Сон разума

– Да, – он соврал, но ему было всё равно, почему-то казалось, что все эти планы очень ненадёжны и успеют ещё сто раз перемениться, – можно и как тогда. Только вещей не надо столько тащить, всё равно половину надеть не успеешь, – Фёдору не хотелось выказывать свои сомнения.

Между тем Настя вполне отвлеклась мыслями о предстоящем отдыхе, в её голове что-то очень удачно сошлось, и более не сказала ни слова, пока они сидели на балконе, чему Фёдор был весьма доволен. Через несколько минут мысли его опять замолчали и рассеялись и куда-то улетели, казалось, он напрочь забыл весь сегодняшний вечер, как и день, и пребывал в тонкой прострации. Ей же во время этого сидения показалось, что он размышляет о чём-то очень серьёзном, однако она не стала относить сие на свой счёт, точнее, была уверена, что её это не касается, хотя поначалу всё-таки удалось польстить самолюбию и некоторое время повоображать бог знает что. «Может, если у него какие-то там перемены, он почувствует, что нужна опора в жизни и, наконец, решится, – понадеялась Настя уже перед самым отходом ко сну, – надо будет его подтолкнуть, только поосторожней. Завтра нужно подумать, посоветоваться, а то, если что, из своеволия не станет делать. Какой дурой я тогда буду выглядеть».

– Интриги, одни интриги, – вдруг вырвалось у неё из уст. Она немного вздрогнула, оглянулась вокруг, Фёдор находился в ванной, значит ничего не слышал, успокоилась и тяжело вздохнула. Было досадно до горечи, что всё так не складно у них получается, почти что и любви нет, а ещё она уверилась, что приближается ответственная минута, которую ждала со страхом, в то же время желая, чтобы та поскорей наступила, ведь не зря в последнее время её друг переменился. Уже ложась в постель, Настя не переставала думать, как ей всё-таки хочется чувств, настоящих чувств, без условий и недомолвок, ведь, казалось, они оба были на них способны.

24.04 Не могу сказать, что радость вдруг прошла и всё стало из рук вон плохо, нет, скорее, даже лучше, не понятно, правда, в чём конкретно, но лучше, общее впечатление такое – это уж могу говорить безо всякого раздумья. Честно говоря, я с трудом припоминаю, когда в последний раз был столь искрен, откровенен с самим собой, внутри царит устойчивое ощущение полного отсутствия необходимости врать, даже странно становиться при одной мысли о лжи, будто впервые в жизни сталкиваюсь с этим явлением и искренне недоумеваю, откуда оно взялось. В то же время такая правдивость походит на расплату за предыдущую ложь, ведь, по большому счёту, деваться теперь мне некуда. Занятно получается: сам себя припераю к стенке, сам себя пытаюсь оправдать, а в итоге оказываюсь столь жалок и беззащитен, что не могу себе противостоять. Это как минимум двойственно, а, на самом деле, просто обидно. Значит недавнее весёлое умонастроение было лишь чем-то по-детски наивным, глупым и неуместным, раз я так запросто готов его отрицать, очень досадно от того, как быстро и предсказуемо оно переменилось. А вот то, что осталось в сухом остатке, действительно отрадно, если можно избежать соблазна подмешать к нему лжи. И зачем? Что это изменит? Конечно, можно. Ну, скажем, будет кому-нибудь (т.е. мне) приятно, если определённая мелочь согласуется с его личностью, но на то ведь она и мелочь, чтобы значения не иметь, поэтому всякие безделицы можно без зазрения совести оставлять в стороне, что приносит не малое удовлетворение самим собой. Хуже всего, когда для кого-то мелочь всё-таки значима, и при этом выбивается из рамок его представлений о ней, точнее, представлений о её месте среди других вещей. Тогда да, тогда можно и соврать, ведь, по большому счёту, эта ложь опять-таки ничего не изменит, только вот зрелище будет очень жалкое и постыдное. А вот что если врать по-крупному, т.е. тотально, без просвета? Тема очень обширная, однако крайне близкая, собственно, почти про меня, надо лишь вычесть осознание лжи самим собой. Хотя неизвестно, прекратил бы я лгать, если бы понял, что вру? Наверное, до поры до времени всё-таки нет, лишь когда стало бы совсем невмоготу, как сейчас. До сего момента у меня не хватало ума для прозрения или ещё чего, а, может, имело место смирение, такое гнилое, скотское.

