Сон разума

– Он одной нашей девушке нравится, которая только из института пришла, я тебе рассказывала, помнишь? на практику, та, что цветными ручками у себя в блокноте каждый шаг расписывала, мол, «3 раза нажать большую зелёную кнопку с перечёркнутым кружочком, чтоб протянуть в факсе ленту» и т.п. – так смешно. Вот. Он её, кажется, совсем не замечает, просто комедия какая-то. Как ты думаешь, может, нарочно, цену себе набивает?

– Прямо так я тебе и сказал, ты многого от меня хочешь, я же про них ничего не знаю. Единственно, мужчины обычно цены себе не набивают, иллюзии им тут ни к чему.

– Да-а, ты прав, – улыбаясь, протянула она, на чём и эта тема была исчерпана.

Настя сильнее к нему прижалась и не надолго замолчала, машинально пощипывая край его майки и постукивая носком левой поджатой под себя ноги по ламинату, которым был застелен пол на балконе. Когда минут через пять тишины закат почти угас, она впала в лёгкую мечтательную задумчивость, ей захотелось сказать что-то очень важное, очень личное, но она не смогла, а только спросила:

– Я вот никогда не понимала, а чего же ты хочешь от жизни, а?

– Не знаю, теперь не знаю, – это немного смутило его спокойные размышления, ведь доселе Настя не задавала подобных вопросов.

– Пора бы уже, – усмехнулась она, слегка потормошив пальчиками его залысину на макушке, довольная, что сказала нечто, поставившее Фёдора в тупик. – А я, кажется, знаю.

– Странно, чего вдруг ты об этом спросила, да и что у меня осталось от жизни-то?

– Да ты что! – Настя посмотрела на него так, будто её взгляд должен был сразу его в чём-то убедить. – У тебя ещё очень многое впереди.

Уже совсем стемнело; хоть балкон и был полностью остеклён, но лавочка, обитая сероватым дерматином, на которой они сидели, крепилась прямо к стене, и спине становилось холодновато, да и разговор иссяк. Настя через пару минут, вздохнув, нехотя встала:

– Ладно, пойду-ка я посуду помою.

А Фёдор, выкурив напоследок 2 сигареты, отправился смотреть телевизор.

22.04 Кажется, завертелись шестерёнки. Конечно, не сразу в полную меру, но настроение сильно переменилось. Весь день, хоть совсем не выспался, присутствовало ощущение прилива сил и вместе с тем стойкого внутреннего равновесия (даже на работе никому не удалось вывести меня из себя), которое, наверно, можно сравнить с приятной лёгкой усталостью после небольших физических усилий только в душевном смысле. Вдруг раскрылось, посветлело сердце, и многое просто отошло на второй план. Я просто зациклился на одной мысли, стал слишком себя жалеть, от чего впал в тяжёлое оцепенение. Каково содержание этой мысли, остаётся пока загадкой, ну и бог с ней, занятно только, что именно она вывела меня на ощущение «лёгкости бытия», чему немало поспособствовала и одна из моих отрадных способностей быстро переключаться с неприятных пустых ощущеньиц на мелкую, но конкретную заботку, трудясь над которой, из головы выветривается всякий вздор. В любом случае, я честно не ожидал такого скорого действия моих вечерних «упражнений», книжонка-то не соврала. И как бы патетично то не звучало, но у меня есть уверенность в завтрашнем дне в полном смысле этого слова, будто развеялась пугающая неизвестность, и ты сам всё контролируешь, не ожидая никаких неприятных случайностей. Оптимизм этот, наверняка, преждевременный, но он мне сейчас очень нужен, так что, если бы голова немного не побаливала, было бы совсем идеально. Но это я уж слишком многого хочу.

Среди лёгкой кутерьмы в уме можно выудить и кое-что определённое: со всей уверенность и прямотой могу заключить, не много не мало, что я обычный, нормальный человек со слегка, быть может, ненормальной жизнью. Вывод довольно простой, даже тривиальный (а сейчас я не боюсь тривиальности), по сути, чтобы его получить, ходить далеко не надо, следует всего лишь взглянуть на свою жизнь со стороны и увидеть, что в ней, очевидно, нет ничего выдающегося ни в хорошем, ни в дурном смысле. Однако он (вывод) может быть ценен исключительно своей непосредственностью, тем, чтобы можно было придти к нему без фальши и двусмысленности, а иначе получится, что ты сам себя обманываешь. Лишь в юности имелись у меня кое-какие метания, но у кого их не было, ведь на то она и юность, чтобы казаться неопределённой, недосказанной, недоделанной, чтобы самому не понимать и не замечать свою жизнь, а относиться к ней как к непреложной данности и с полным сознанием собственной правоты совершать глупости столь же невообразимые, сколь и ничем не чреватые. Но теперь я думаю и действую так, как от меня требуют конкретные обстоятельства, и пусть сие немного неправда, в данный момент я готов простить себе и это.

