Только один раз. И хочу это исправить. Вообще-то, я много чего хочу тебе рассказать. Со мной связался мой дед – между прочим, из-за объявления, которое ты посоветовала, – а потом явились моя мачеха и сводная сестра. Правда, было больше похоже на засаду, чем на встречу. А еще я понял, что поиски того, кто явно не хочет меня видеть, хоть он мне и отец, принесут одни разочарования, поэтому я бросил это… Что с тобой?

Аи в изнеможении вздыхает:

– Миякэ, ты в своем репертуаре!

Я пытаюсь понять:

– В каком смысле?

Аи постукивает себе по лбу костяшками пальцев:

– О’кей. Начни с сестры-двойняшки. А потом про мачеху. Вперед.

В «Падающую звезду» я возвращаюсь около полудня, чуть ли не по воздуху, невесомый, как световая волна. Аи в колледже до самого вечера, но зайдет ко мне в капсулу завтра… Среда… Останавливаюсь, вспоминаю, какой сегодня день недели. Думаю об Аи девяносто раз за час. Мы с ней очень смешно прощались в Синдзюку и безнадежно заблудились, потому что я шел за ней, а она – за мной. Сегодня прогулка от станции Кита-Сэндзю доставляет мне удовольствие. Кусты, осенние деревья, малыши с мороженым в прогулочных колясках – сегодня все они скрашивают уродство Токио.

– Доброе утро, Эйдзи-кун, – весело говорит Матико. – От тебя несет сыром.

Она смотрит фильм Бита Такэси, где действие происходит на Окинаве^[205].

– Хороший режиссер, но только очень классный актер способен хорошо сыграть плохую роль.

Матико показывает отпускные фотографии и дарит одну, которая мне понравилась: апельсиновая роща на склоне холма, исчезающая за пеленой дождя. Потом начинает расспрашивать меня про «Нерон». У нее особый дар внушать собеседнику, что он ей интересен, – я чуть не рассказываю ей про Аи, но боюсь скатиться в сопливую романтику, да и говорить пока особенно не о чем, поэтому я поднимаюсь к себе в капсулу.

– Эйдзи-кун! Я забыла вам отдать! Сегодня утром принесли.

Я спускаюсь взять пакет – маленький пухлый конверт, меньше просто не бывает. Адресат – господин Фудзин Йода^[206] – кто-кто? – проживает в Хакодатэ на Хоккайдо. На лицевой стороне конверта штамп: «АДРЕСАТ НЕИЗВЕСТЕН». На обороте в графе «ОТПРАВИТЕЛЬ» красуется наклейка с моим именем и адресом.

– Что-то не так? – спрашивает Матико.

Вовремя спохватившись, отвечаю:

– Ничего.

И все же что-то не так – я этого письма не отправлял. Захожу в капсулу, и изодранное в клочья кухонное полотенце вытесняет из головы таинственный пакет, – очевидно, Кошка рассердилась на то, что ей пришлось коротать ночь в одиночестве. Хочется верить, что до моих рубашек она все-таки не доберется. Принимаю душ, подбираю с пола лоскуты и наигрываю на гитаре «All You Need Is Love»^[207] в версии Хаулин Вулфа^[208]. Мне бы падать от усталости, но сна ни в одном глазу. Вспоминаю про загадочное письмо. Вскрываю. Внутри – лазерный диск, обернутый в письмо. Выковыриваю из пластмассовой формочки кубики льда, высыпаю их в стакан, заливаю водой. Люблю слушать, как они шипят и потрескивают, когда начинают таять.

Токио

1 октября

Меня зовут Кодзуэ Ямая. Даже если мой рассказ о последних девяти годах моей жизни покажется вам неправдоподобным или жестоким, умоляю, дочитайте его до конца. У вас в руках мое завещание. Прошу вас стать моим душеприказчиком.

Окончания довольно просты, но любое начало берет начало в том, что началось еще раньше. Пожалуй, я начну с одного вечера в сезон дождей, девять лет назад. В те дни меня звали Макино Матани. Домохозяйка с двухлетним сыном и мужем – владельцем финансовой компании. Недавняя выпускница коммерческого факультета престижного женского колледжа в Кобэ. На Новый год обменивалась поздравительными открытками с подругами по колледжу, которые были замужем за стоматологами, судьями и государственными служащими. Шла обычная жизнь. Наступил сезон дождей. Я отчетливо помню последние мгновения: сынишка играл с пластмассовым паровозиком, а я оттирала душевую кабину от плесени, которая всегда появляется в сезон дождей. В новостях по телевизору говорили о наводнениях и оползнях в западной Японии.

Раздался звонок. Я приоткрыла дверь, на нее тут же навалились трое и сорвали цепочку, которой муж приучил меня пользоваться. Потребовали, чтобы я сказала, где скрывается мой муж. Я потребовала, чтобы они представились. Тогда один из них ударил меня по лицу с такой силой, что выбил зуб.

– Мы – судебные исполнители по делу твоего мужа, – прорычал он, – и вопросы задаем мы!

