Сон разума

Состояние весьма двойственное: я в одно и то же время боюсь и мирюсь с одиночеством, и боюсь, вероятно, только постольку, поскольку не умею к нему привычки, потому и случаются минуты, когда монотонный гул повседневности вдруг прекращается, и я начинаю смеяться, горько смеяться, над самим собой, над мелочностью своих притязаний, их мертвенностью. Затем смотрю на пустую квартиру после переполненных шумных улиц, начинаю долго и мучительно размышлять о том, что делать дальше, как быть, в уме мелькают смутные образы старости и смерти, ранящие чуждостью и в то же время неотвратимостью наличного бытия, причастностью каждому конкретному мгновению всей моей жизни. И неожиданно в них обнаруживается нечто живое, не хорошее или плохое, а именно живое, они не только мои, но и чьи-то ещё, имеют собственное значение, а не являются мелочным топтанием на месте слабой душонки. В то же время бесполезно искать в них опоры, они лишь враждебны и холодны, лишь то, чего надо бежать, пред ними чувствуется обидное бессилие, которое приводит к важному результату – желанию отбросить затхлость прежней жизни и жить по-новому.

В эти мгновения своеобразного прозрения я остро ощущаю, что моё мировоззрение переменилось, стало с ног на голову даже в тех аспектах, в которых любой здравомыслящий человек должен давно увериться. Я как ребёнок, только-только решившийся мыслить и с интересом взирающий на окружающий и, казалось бы, столь привычный мир вокруг него. Почему я до сих пор не испытывал ничего подобного? Мне кажется, жизнь моя вполне многообразна, чтобы можно было выудить из опыта достаточно верных суждений о ней. Хотя, что я говорю? какое многообразие? Из дома на работу, с работы обратно, летом на море, зимой в горы, и ездить начал не так уж давно, а потом: люди одни и те же, я никогда не общался с теми, кто ведёт иной образ жизни. Так неужели же все мои суждения о жизни столь незначительны, что сейчас ничем не могут мне помочь справиться с самим собой? Любая неурядица вводит в ступор, из которого, впрочем, и выходить не хочется, так я теперь беспомощен. И что это значит? я впервые столкнулся с жизнью? Но ведь это чушь, полнейшая чушь. Можно предположить, что это та же жизнь, только другая. А что же изменилось? Я сейчас одинок, в чём честно себе признаюсь, но это поправимо, для чего, однако, не хочется предпринимать никаких усилий. Здесь что-то другое, нечто гораздо большее, чем просто страх остаться одному. Будущее стало туманным, точнее, пришло осознание его неопределённости. Почему же тогда я не воспринимаю её как возможность и жду только плохого, старости и смерти?

О самоубийстве не хочется думать, да и зачем? Чувствовать что-то гораздо лучше, чем вообще ничего – это факт, хоть меня, к сожалению, ничто другое и не удерживает. Лучшим решением было бы просто плыть по течению, делая то, чего требуют конкретные обстоятельства, иначе можно ещё более навредить себе, и, проглатывая пилюлю ущербного смирения, надеяться, что выздоровление придёт само собой. Да и к чему какая-то активность? У меня нет цели, которую стоит созидать, к которой было бы не зазорно стремиться, ведь та же карьера – пустой звук и удовлетворения не приносит. Сегодня, например, предложили мне возглавить кое-какой проект, долго разрисовывали, какой он прибыльный, как важен для «нашей динамично развивающейся компании в условиях нестабильности внешних рынков» и т.д. и т.п., а я сидел и, ей-богу, если бы воспитание позволяло, с большим удовольствием в носу поковырялся, чем выслушивал подобное. Нет, конечно взялся, отказываться, собственно, было нельзя, но всё равно наплевать, с мальчишеским задором наплевать!

Напоследок хочу запечатлеть одно детское воспоминание, недавно всплывшее в уме. Долго сомневался, стоит ли оно того или нет, потом решил, что стоит, поскольку довольно примечательно.

