Сонька. Продолжение легенды

К нему подошел Кочубчик, с ухмылкой спросил:

— Это ж по какому делу полиция по ночам шастает?

— Не твоего ума дело, — сурово отмахнулся Никанор. — Ступай спать.

— Часом, не по Сонькину душу?

— Много знаешь, плохо спишь.

Володя подошел к старику вплотную, промолвил в самое лицо:

— Ты, дед, шило от меня не таи. А то ведь в задницу так уколет, мало не покажется, — и зашагал прочь.

Тем временем за дверью, в комнате, Егор Никитич внимательно слушал княжну.

Говорила она негромко, деловито, коротко.

— …Даму следует взять в полдень при входе в Летний сад. Она залезет в карман к некоему господину, он тотчас поднимет скандал, и ваши люди должны отправить ее в участок.

— Господин тоже подставной?

— Я в этом не разбираюсь, но полагаю, да.

— Насколько схеме, изложенной вами, можно доверять?

— Полностью.

— Если затея сорвется, Соньку будут ждать худшие времена.

— При чем здесь Сонька?

— Простите, оговорился.

— Не сорвется.

Следователь оглянулся на дверь, спросил:

— Второй раз я встречаю здесь господина с бородкой. Кто он?

— Хромой?

— Да.

— Работник. А чем он вас не расположил?

— Определенно не могу ответить. Криминальное лицо, нехорошее.

— В этом доме нет криминальных лиц! — твердо ответила девочка. — Какие еще вопросы?

— Вознаграждение.

— Но дело еще не сделано.

— Хотя бы аванс.

Анастасия вынула из ящика небольшое ожерелье, протянула следователю. Тот повертел его в руках, внимательно разглядывая, согласно кивнул.

— Да, это не более чем аванс. Сама история будет стоить много дороже, мадемуазель.

Егор Никитич поднялся, откланялся, толкнул дверь.

— Доброй вам ночи, — и предупредительно помахал пальцем. — А за хромым следите. Как бы от него не случилось проблем, — и покинул комнату.

Михелина проснулась утром от сильного стука в дверь. Тут же к ней в спальню ворвалась с телеграфным бланком в руке княжна, с порога закричала:

— Он приезжает!.. Анечка, его наконец привозят!

— Кого? — со сна не поняла та.

— Твоего Андрея!.. Кузена! Завтра встречаем на Николаевском вокзале!

Михелина выхватила из рук Анастасии телеграмму, сквозь слезы попыталась прочитать написанное, но затем обхватила подругу, и обе зарыдали, как счастливые дуры.

Воровка вытерла мокрые глаза, печально сказала:

— А как же я поеду встречать?

— Со мной, — несколько удивившись, ответила княжна.

— Меня могут схватить! Они ведь не спускают глаз с дома.

Анастасия задумалась.

— А мы под забором, как в прошлый раз!

— А вдруг на вокзале засекут?

— Не засекут! — возразила княжна. — Там будет уйма народу, никто на тебя даже не глянет. А потом, Андрюша меня не поймет, если тебя не будет.

— Надо воров предупредить.

— Непременно. Так будет спокойнее.

Михелина снова взяла телеграмму, ей все-таки удалось прочитать текст, она приложила листок бумаги к лицу, потом стала его целовать.

В Летнем саду, как всегда, было многолюдно. Прогуливались парочки, носилась по аллеям детвора, степенно отдыхали пожилые господа на скамеечках.

При входе в сад толчея была знатная. Нищих здесь толкалось столько, что казалось, лезли они со всех сторон, и никакие полицейские не могли унять их.

Подсадная, воровка Бруня, немолодая, дебелая, с перевязанной рукой, также толкалась на входе, канючила пискляво, жалобно:

— Люди добрые. Помогите несчастной женщине, которая только что вернулась с войны! Сестричка милосердия! Была раненная, рука не заживает, болит! Детки отвернулись, мужик спился… Помогите, кто чем может.

Заметила плотную спину ладно одетого вора — он прошел мимо нее впритирку, — у которого она должна жухнуть лопатник, заголосила еще громче:

— Люди добрые, помогите! Была на войне сестричкой милосердия…

Не переставая ныть, воровка протолкалась поближе к жертве, не сводила с нее ждущего взгляда.

— Рука раненная, не заживает, гниет… Кто ж возьмет меня на работу негожую, хворую?.. Люди добрые…

Бруня увидела, как господин полез в карман, чтобы достать денег для покупки булки с ветчиной, придвинулась к нему еще ближе.

Вор купил еду, по рассеянности сунул портмоне в задний карман, и в тот же момент Бруня ловко выудила его оттуда. Хотела было спрятать добычу, но ее уже крепко держали два господина в штатском.

— Чего надо? — отчаянно завопила она. — Чего я такого сделала? Люди добрые, спасите несчастную бабу!.. Ничего ведь не сделала, а меня заарестовывают!.. Люди добрые!.. Караул!

— В участке расскажешь, — сказал один из шпиков, и они потащили упирающуюся воровку к повозке.

Допрашивал Бруню сам Егор Никитич. Воровка сидела напротив, вытирала слезы на грязных щеках, шмыгала носом.

За отдельным столиком сидел в качестве писаря младший полицейский чин Феклистов, старательно записывал все, что было здесь говорено.

— Твоя настоящая фамилия?

— Не знаю, никогда не имела.

— А так, значит, Бруня?

— Бруня.

— Давно воруешь, Бруня?

— Не ворую. Вот вам крест, — воровка перекрестилась.

— За воровство знаешь сколько дают?

— Так ведь не воровала я!

— Горбатому будешь рассказывать. — Следователь откинулся на спинку стула, внимательно посмотрел на воровку. — Ты уже, Бруня, под следствием. Понимаешь?

— Понимаю.

— А раз так, отправим тебя в Кресты…

— В Кресты?.. Только за то, что милостыню просила?

— Не перебивай.

— Извиняйте.

— В Крестах просидишь не меньше месяца. А то, может, и больше.

— А опосля?

— Опосля суд. Могут отправить в Смоленский острог, а могут и на каторгу. Вот так, Бруня…

Воровка плакала. Феклистов отложил ручку, потер уставшие пальцы.

— Ладно, сознаюсь. Хотела тиснуть, так ведь не удалось. Цапнул за руку, гумозник! — вытерла тетка слезы, с надеждой посмотрела на следователя. — За то, что созналась, скостят срок?