А ведь между тем странно, что именно сейчас в характере появились необдуманные крайности, не пагубные, но несколько экзотические. Они будто раскачивают его из стороны в сторону, желая вызвать неуместную реакцию, но я всегда умею вовремя остановиться, так что всё оказывается просто понарошку. При этом одни вещи видятся размыто, по преимуществу те, насчёт которых давно утвердился во мнении, какие-то ограничения неожиданно исчезают, и бессознательно следуешь любому призыву сердца, не замечая неуместности его порывов до тех пор, пока они не переходят грани между действительностью и твоим внутренним миром. И однако же кое-что становится столь очевидным, что с досадой удивляешься, как ранее этого не замечал, а иногда даже и самая суть ускользает от тебя, и ты вполне отдаёшься одному впечатлению, любуясь его внешними ясностью и простотой. Например, приехав сегодня на работу, я долго и рассеяно просматривал документы, о чём-то поспорил с секретаршей, а потом, подняв глаза от монитора и взглянув в открытое настежь окно, будто увидел пейзаж одного из голландских художников XVI-XVII вв. Я не имею в виду дома, их крыши, улицы, наполненные людьми и машинами, а, скорее, форму всего этого, сочетание и симметрию, которые, видимо, сохраняются неизменными, как неизменными остаются небо, плывущие по нему облака, свет Солнца, стягивающиеся к горизонту и образующие единое органичное целое так, что в каждой его чёрточке ощущается подчинённость общему ритму. Возможно, рассуждения о гармонии целого слишком размыты, чтобы считаться с ними, но я открываю его для себя только сейчас, чем покамест и наслаждаюсь, отыскивая закономерности, понятные только мне одному, не ощущая никакого желания с кем-то делиться. Конечно, сие эгоизм, даже злорадный эгоизм, презирающий всех вокруг, но и его я сознательно и с лёгким сердцем себе позволяю, потому что не знаю, будут ли мои открытия иметь значение для кого-нибудь другого. Даже с близкими не хочу делиться, поскольку насчёт них точно уверен, что они меня как раз таки не поймут, а вот беспокойства будет много. Тема тёмная, к тому же я захожу куда-то не туда, волнение окружающий здесь ни причём, в ней много нового, непонятного, а сейчас достаточно просто запомнить её внешнюю форму.

И ещё о вещах. Пытаясь достигнуть цельности в каком-либо деле, я постоянно рассыпаюсь в ничтожных мелочах, стараясь уловить общий смысл, направление, у меня никак не получается собрать воедино впечатления, которые я испытываю даже не весь день, но в каждую конкретную минуту, всякий раз мечась из стороны в сторону и хватаясь то за одно, то за другое – просто признак тягостного слабоумия. Однако такое ещё случается, когда не видна конечная цель и части рассыпаются лишь постольку, поскольку им не могут предать должной формы – это я знаю по опыту, что даёт меньше поводов для сомнений. (О вещах пока всё.) По крайней мере, есть дорога, по которой нужно идти, а всё необходимое, надеюсь, впоследствии на ней промелькнёт, главное, не пропустить.

К сожалению, Фёдор и не подозревал, сколь обеспокоил и в то же время обнадёжил Настю вчерашний его ответ о том, что он не знает, чего хочет от жизни, а, между тем, она начала кое-что серьёзно и болезненно обдумывать, болезненно то ли с непривычки, то ли от страха перед окончательным решением, которое старалась откладывать изо всех сил, но вдруг стало просто невмоготу. Не часто ей хотелось что-либо переменить в своей жизни, Настя вполне умела удовлетвориться тем, что имела, приспособиться и найти лучшее в своём положении, однако моменты, когда надо было принимать определённые решения, приходили сами собой, и каждый раз ей оказывалось мучительно больно вырываться из круга привычных представлений (а перемены в жизни у неё всегда сопровождались уходом старых и возникновением новых ценностных ориентиров), поскольку чувствовала насильственное отторжение части себя, однако всё равно шла вперёд то ли от недостатка ощущений, то ли от нездоровой страсти к потрясениям, а, скорее всего, просто потому, что считала такие вызовы чем-то вроде «правды жизни» или ещё каким-нибудь словоблудием. Так или иначе, но она была способна на что-то решиться даже при возможности и далее уживаться со сложившимся порядком вещей.