Однажды летом повезла меня мать к своим родителям в деревню. Они давно уже умерли, но в детстве я их очень любил, ведь баловали они своего внучка как и все деды и бабки от души, простые очень люди были. Сами городские, оба на заводе работали, только на пенсии в деревню перебрались, так что в доме у них всегда было чисто убрано, ухожено, а не как это обычно бывает. Но дело совсем не в том. Как там принято, в каждом дворе водилось по одной, а то и по несколько собак, и я, честно говоря, не помню, какая жила у нас, но за двумя домами напротив, через широкую улицу (особенно в детстве таковой казавшейся), по обеим сторонам которой росли садовые деревья, обитало нечто экзотическое, помесь немецкой овчарки с волком. По крайней мере, так не без гордости заявлял её хозяин, правда, откуда она у него такая взялась, тот умалчивал. Обращался он с ней хорошо, она даже в доме жила, а не в будке, обычно полуразвалившейся, кормил, судя по всему, тоже неплохо, а вот хвастался не в меру, дети постоянно бегали проситься с ней поиграть, на что сосед охотно соглашался. Как сейчас помню, меня начало просто раздирать любопытство, когда я услышал, что у кого-то неподалёку живёт волчица, а увидев её, расстроился чуть ли не до слёз. Ничего необычного в ней я не заметил, а всякие тонкости детям безразличны. Внешности она была самой что ни на есть заурядной: грязно-серая, почти без пятен, кое-где с прядями чёрной жёсткой шерсти, нос тоже чёрный, уши большие, одно торчком, другое немного припадало к голове; хвост – ни то, ни сё, однако довольно красивый; а вот ростом мне, тогда ещё мальчишке, собака показалась просто огромным. Но главным, как бывает в подобных случаях, являлись, конечно же, глаза: синеватые, с круглыми зрачками, почти всегда широкими. Взгляд прямой и добродушный чуть ли не до лёгкой усмешки (это я заметил однажды вечером, когда остальная детвора разошлась, на сердце у меня ещё звенел остаток сегодняшнего веселья, и я подошёл к ней, чтобы погладить напоследок). Характер она имела не очень ласковый, но от хорошего обращения вполне адекватный, даже дружелюбный, была совершенно спокойна и постоянно себе на уме, так что ребят, в том числе и меня, не боялись к ней подпускать. Охотно давала себя гладить, неторопливо и с достоинством бегала за палкой или мячиком, не считая это для себя зазорным, а иногда, сильно разрезвившись, разбегалась, высоко подпрыгивала и плюхалась животом в высокую траву, заставляя тем самым всех нас смеяться и смотря так, будто именно того и добивалась. Детей, видимо, любила всех без исключения, даже незнакомых принимала сразу, предварительно обнюхав, конечно. И всё это, безусловно, было бы очень хорошо, если бы однажды, где-то в конце августа, мать уже приехала, чтобы забрать меня домой, собака просто-напросто не сбежала. Искали её долго, даже других собак приучили её след брать, но те только доходили до опушки ближайшего леса и всё. Хозяин переживал страшно, я никогда не видел, чтобы из-за животного так беспокоились, соседи опасались, что сопьётся мужик, разговоры такие слышал, правда, значения их в том возрасте я, разумеется, не понимал, лишь сегодня могу предположить, что у него кроме неё никого не было. Короче говоря, когда я уезжал, её так и не нашли. На следующий год меня опять повезли в деревню. Я, правда, долго капризничал, городской мальчик, ничего не скажешь, однако в итоге согласился, а родители, хоть и в отпуске были, остались дома очередным ремонтом играться. Безусловно, я не забыл о том происшествии и сразу же, помнится, только и успев, что поздороваться, пристал к деду с расспросами, а он неожиданно стал отмалчиваться да отшучиваться, надеясь, что в конце концов я обо всём забуду, так что даже ребёнок начал подозревать неладное. Через пару дней он сдался и не очень внятно и совсем не живописно он рассказал мне продолжение той истории. Ранней весной у хозяина собаки стали пропадать домашние животные – дело довольно необычное. Сначала по-мелочи, куры, гуси, потом поросята и т.п. Насколько я понял, произошло это всего 3-4 раза, но, в любом случае, тот мириться с таким положением дел не стал, поэтому однажды ночью, застав вора в момент преступления, он, не долго думая, начал палить из охотничьего ружья. Дед особенно подчёркивал, повторил неоднократно, что сосед выстрелил несколько раз, «положив кое-кого из своих питомцев», видимо, действительно пить начал мужик. А вором оказалась именно его собственная, столь дорого ценимая собака. Все, разумеется, жалели, охали, ахали, мол, как такое могло с ней произойти? как же она такой стала? почему? и т.д. и т.п., однако вскоре всё забыли. Да и зачем долго переживать из-за животного? Но это ещё не конец. Где-то через неделю, поутру, наверно, сильно изголодавшись, вышли к деревне три волчонка и прямо у всех на виду поплелись к ближайшему сараю с домашней птицей, никакие инстинкты не сработали. Очевидно, они были щенятами той собаки. Про них дед наотрез отказался говорить и мне до сих пор хочется надеяться для того, чтобы пацан не пожелал взять себе одного из них, поэтому, что стало с ними на самом деле, я не знаю. Вот теперь всё.

На следующий день Фёдор почувствовал небольшое облегчение, которое несмело стало закрадываться в душу, озираясь по сторонам и боясь потревожить то, что считало несравненно выше себя, однако всё равно с робкой настойчивостью делало первые шаги. Он начал привыкать своему нынешнему положению и безразличней смотреть на некоторые переживания, захватившие его беззащитное сердце. События сошлись определённым образом, и от наиболее незначительных Фёдор подспудно избавлялся, старался жить дальше, и самым мизерным, как ни странно, оказалось одиночество, внезапно свалившееся на его голову, главное же, что доселе занимало все мысли, осталось нетронутым, продолжало свершаться своим чередом, конца и края ему не было видно.