Правда, если на секунду отвлечься от общих умозрительных рассуждательств, то я пока не вполне справедлив в данном вопросе, так как никогда, будучи в твёрдой памяти, не стал бы утверждать о себе, что являюсь примиряющей натурой, и, наоборот, никогда бы не сказал, что в действительности враньё для меня является образом жизни – имеет место что-то среднее, аморфное и менее выразительное. К тому же, по здравому размышлению, встаёт вопрос: как мне жить без лжи? Вывод, к слову, малодушный и бесхарактерный, но меня это не заботит, поскольку он и есть правда, какой бы ничтожной она не казалась. Более того, я ни в коем случае не стану заниматься пустым умствованием о морали даже для сохранения видимости приличия или болтать о том, что честным быть хорошо не смотря ни на что и т.д. и т.п. – этого никогда не было в моём характере, в т.ч. в юности с её максимализмом, ведь на мой вкус они пахнут духовной мертвечиной и не более того. Возможно, этим умозаключением я пытаюсь оправдаться перед собой, а, возможно, говорю вполне искренне, только оно, на самом деле, не имеет значения, поскольку ловить себя за хвост совершенно не продуктивно, к тому же начинаешь забывать, о чём, собственно, идёт речь. Не загадиться, наверно, было невозможно, да и кто в юности не смотрел свысока на окружающую действительность, а потом с тем же рвением принижался пред ней, однако до поры до времени никакой трагедии в этом не было и, видимо, вовсе бы не проявилось, если бы я жил собственной жизнью и моя натура не влекла бы меня в направления, перпендикулярные тем, которым я следовал прежде. Во мне появился характер, очень латентный и почти бездеятельный, направленный на собственную личность, но всё-таки факт. По крайней мере, я стараюсь не врать самому себе, потому что тогда дело бы обернулось совсем плохо. Такая ложь – нечто очень специфическое и постыдное, разрушающее самое естество, поскольку тем самым ты будто отрицаешь себя, переиначиваешься в угоду обстоятельствам, но никогда полностью, так что внутри не остаётся ничего существенного, одни недоделки, а потом вдруг смотришь, и это уже не ты, но кто-то другой щуриться на тебя в зеркало с кривой улыбочкой и пустым взглядом, а потом быстро убегает, ссылаясь на неотложные дела, которым грош цена, и ты идёшь внутри него, не понимая куда и зачем, и внутренности холодеют от страха, однако вырваться уже не в состоянии. – Так ярко это представилось, будто со мной произошло, даже руки вспотели, быть может, я стоял у самой пропасти.

Время, когда дела мои начали расходиться с убеждениями, я точно не помню, наверно, где-то в 17-18 лет, как раз в период вступления во «взрослую жизнь», однако сам процесс видится очень отчётливо. Сначала распалась какая-то цельность, справедливости ради надо сказать, весьма фантастическая, а заменить её оказалось нечем, и я перестал за частями видеть общее. Понятной причиной сего явилась её несостоятельность, равно как и того, что на освободившемся месте ничего более существенного не возникло. Наверно, надо было освобождаться от детских и юношеских иллюзий, апеллирование к ним в молодости выглядит просто смешно, однако внутри осталась лишь пустота, и уж не понятно, что лучше. Растворяясь в конкретных и пусть несущественных, но далеко не ничтожных вещах, я, по сути, заменил ими свои желания, они буквально меня заставили себя хотеть. Это – виртуальная система, замкнутая на собственных ценностях, и смены ориентиров я почти не заметил, в чём, видимо, сыграло свою роль то, что мне удалось быстро приспособиться к возникшей ситуации и неплохо устроиться в то время, как мои близкие, прежде всего, родители, люди совершенно иного склада, создали благоприятствующую атмосферу и приободряли меня на избранном пути, а самостоятельно разглядеть фальши я тогда был не в состоянии. Потом наступило оцепенение в чуждом движении, и чуждом именно потому, что его цель не была моей целью, я её не понимал, и чувствовал себя в нём лишь нужным винтиком. Далее начало приходить жиденькое удовлетворение, урывками, не надолго, и тут же проходило. От чего оно случалось, теперь уж и не припомню или сделаю вид, что не припомню, такие то были мелочи, но в конце концов исчезли и они. Сейчас же просто ступор. Понятно, что всегда приходится идти на компромиссы с реальностью, а, если сам не идёшь, обстоятельства заставляют, и иногда это даже хорошо, поскольку чаще всего именно ты оказываешься не прав, признаваясь в этом впоследствии, посему глупо сваливать всё на них, есть же и другие, более достойные люди, и говорить, что им просто повезло, как минимум малодушно. Мои собственные желания сыграли очень важную роль, ведь многое из того, что было, я хотел сам или думал, что хотел, или хотел потому, что ничего другого не знал, но в любом случае всё время присутствовала иллюзия самостоятельного выбора пути даже тогда, когда я сознательно следовал требованиям действительности, надо сказать, не всегда однозначным. Иллюзия весьма примечательная, её можно назвать тем, что пришло на смену юношеским фантазиям, есть даже конкретный пример: без любви я женился вполне сознательно, хоть меня никто ни к чему не принуждал и обстоятельств особых не было, да и любил до этого не раз, совершенно не помышляя о браке, т.е. знал, что она такое. Я женился на социальных признаках (не знаю, как лучше это назвать), просто полагая, что чего-то ещё недопонимаю, а поскольку ясность наступит лишь впоследствии, с опытом, то пусть будет задел на будущее, чтобы не оказаться вообще ни с чем. Но никакого особого понимания так и не появилось и моя слепая самоуверенность меня подвела, хоть и предполагалось в данном поступке нечто прямо противоположное. Однако тогда всё выглядело вполне логичным и находилось в моей власти, и я долго не решался признаться себе в совершённой ошибке. Но в конце концов внутри меня что-то окончательно сломалось и уже безо всякого умствования я просто не выдержал, именно не выдержал, ведь меня придавило так, что еле потом выполз. Что ещё можно сказать? Лишь посмеяться над тем, как сейчас некоторые детские впечатления мне кажутся реальней, чем без малого 8 лет брака. Вот тебе и эволюция личности, вот тебе и освобождение от юношеских иллюзий.

