Сон в Нефритовом павильоне

Император взял из рук Феи исписанный лист, просмотрел и сказал:

— Мы намеренно поручили записать все это тебе, ибо мы желаем, чтобы все в нашем государстве узнали о твоей прямоте и честности.

Сын Неба самолично начертал на красной бумаге [307] шесть иероглифов, которые означали: «Главный имперский ревизор Фея Лазоревого града», и вручил грамоту Фее.

— Завтра мы выезжаем в столицу, — улыбнулся император, — отправляйся за нами, ступай в дом своего мужа и жди его возвращения.

307

На красной бумаге писались особо важные документы, а также пожелания долголетия и счастия.

— В мужском платье не подобает мне сопровождать ваше величество — это могут расценить как нарушение этикета. Со мною служанка, позвольте нам добираться до столицы самим.

Император горько жалел о своих заблуждениях, поэтому очень торопился вернуться к государственным делам. Лу Цзюнь и Дун Хун задыхались от бессильной ярости — власть уплывала у них из рук. Говорят, раненый зверь бросается на человека, схваченный за руку вор способен на убийство. Так и здесь: разоблаченные смелыми речами Феи, эти негодяи и не подумали раскаяться в своих преступлениях, наоборот, замыслили новые. Нужен был только подходящий случай, чтобы приступить к злодейскому делу. Неожиданно к императорскому дворцу подскакал вестовой, который доставил послание шаньдунского правителя. Вот что в нем говорилось:

«Предводитель северных сюнну со стотысячным войском движется из Яньмыня через земли Тайюань к границам Янчжоу. Силы его огромны, наступление стремительно, вскоре он будет в провинции Шаньдун. Умоляю Ваше Величество выслать на подмогу большое войско!»

Прочитав, Сын Неба обратился к свите: — Видимо, сюнну узнали, что наши укрепления на севере пришли в упадок, потому им и удалось так быстро достигнуть рубежей Шаньдуна. К несчастью, мы далеко от столицы, вести доходят к нам с большим опозданием, и не с кем обсудить прискорбные события! Кто-то из свиты выкрикивает:

— Дело не терпит отлагательства, нужно пригласить сановного Лу Цзюня.

Тем временем вероломный вельможа, поняв, что вышел из милости у императора, сказался больным и скрылся в своих покоях. Услышав о нападении сюнну, он просиял от радости, уселся на постели и стал размышлять: «Само Небо пришло ко мне на помощь! Посылает удобный случай, чтобы я возродил свое былое могущество при дворе. Лучше всего попроситься сейчас в войско, покрыть себя славой на полях сражений — и Сын Неба простит меня и вернет мне свое расположение. Ну а если судьба окажется против меня, то, что делать, запахну халат на левую сторону [308] и буду служить сюнну, у них получу и княжеский титул, и богатство!» Он поспешил к императору, пал перед ним ниц и смиренно вымолвил:

308

…запахну халат на левую сторону… — Так запахивали халат варвары, то есть некитайцы.

— Велика вина моя перед вашим величеством! Я готов положить голову на плаху, дабы искупить свои прегрешения. Но теперь, перед лицом ужасной опасности, надвинувшейся на страну, я не стану молить о прощении, а попрошу вашего позволения делом искупить свои заблуждения. Враги перекрыли дорогу в столицу, а в свите вашего величества ни одного военачальника, — позвольте же мне возглавить охраняющий вас отряд, призвать к оружию местное население и вместе с даосом Голубое Облако выступить на врага, бросить к ногам вашего величества голову презренного хана сюнну и этим завоевать вашу милость снова!

Император задумался, но другого выхода не было. Он взял Лу Цзюня за руку и со вздохом проговорил:

— Не вы одни повинны в том, что случилось, — и самого себя казним мы за заблуждения прошлого. Потому сегодня и государь, и его подданный должны быть заодно. Забудь все, докажи нам свою преданность в трудный час, помоги нам!

Лу Цзюнь припал к руке государя, обливая ее слезами. — Доброта вашего величества не знает предела! Я готов приложить все силы и доказать, что потрачена она не впустую!