Двое обыскивали дом, а третий смотрел, как я успокаивала плачущего сына, и грозил искалечить ребенка, если я не скажу, где муж. Я позвонила мужу на работу; мне ответили, что утром он сказался больным и не пришел. Его мобильный телефон был отключен, пейджер тоже не отзывался. Я была на грани истерики. Один из бандитов налил мне стакан виски, но я не могла даже глотать. Сын смотрел на это, испуганно раскрыв глаза. Два бандита сложили в коробку какие-то мужнины вещи и мои драгоценности и только после этого сообщили мне по-настоящему дурные вести. Муж задолжал свыше пятидесяти миллионов иен кредитной организации, за которой стояли якудза и которая теперь значилась бенефициаром в нашем страховом полисе, а в случае неуплаты долга наш дом и все остальное имущество становились ее собственностью.

– А имущество включает и вас, – сказал самый злобный бандит.

Сына увели в другую комнату. Мне объявили, что я несу ответственность за долги своего мужа. Меня избили и изнасиловали. Сфотографировали надругательство, чтобы «гарантировать повиновение». Ради сына я молча терпела все унижения. Если бы я отказалась подчиняться, то фотографии разослали бы по всем адресам в моей записной книжке.

Месяц спустя я жила в клетушке без окон где-то в районе Бураку в Осаке. Меня отправили в бордель, отрабатывать мужнин долг. Не было ни единой возможности ни связаться с внешним миром, ни покинуть помещение. Я должна была «обслуживать» клиентов. Возможно, вы не поверите, что в двадцать первом веке в Японии существует сексуальное рабство. Вашему неведению можно только позавидовать, но сексуальное рабство не только безнаказанно существует, но и процветает именно благодаря неверию публики. Я и сама не поверила бы, что «уважаемых» женщин можно превратить в проституток, но владельцы борделей – мастера своего дела. У меня отобрали все, что принадлежало моей прежней жизни или напоминало о ней, – все, кроме сына. Мне позволили взять сына с собой, чтобы я не покончила жизнь самоубийством. Мои клиенты знали о том, что я подневольная пленница, и это придавало остроты их удовольствиям, ведь, измываясь надо мной, они становились соучастниками преступления. Но самой прочной была еще одна, последняя стена между мною и окружающим миром – то, что психологи называют «синдромом заложника». Я твердо уверовала в то, что заслужила свою участь и что в издевательствах надо мной нет ничего противозаконного. Теперь я была «шлюхой» и не имела никакого права уповать на помощь матери или старых приятелей, поскольку навлекла бы на них позор. Нет, пусть лучше считают, что я вместе с мужем-банкротом сбежала за границу. Вместе со мной в борделе было еще шесть женщин, причем трое с детьми младше моего сына. Тот, кто меня изнасиловал, стал нашим сутенером. Нам приходилось выпрашивать у него еду, лекарства и детские подгузники. Он снабжал нас наркотиками в строго отмеренных дозах, причем вкалывал их нам собственноручно, чтобы мы «не переусердствовали». Мы придумали себе новые имена и вскоре отстранились от прошлого, смирившись с новым образом жизни. Тем не менее все мы мечтали расправиться с нашим «хозяином» – потом, в неопределенном будущем, когда получим свободу, – хотя понимали, что никогда не посмеем вернуться в Осаку. За детьми мы присматривали по очереди, пока остальные «развлекали» клиентов. Сутенер пообещал, что тех, кто отработает сумму задолженности, отпустят на все четыре стороны, поэтому чем усерднее мы угождаем клиентам, тем быстрее освободимся. Осенью выпустили женщину, которая провела в борделе два года. Ну, мы думали, что ее выпустили.

Меня «освободили» раньше, потому что на следующий год у меня случился нервный срыв. Клиенты нажаловались сутенеру, что я им не угождаю. Как ни странно, тот поговорил со мной по-доброму. Сочувствие было еще одним оружием в его арсенале. Он якобы посоветовался с кредиторами и получил разрешение той же ночью перевезти нас с сыном в место поспокойнее. Он предложил отметить это событие джином с тоником.

Я очнулась, завернутая в одеяло. В душной темноте сознание мутилось от наркотиков. Сына рядом не было. На мне была ночнушка из борделя. На миг почудилось, что я похоронена заживо, но, ощупав все вокруг, я сообразила, что лежу в багажнике. Я нашла какой-то лом, и в конце концов мне удалось выбраться. Машина стояла в запертом гараже. В боковом зеркале я увидела отражение сутенера и похолодела. Он вроде бы спал. Потом я заметила, что у него дыра на месте носа. Кто-то сунул ему в ноздри дуло пистолета и нажал на спусковой крючок. Мой сын пропал. Я бросилась к выходу, но не сделала и пары шагов, как ко мне вернулась способность соображать. Я оказалась неведомо где, без гроша в кармане; все знакомые считали, что я исчезла. Мои нынешние «хозяева» наверняка решили, что меня похитили или убили те же бандиты, которые расправились с сутенером. Поразмыслив, я вернулась к машине и обшарила карманы его пиджака в надежде найти бумажник. В дорожной сумке обнаружилась пухлая пачка иен. Десятитысячные банкноты. Никогда в жизни я не видела столько денег. Я выбралась из гаража и поняла, что нахожусь в центральной больнице Осаки – именно там, где смертельно бледная женщина в ночнушке не вызовет никаких подозрений.