В то утро он добросовестно приготовил завтрак, заметив между делом, что надо пополнить запасы продуктов, гладко выбрился, не без стеснения усмехаясь про себя давешней неопрятности и дурацким разговором с начальником, и пошёл на работу. Сказать, что жизнь взяла своё, было бы, конечно, преждевременно, однако Фёдор возвращался в свою колею, точнее, нащупывал новую.

– Фёдор, – окликнул его низкий мужской голос, когда тот входил в здание своего офиса. Немного вздрогнув, резко повернувшись на ступеньках и чуть не слетев с них от этого движения, он посмотрел вокруг. Поначалу Фёдор не заметил, кто его звал, потом увидел человека примерно своих лет, ростом выше среднего, в не очень новом и совсем недорогом, однако чистом и опрятном костюме, весьма складно сидевшем на своём обладателе, с поношенным портфелем в руках, густыми чёрными волосами без проседи и залысин, немного обрюзгшем, но живым лицом и, кажется, никогда не унывающими синеватыми глазами. Тот широко и искренне улыбался, видимо, очень радуясь неожиданной встрече. – Что? не узнаёшь?

– Ан-ндрей, – неуверенно и виновато именно от неуверенности предположил он.

– Ну, почти. Алексей, – это был его старый институтский приятель, с которым они довольно близко дружили, правда, не настолько, чтобы до сих пор помнить его имя, да и не виделись они уже более 15 лет, поскольку тот вернулся в родной город сразу после учёбы.

Фёдор долго поддерживал отношения с друзьями из института, других у него, по сути, не было, почти что только один Алексей сразу выпал из поля зрения, однако потом всё рассосалось, интересы разошлись, многие поразъехались, да и времени на общение оставалось всё меньше и меньше.

– Здравствуй, не ожидал. Ты не подумай, я всё помню. Как ты здесь? откуда?

– Тоже работаю, тут недалеко, вон там за углом. – Там располагались фирмы, добросовестно занимавшиеся всякой мелочёвкой, ничего примечательного, но стабильно и не без прибыли, что, впрочем, случается сплошь и рядом, когда не хватает фантазии или смелости стать на широкую ногу.

– А почему тогда я раньше тебя здесь не видел?

– Недавно переехали, до этого вообще на складе сидели, на самой окраине. Ладно, не о том. Долго задерживать не стану, сам спешу, – Алексей посмотрел на часы, – надо бы встретиться, как думаешь? Только, может, как-нибудь поскромнее, – он замялся и немного покраснел; видно было, что человек честный.

– Ну, давай тогда прямо у меня, если поскромней, можно сегодня, я ведь сейчас один живу, – несколько неуместно и прямолинейно предложил Фёдор, будто всем вокруг уже были известны обстоятельства его жизни. Потом осёкся, понял, что сглупил, и, внутренне съёжившись, стал ожидать возмездия за проявление нормального человеческого чувства, ведь ему вдруг очень захотелось друзей, так что подвернувшийся случай возобновить знакомство пришёлся как нельзя кстати. Однако в душе всё равно обрадовался и приободрился, пусть и немного сдержанно, и сдержанно именно постольку, поскольку не ожидал ничего особенного.

– Давай, – открыто улыбнулся Алексей.

– Тогда подожди, сейчас адрес дам.

– А вот я тебя удивлю. Ты когда последний раз переезжал?

– Лет 6-7 назад, точно не помню, – недопонимая, к чему он это спрашивает, ответил Фёдор; слишком всё сразу и наружу получалось.

– Тогда я знаю твой адрес, – такая осведомлённость действительно удивляла. Алексей улыбался с непонятной таинственностью, будто он знает бог весть что, и это буквально заставило Фёдора окатить его холодным взглядом, от которого тот сразу осадился.

– Хорошо, жду вечером, – произнёс Фёдор почти с досадой. У него вдруг возникло ощущение, будто он разоткровенничался с каким-то дурачком, да тот к нему ещё и в гости напросился. Впрочем, это чувство вскоре забылось, очень уж человека хотелось.

Придя вечером с работы, хозяин неожиданно понял, что ему надо всё-таки что-то приготовить к сегодняшнему мероприятию; давно он не встречал гостей в одиночестве, и долго-долго не мог придумать, чего выставить на стол. Спасало, однако, два обстоятельства: во-первых, придёт всего один человек и притом мужчина, и, во-вторых, значит главное алкоголь, а еда нужна лишь в качестве закуски. Выгреб остатки съестного из холодильника, нарезал, кое-что даже догадался обжарить, и сел в кресло ждать прихода Алексея. Около семи в большой пустой квартире раздался громкий звонок.