Уже годам к 25 Настя стала вполне сформировавшейся натурой, неплохо понимавшей, чего ей стоит ждать от жизни, и, если иногда прорывалась у неё девичья наивность или подростковый максимализм, она умела их вовремя распознать и даже временами использовать себе во благо, особенно когда стоило выглядеть смелой, но неопытной. Вместе с тем она никогда не задумывалась, к какому типу женщин относится, а ведь мужчины редко воспринимали эту девушку как объект влечения, практически никогда не влюблялись, часто не замечали и почти всегда общались в сугубо деловом или дружеском тоне, ведь красота её сразу не давалась. По всей вероятности, Настя рано бы вышла замуж и была счастлива в браке, прожив в нём всю жизнь, если бы вовремя нашёлся мужчина, в меру зрелый и более или менее состоявшийся, который смог её разглядеть. Однако она уже дважды стояла на грани супружества и дважды её так и не переступила.

Первая любовь, первая серьёзная любовь, пришла к ней в 18 лет, т.е. довольно поздно и так, что она хоть не сразу, но вполне определённо поняла, к чему всё должно придти. Он был её ровесником, другом детства, сыном приятелей родителей да к тому же ещё и сосед – всё слишком благоприятствовало. Получилось это нечаянно. Когда они стояли вдвоём и курили в своём любимом укромном месте, парень вдруг начал рассказывать с показавшейся ей тогда неестественной откровенностью, что встречается с девушкой, с которой познакомился в институте, как она красива, умна, что-то очень искусно умеет делать и т.д. и т.п. И тут в Насте вспыхнула такая животная ревность, что у неё аж в глазах потемнело, она разошлась и, поминутно перебивая собеседника на каждом слове, начала откровенно гнобить девчонку как только могла, по сути, даже не зная, кто та такая. Но, когда выяснилось, что девушка друга не местная, живёт в общежитии, прекратила свои беспорядочные нападки, поскольку прекрасно поняла, куда именно надо давить. Потом она некоторое время поразмыслила над ситуацией и что именно ей следует делать, правда, ни разу не дав себе отчёта в значимости собственных чувств, не была ли это, например, обычная полудетская любовь, ведь Настя всегда держала его на некотором расстоянии и не любила с ним откровенничать, а тут вдруг ей могло показаться, что у неё отобрали её собственность, либо самолюбие оказалось уязвлено тем, что сама она до сих пор одна… Да мало ли ещё подростковых бредней. Однако в конце концов ей удалось убедить и друга, и себя в искренности своей любви, причём убедить его оказалось гораздо легче, особым умом тот, видимо, не отличался; тем не менее, заняло это некоторое время. Она старалась чаще с ним общаться, попутно с неестественной для молодости жестокостью придумывая нелицеприятные истории про общежития, которые ей будто бы рассказывали сокурсники, и после многозначительных взглядов и пауз бедному парню становилось совершенно очевидным, что их участницей могла быть и его девушка, чем вдоволь помучила пацана, уже тогда ощущая над ним своё превосходство. Но когда он, наконец, сказал, что расстался со своей возлюбленной, Настя сама сделала первый и недвусмысленный шаг, который тот принял за проявление благородства с её стороны, по крайней мере, парень стал смотреть на свою новую пассию с чувством подчинённости. Впрочем, до поры до времени их отношения были очень милыми, родители, конечно, старались не вмешиваться, но, кажется, свадьбу уже планировали, однако молодой человек никак не делал предложения, кстати сказать, по весьма комичной причине: он ждал сперва от неё решение по этому вопросу, в то время как её чувства были крайне неопределённы, поскольку такой сопливый мальчик ей уже тогда был не нужен. Впоследствии же он начал подозревать, что им сманипулировали, как известно, не зря. Конечно, Настя искренне любила его, в бесчувственности и чванстве обвинить её нельзя, но не долго, так что их отношения начали медленно, но неотвратимо угасать, и она всерьёз стала задумываться, как побезболезненней с ним расстаться, видимо, женское самомнение позволяло ей думать, что тот влюблён в неё без памяти. На этом и на чувстве вины, что, быть может, она разрушила его настоящую любовь, их пара продержалась довольно долго, как раз до окончания института, а потом произошло нечто, оказавшееся полной неожиданностью. Парень собрался искать работу в другом городе и у него даже мысли не возникло позвать свою девушку с собой. Во время их последней встречи он ни разу не посмотрел ей в глаза и отделывался лишь короткими репликами по делу, а под конец даже не попрощался, короче говоря, он просто её перерос. Всё закончилось ничем, Настя сильно переживала по этому поводу и начала считать себя брошенной, ей казалась, что жизнь потеряна, хотя то было всего лишь переменой мест.