Император тут же назначил Лу Цзюня командующим войска из семи тысяч стражников и пяти тысяч ополчения Цинчжоу и приказал немедленно выступать против сюнну. Лу Цзюнь вызвал к себе даоса Голубое Облако:

— Государство в опасности; северные сюнну подошли к рубежам провинции Шаньдун. Император поручил мне разгромить врага, но я не знаю, как это сделать. Помогите!

— Я житель заоблачных высот, отрешен от мирской суеты. Я могу для вас слетать в Нефритовую столицу и передать любую весть на Три горы, но судьбы страны и исход войны не в моей власти.

— Значит, вы отворачиваетесь от меня в трудный час? — размазывая по щекам слезы, закричал Лу Цзюнь. — Разве не я разыскал вас, возвысил перед государем и приблизил к нему? Вы же знаете: кто завязал узелок, тот и развяжет! Подумайте еще раз, не покидайте в беде!

— Ладно уж, — осклабился даос, — будем считать, что вы меня уговорили. Придется помочь, беда-то нешуточная!

Обрадованный Лу Цзюнь тотчас доложил Сыну Неба, что готов выступать, и скоро вместе с даосом вел войско к Шаньдуну.

Известно, что среди северных сюнну самое воинственное племя — мохэ. [309] Ханьский Тай-цзу семь дней отбивался от них под Бодэном, даже У-ди, умелый полководец, и тот не преуспел в сражениях с ними. После династии Тан и Сун племя стало еще более могущественным. Его предводитель, хан Елюй, [310] обладал такой силой, что мог голыми руками рвать железо. Хитростью и коварством он отнял власть над племенем у собственного отца, вырастил своих воинов в лютой ненависти к жителям равнины и, прознав о том, что страной Мин заправляют изменники и обманщики, а Яньский князь удален от дел и выслан из столицы, возликовал.

309

…среди северных сюнну самое воинственное племя — мохэ. — Мохэ — народ тунгусского происхождения, обитавший в районе рек Сунгари и Уссури, к сюнну не имел никакого отношения.

310

Елюй — родовое имя правителей киданей, другого народа, населявшего территории нынешней Внутренней Монголии и МНР. В X в. кидане завоевали созданное мохэ государство Бохай.

— Небо дарит нам империю Мин — в ней сейчас и страшиться-то некого!

Он разделил свое войско: один отряд, числом двадцать тысяч воинов под началом богатыря Тобара, направился через Иньшань и Ханьян в монгольские степи, дальше мимо Цзеши к минской столице. Другой отряд, числом тридцать тысяч воинов, вел сам хан. Он собирался соединиться с конницей монголов и напасть на Шаньдун, преградить минам путь к отступлению и вынудить их сложить оружие.

Тобар шел, как ему указал хан, и не встречал никакого сопротивления. Местные власти тщетно пытались противостоять нашествию, приказывали закрыть ворота крепостей, а воинам сражаться, но воины в ужасе перед сюнну разбегались кто куда, чиновники думали только о спасении своих семей. В столице воцарилась неразбериха. Мать-императрица отдавала какие-то приказы, наказывала военных и гражданских почем зря, но все было бесполезно. И как-то ночью отряды сюнну подошли к столице и начали ломиться в Северные ворота. Императрица вывела из дворца супругу и наложниц государя, собрала всех придворных дам и, не найдя экипажей, приказала бежать верхами через Южные ворота. В сопровождении десятка слуг женщины выехали из города.

Проскакав несколько ли, императрица оглянулась: над столицей поднялось пламя!

Один из богатырей захватчиков бросился в погоню за небольшим отрядом и начал бой с малочисленной охраной. Телохранители императрицы сражались самоотверженно, но силы были неравны. Самой матери государя и даме Цзя удалось скрыться от преследователей. Когда они замедлили бег своих коней, то увидели, что их сопровождают несколько оставшихся в живых телохранителей и пять или шесть придворных дам.

— Варвары вот-вот окружат нас, — воскликнула дама Цзя, — не лучше ли скрыться в горах, а поутру поискать какое-нибудь прибежище?