Соперник Цезаря

Цицерон вышел из барака и двинулся по виа принципалис. [146] Центурион, сидевший у костра, заметил легата, поднялся и пошел следом. Квинт кутался в плащ, но все равно его трясло. В лагере повсюду слышался перестук топоров: праздных не было, с утра даже раненые, кто не из тяжелых, — за работой. Несколько солдат на костре варили кожу — запасы продовольствия подошли к концу.

«Скоро друг друга станем есть», — усмехнулся Цицерон и стал подниматься на сторожевую башню.

146

Виа принципалис — улица лагеря, которая шла между палатками-бараками легионеров и палатками военных трибунов. Квадрат римского лагеря делился на четыре части двумя улицами — виа принципалис и виа преториа.

Несколько дней назад ушел к Цезарю посланец — раб одного из союзников-галлов. Обещал тайными тропами пробраться к проконсулу в Самаробриву. Если доберется, то Цезарь приведет подмогу и разобьет галлов. В том, что Цезарь разобьет галлов, никто не сомневался. Если гонец не дойдет — они здесь все погибнут. Предыдущие посланцы не дошли.

Квинт остановился на площадке рядом с часовым.

— Пароль, — проговорил машинально.

— «Надежда лагеря», — отозвался легионер.

— Тихо? — спросил легат, оглядывая возведенную вокруг римского лагеря галлами стену. По всем правилам военного искусства построили, научились. Варвары всегда быстро учатся.

— Тихо, — отвечал солдат.

— Это хорошо, — кивнул Цицерон.

Если тихо — значит, гонца не поймали. Головы прежних посланцев-неудачников, надетые на колья, красовались над галльским валом. Вал высокий — выше человеческого роста. И ров широк — не меньше пятнадцати футов шириной. Железных инструментов у галлов не было: копая ров, дерн они снимали клинками мечей, а землю вынимали руками и уносили в плащах. Варвары… Здесь, во рву, их полегло немало на седьмой день осады, когда они яростно кидались на римские укрепления. Галлы подступили вплотную — им было не податься назад и не отойти. Квинт был со всеми на стене; он сам себе казался катапультой, с механическим однообразием мечущей дротики. О том, что он не механический, а живой, напоминала лишь боль в натруженной руке. Кажется, он и не боялся в те часы. Квинт прикрыл глаза, будто проверял себя — не обманывает ли память? Странно, но он не боялся. Одна мысль была: сделать все, как надо, спасти лагерь. А то попрекнут: неопытный, изнеженный, старый. Однако в тот день, когда ветер ревел в кронах деревьев, как сумасшедший, и разносил огонь с загоревшихся соломенных крыш по всему лагерю, они выстояли. Смогли. А сколько еще смогут? Приступы — чуть не каждый день.

Хорошо, успели завезти осенью много леса — теперь есть чем стены надстраивать и бараки ремонтировать, и обогреться тоже можно. А вот с хлебом и фуражом — беда. И легионеры просто валятся с ног от недосыпа и усталости.

Квинт отвернулся от вражеского лагеря и стал глядеть на соседние холмы, поросшие лесом. Фиолетовые стволы на фоне зеленого, под сине-стальным небом. И тут вдруг понеслась снежная кутерьма, будто невидимая рука сыпанула птичьим пухом из горсти. И Квинт подумал, что мир этот, холодный и недужный, все равно удивителен и до боли красив.

Квинт на миг прикрыл глаза, и тут в голову ему пришла какая-то дивная фраза, будто птица прошелестела крыльями. Квинт даже рот приоткрыл — хотел выкрикнуть эту фразу, так она была хороша. Но слова прошелестели и пропали. Их спугнул крик.

Квинт поглядел вниз. Несколько галлов пытались вытащить вмерзшие в землю тела своих товарищей, и тут налетел на них центурион второй центурии Тит Пулион. Пулион метнул пилум, наконечник вонзился одному из галлов в грудь и переломился. Варвар покачнулся и рухнул на товарища. Вмиг в Пулиона полетели пять или шесть дротиков. Центурион успел укрыться за тяжелым щитом, но два дротика пробили щит насквозь. Пулион схватился за меч, но не мог двинуться с места: дротики сделали его щит неподъемным, а галлы продолжали обстреливать и не давали носа высунуть. Легат смотрел на этот неравный поединок, раскрыв рот, будто на захватывающем спектакле. Ор стоял страшный, даже часовой рядом с легатом вопил: «Беги!» Кричали легионеры на стене, кричала охрана ворот. Галлы тоже вопили, но на гребне своего вала не показывались, лишь головы их мелькали за укреплениями — боялись ловушки. Лишь один отряд участвовал в этой неравной схватке.