Во второй раз, когда всё могло завершиться браком, присутствовал не только тривиальный расчёт, однако и особой любви с её стороны не наблюдалось. Он лет на 15 оказался старше неё, ухаживал вполне искренне, что с Настей случилось почти впервые, почему она испытывала то радость, то сожаление, поскольку хотела этого, но всё же не от него. Вместе с тем, ей постоянно казалось, что познакомились они не случайно, что их специально свели, возможно, по его же просьбе, что тут была какая-то интрига, однако при этом он, видимо, умел её разглядеть, а она охотно позволяла себя любить. Началось с недорогих подарков, совместных походов по приятным заведениям, потом стоимость подарков стала возрастать, несколько раз они вместе съездили на море, один раз в горы, где прилично и со вкусом отдыхали, так что отношения их получались складными и приятными. Ей было безразлично, следует ли его любить или нет, казалось, что всё уже решено, и значения подобное обстоятельство не имеет. В любом случае, если и существовали у него какие-то недостатки, то весьма незначительные, с которыми запросто можно смириться на фоне явных преимуществ. Настя даже не особо задумывалась, чем он так неплохо зарабатывает на жизнь, совсем не будучи безмозглой куклой, поскольку понимала, что не очень-то и вправе об этом спрашивать, ему удавалось таким образом не ограничивать её свободы, что она всегда планировала своё свободное время, в том числе и их встречи, как ей вздумается, а вместе с тем уже во многом жила на его средства. Короче говоря, мужчина почти идеальный, почти заставивший себя полюбить, однако, когда речь всерьёз зашла о свадьбе, выяснилось одно немаловажное и весьма печальное обстоятельство. Дело в том, что он уже дважды был женат, но ни одного ребёнка от предыдущих браков у него не осталось. Поначалу Настя предполагала, что тот слишком усердно занимался карьерой, но это не состыковывалось с двумя браками и двумя разводами, потом думала, что он просто не любит детей, и попыталась окольными путями это выяснить, используя всю свою «женскую хитрость», однако её любовник умел быстро угадать, куда она клонит, и превращал опасный разговор в шутку, что само по себе ещё более настораживало. Как и любая нормальная женщина, Настя хотела иметь детей, а к тому времени уже очень хотела, однако частенько пасовала перед тем, чтобы назначить себе конкретные сроки. Ситуация была странной, её даже несколько раззадорило несерьёзное отношение с его стороны, в плохом смысле раззадорило, она вдруг и во что бы то ни стало решила получить прямой и ясный ответ, совершенно не заметив, что сама не готова быть откровенной с собой, и в конце концов, конечно же, нарвалась на него. Оказалось, что он бесплоден, т.е. не совсем, но шансов крайне мало. Столкнувшись с этим фактом лицом к лицу в первый раз в жизни, Настя впала в растерянное недоумение, неразрешимое сомнение, постоянно задаваясь вопросом, содержание которого было крайне нечётким и так никогда и не высказанным, но ближе всего по смыслу он прозвучал бы так: а зачем же тогда всё это? Что делать далее, не понятно, какое принять решение, она не знала, а советы друзей и родителей были прямо противоположны; словом, довела себя чуть ли не до истерики (и это при том, что начиналось всё так размеренно), недели две ходила бледная, почти не красилась и не спала, с ним за это время ни разу не увидилась, но в итоге после всех мучений ей хватило ума понять, кем она станет для него впоследствии, чем и решила внутренний конфликт. Самое интересное, что при их последнем разговоре он не выказал никакого разочарования и, скорее, даже обозлился, что его вызвали на откровенность в данном вопросе, да всем разболтали, будто речь шла не о судьбе живого человека; это в достаточной мере перевесило все достоинства «молодого» человека.