Сороковые... Роковые

Дед обнял Ивана, а тот горячо благодарил его.

– Ай, сынок, знать, не суждено тебе погибнуть, вот увидишь, жив останешься. Примета есть такая - у гостях у старухи с косой побыл и вярнулся, значить, жить будешь долго!!

Ефимовна потрясенно переводила взгляд с Лешего на Матвея...

– Леш, это же..? Невероятно?? Одно лицо, только мальчик худенький!

– Да, Марья, это мой, чудом найденный и чудом же выживший - сын. Спасибо Варе с её таблетками, они не только Василя, а ещё многих поставили на ноги.

Гринька и Василь дружно вздохнули.

– Ничего, ребятки, вы-то точно доживете!
– произнес непонятную фразу Леший, а Гринька, неунывающий и не лезущий в карман за словом - только огорченно покачал головой.

Как тяжело было отпускать Лешему своего сына... знает только он сам. Отец и сын, молча обнявшись, стояли долго-долго.

– Ждать буду, Матюша, всю оставшуюся мне жизнь, может, и сбережет тебя моя отцовская любовь, ты, сын, пиши мне, вон, на Крутовых.

Как смотрел Лавр на уходящих ребят, долго потом кряхтел и утирал глаза - пока никто не видел.

Жизнь сразу же завертелась колесом. В освобожденных районах начали разминировать поля - торопились по сухой погоде успеть засеять озимыми, чтобы рожь уродилась. Первыми в Березовке саперы проверили все поля усадьбы Краузе, а вот в самом доме обнаружили много чего из тех сюрпризов, что взрываются.

– От гад, змеюка, Фридрих, гаденыш, яго это работа, то-то ён усё туды и приезжа!
– ворчал вездесущий, забывший про прострелы, дед Ефим, некогда стало на печке ворчать, надоть дела делать.

– Счастье, что мальчишки не залезли, - попыхивая дедовым самосадом-горлодером, говорил пожилой уже старшина, старший у саперов.
– Мальчишки, они любопытные, всегда стараются нос засунуть, куда не следует.

– Да они, можеть, и наладилися, так энтот, сынок хозяйский до последнего бывал тута, а хто ж станеть лезти, зная его поганую натуру.

Саперы разминировали все и через неделю уехали, а бабенки, ребятня постарше и деды взялись за пахоту. Наезжал к ним однорукий, болезненого вида секретарь райкома - Илья Никифорович, назначенный только что, бывший у мирное время агрономом у Беларуси, што ешче под немцем была - бабы его жалели, а он, толковый мужик, присоветовал, как лучше вспахать и засеять поля. И пахали до самых поздних сумерек, две их худые, лядащие лошаденки выбивались из сил, но тянули плуг.

Стешу назначили бригадиром, а вот правой её рукой стал Гринька. Стеша убегала покормить Дуняшку, а Гринька, с неизменной цигаркой командовал бабами. И так лихо у него получалось, что как-то незаметно его стали звать Родионычем.

Особенно после того, як до них приехали хфотограф и корреспондент газеты, аж из самого Бряньску.

Панаса в армию сразу не отправили, он, что называется - сдавал дела. Долго и тщательно рассказывал про действия своего отряда, про пленных, про погибших семерых заброшенных диверсантов - горевал, что они погибли - не мог ведь он сказать всей правды. Осипов предоставил все записи их удачных подрывов и всех проведенных операций против фрицев, вклад оказался внушительным, и особист откровенно удивился, что в отряде погибло столько мало партизан, в соседнем, вон, напротив, были очень большие людские потери.

Приглашали и Лешего, тоже долго вели с ним разговоры, все - и Панас, и Осипов, и Леший в один голос говорили о погибших дивовцах и двух мальцах Крутовых только самые хвалебные слова. Панас с Осиповым долго сидели и писали представления к награждению самых отличившихся своих партизан, конечно же первыми шли ребята, которые ушли к себе, потом Гринька с Василем, Стеша, Пелагея, остальные партизаны. Мужики включили в список почти всех.

Гриньку с Василем тоже расспрашивал особист - его интересовало все.

Гриня, не мудрствуя, рассказывал, Василь кивал головой или наоборот, мотал, когда Гринька что-то не точно говорил.

– От, ён у меня як прохфессор, усё помнить, доисконально!
– хвастался братом Гриня

Василя осматривали в больнице. Врач, усталая такая тетка сказала, что мальчик заговорит, может, совсем скоро, а может, к весне.

Особист сильно смеялся, когда Гринька рассказывал про дедовы схороны и записки.

– И как ты так долго молчал, при твоей-то болтливости??

– А дед сказал, никому, от я и молчал, я чаго ж, не понимаю что ли? Мы с Василем у Радневе часто бывали, на нас уже внимания не обрашчали, ну, носют малые усякую дрянь у ремонт, а Василь, ён совсем не вызывал подозрениев, усе же знали, что ён нямой, а про яго память забыли, от мы и ходили.

– А с немцем зачем курил?

– О, уже докладали? А чаго не покурить, правда, сигареты у их дярьмовые, слабы, но иной раз от и услышишь чаго дельное в перекуре. Курт, ён старый был, сколь раз гаворил - Гринья, нихт геен. От мы с Василем и не ходили тагда.

И про то, как подслушали они с Колькой замысел хрицев - сжечь деревню, для устрашения, тоже. Особист долго с уважением пожимал им руки с Василем. Но все закончилось, и разговоры, и расспросы-допросы.

Вот тогда-то и приехали по Гринькину и Василеву душу энти корреспондент и хфотограф. Хфотограф сделал несколько снимков ребятишек, даже бабы, кто успел, попали у общий кадр, вышла газета со статьей - там на хфотограхвии сидели взволнованные Гриня и Василь, и была статья -'Юные партизаны Орловщины'. Корреспондент написал про многое, и привез им секретарь две газетки. Одну Гринька тут же спрятал, сказав:

– От объявится ежли батька, до него пошлем!
– а вторую читала и рассматривала уся дяревня. Секретарь, Илья Никихфорович сказал, что мальчишек, скорее всего, мядалью наградят.

Уехали Панас с Осиповым, пришло первое письмо для Леша от Матвея - писал он, что пока вместе с Иваном у одной части

Бабы отпахались, позасеяли привезенной секретарем рожью поля, стали готовиться к весне, а батька Крутов усё не объявлялся.

Гринька никому не говорил, а так страдал, вона у Марфы Лисовой был праздник, пришло аж два треугольника от яё Сафрона, как голосила Марфа... бабы сбежались, думали, горе, а нет, это от счастья.

Гринька все больше вникал в хозяйские заботы, Стеша полностью доверяла ему, а бабы прислушивались, вот только курил, паразит, много и ругательные слова произносил часто, правда, когда была поблизости Ефимовна, ён сдерживался, а то весь авторитет подрывала, треская его по шее.

Бабы собирались у большом зале Краузевского дома и старательно готовились к весне, что-то подшивали, что-то ремонтировали деды, понатащили свои домашние семена - морквы, свеклы - тщательно перебирали кой какой лук, сушили и осторожно ссыпали в сухие лукошки-короба.