И опять про то же самое, очень уж меня волнует это тема: способен был бы я, с другой стороны, всегда оставаться честным с самим собой? Кажется, нет, у меня не хватило бы на то ни ума, ни опыта, ни желания. Нет, я не стану обвинять всё вокруг, кроме самого себя, мне пока удаётся этого избежать, но, если проблема столь очевидна, чего же я жду? Что должно произойти, чтобы я вырвался из круга своих нынешних представлений и двинулся дальше? Совершенно очевидно, что имеет место механическая инерция внешних обстоятельств.

Настя тщательно обдумала, как следовало повести разговор этим вечером, чтобы натолкнуть Фёдора на мысль о браке. Главное, она сразу и безоговорочно зареклась себе, что ни в коем случае сама предлагать не станет, а если не выйдет прямо сегодня, то каждый день без лишней настойчивости поднимать эту тему, чтобы он окончательно свыкся с нужной идеей, т.е. лишился какого-либо выбора. Хотя очень хотелось прямо сегодня. Советоваться она ни с кем не стала, да и подруг, которые смогли бы ей сказать что-то стоящее по данному вопросу, у неё не нашлось, однако в итоге набралась к вечеру такой решимости, которой сама бы в другой раз испугалась. И ничего удивительного, ведь это было её жизнью, её счастьем, она всё понимала, и то обстоятельство, что они так долго жили вместе, сделало бедную девушку абсолютно уверенной в своём стремлении, чего оказалось более, чем достаточно. С другой стороны, состояние, в котором Настя пребывала, таит в себе большую опасность, а именно: не соответствуй хотя бы одно мельчайшее обстоятельство внутренним ощущениям, и всё, буквально всё обращается в прах, любые планы становятся неуместными, любые душевные порывы надуманными, а твёрдая решимость превращается в глупое упрямство. И оно завладело ею вполне, однако ни утром, ни когда Фёдор вернулся домой ничего не предвещало особой настроенности с её стороны, так что он пребывал в своём обычном для тех дней настроении. Даже начало разговора, который пошёл прямо с порога, не выказывало серьёзности с её стороны, лишь, быть может, лёгкий румянец на Настиных щеках горел сильнее обычного, да взгляд смотрел яснее, однако Фёдору было не до таких мелочей, возможно, он вспомнил о них лишь много позже.

– Привет, как у тебя на работе дела? – это Настя выкрикнула слитно и без интонации ещё из кухни, когда услышала, как Фёдор захлопнул за собой дверь. Потом вышла его встретить, вытирая о полотенце руки. Чувствовалась определённая отчуждённость, будто и не человек ей нужен, а само событие.

– Нормально, всё по-прежнему, – ответил он рассеяно, даже не подняв глаз с ботинок, которые снимал, стоя оперевшись о стену и попеременно балансируя на одной ноге. Потом направился в спальню, чтобы переодеться.

– Ладно, – немного удивлённо протянула она и последовала за ним. Оставалась ещё надежда, что он просто не хочет обсуждать неприятности на работе. В том, что они действительно были, Настя нисколько не сомневалась, а вот почему именно они могли спровоцировать его на решительный шаг в их отношениях, так толком себе и не уяснила, просто присутствовало такое ощущение, мол, всё та же пресловутая «опора в жизни». – Ты вот вчера сказал, что мы давно вместе.

– И что? – бросил он, расстёгивая рубашку и с интересом наблюдая за этим процессом в зеркало.

– Да так. Мне сегодня вспомнилось, как мы познакомились, а теперь уж из головы не выходит. Что-то я совсем расклеилась, – Настя пристально посмотрела на него, будто её признание было чем-то многозначительным, она немного робела. – Странно у нас с тобой получается. Помню вот, какой ты тогда был мрачный и спокойный, нечто романтическое, загадочное было в твоём образе, я ничего подобного ещё не встречала, так что просто устоять не смогла, уже из-за одного этого не смогла.

– Обстоятельства такие сложились, сама понимаешь, а так – ничего особенного.

– Понимаю. А ты помнишь, как я сама сделала первый шаг? ты хоть это оценил? Ведь думала, бедненький, после развода в себя никак придти не может. У тебя же так было, да?

– Нет, всё попроще, да и года два после него прошло, но я оценил, честно. Послушай, где мой второй… а вот, вижу.

– Тебе, наверно, тогда всё же плохо было, вот я и решилась, и ведь почти что не для себя, а для тебя одного, и уже с первой нашей встречи поняла, что мы будем вместе. Помню, каким ты был на нашем первом свидании грустным, спокойным, рассудительным, совсем не таким, как другие, – переодеваясь, Фёдор почти её не слушал. – А ты помнишь, как мы в первый раз встретились?