Тем временем варвары прекратили стрелять: решили, что римлянин либо ранен, либо убит, и надо бы посмотреть, что с ним. Галлы побежали к застывшему за щитом центуриону. А из римского лагеря мчался вечный соперник Пулиона — Луций Ворен во главе десятка легионеров. Возле щита и укрывшегося за ним Пулиона римляне и галлы сошлись. Ворен налетел на варваров с мечом, ударом тяжелого щита с умбоном, как тараном, сбил с ног вожака, остальные подались назад. Тут и Пулион вскочил и кинулся на галлов, бросив изуродованный щит. Легионеры тем временем обступили его, прикрыли щитами, и все вместе двинулись к воротам. Кто-то был ранен: по снегу частили алые капли. А со стены римляне принялись метать дротики, чтобы отогнать галлов от своих.

— Опять решили храбростью помериться! — улыбнулся Квинт Цицерон.

— Как же, храбростью, — хрипло отвечал часовой — от крика сел голос. — С голодухи животы подвело, вот и полезли в драку. Лучше уж в драке погибнуть, чем от голода подыхать.

Ворота лагеря распахнулись, пропустили римлян и закрылись.

А в галльском лагере крик поднялся пуще прежнего. Через несколько мгновений на копье рядом с изрядно подгнившими появилась новая голова — очередной посланец так и не добрался до Цезаря. Легат пошатнулся — показалось, что чья-то ледяная рука сдавила сердце.

— Эй, сюда! — крикнул вниз часовой. — Легату плохо!

Два легионера, стуча калигами, кинулись наверх по обледенелой лестнице, чтобы свести Квинта вниз. Один из легионеров был ранен несколько дней назад — на левом предплечье белела заскорузлая повязка. Второй давился хриплым изматывающим кашлем. На обоих поверх туник были надеты лагерные кожаные лорики без стальных пластин — в такую стужу не походишь с утра до вечера в броне. Значит, эти двое не из дозора, а сами бегут, по зову сердца.

Квинт спустился вниз, легионеры по очереди поддерживали его — боялись, что упадет, как в прошлый раз, когда после бессонной ночи ему вдруг сделалось плохо.

У подножия башни ожидал его Клодий. Он был в кольчуге, в шлеме, но все же отличим от других — то ли повадкой, то ли осанкой. Есть у римских нобилей что-то такое в манере держаться, такому не научишься — это с рождения в крови. Квинт Цицерон подобными манерами не обладал и потому втайне завидовал смертельно всем этим Клавдиям, Юлиям и Метеллам.

— Легат, гонца поймали, — сказал Клодий.

— Знаю.

— Если не доберемся до Цезаря, нам конец. Надо послать кого-нибудь. Сегодня же.

— Галлы этого ожидают. Сегодня никто не пойдет.

— Я пойду. Я и мой проводник, — сказал Клодий.

Квинт Цицерон от такой дерзости растерялся: прежние гонцы все были галлами, из тех, что оставались верны римлянам, — но и они не пробились к Цезарю. А этот, пришлый, неженка, патриций, вообразил, что сумеет.

— Как ты проберешься? — только и спросил легат.

— Неважно. Дай мне письмо. Я его доставлю.

Вот уж вправду говорят, что этот человек безумен.

Но кто знает, вдруг Фортуна улыбнется безумцу?

Квинт в сопровождении двух легионеров направился в преторий. Клодий последовал за ним.

«Пусть уходит, — обреченно подумал Цицерон. — Если Бешеного убьют, брат Марк обрадуется до смерти. Только жаль, если убьют сейчас».

В маленьком домике горел огонь, и было тепло. Колон подкидывал в очаг поленья. Заметив легата, колон вскочил, схватил со стола серебряный кубок и протянул господину. В кубке была какая-то настойка, пахло сосновыми шишками.