Сороковые... Роковые

Еремец молчал, только один раз вскинулся, когда пригласили свидетеля Лешего.

– Но, ён же немцам тожеть служил, вона охоты им организовывал? Як же, ён же немецкий прихвостень?

– Немецкий прихвостень, как сказал подсудимый, был оставлен здесь по заданию обкома партии и награжден государственной наградой СССР!
– осадил его прокурор.

Судили гада аж два дня, дотошно разбирая все его преступления. Как плевался дед Ефим, когда выплыли документы погибшего на том холме солдатика. Оказалось, пока они, горестно причитая, собирали убитых в одно место, Еремец обыскал и спрятал документы самого старшего из них по возрасту, на всякий случай. Случай получился в сорок третьем, но уехать, как он ни пытался, в Закарпатье не удалось, застряли на Украине, возле Харькова, и привлек внимание к себе по несоответствию в возрасте. Посля приговора - расстрел, деревенские единодушно пожелали такой же справедливости сынку Краузе - Фридриху, не предполагая, что их дружное пожелание исполнится в сорок пятом.

Бабы пластались в поле, пришел с госпиталя ешче один сильно поранетый фронтовик - сын Артемовны, едва передвигающийся на костылях. Опять баба Марья старалась подлечить его:

– Пей сынок, энто хоть горькия трава, но помогаеть, пей - раз живой до матки добрался, значить, ешче поскрипишь, эх, Самуила нема, от бы хто помог!!

Артемовна пришла до Василя, продиктовала письмо для Самуила, просила совета, як лучшее подмогнуть сынку поранетому. И их чудо-доктор откликнулся, подробно расписал для Марьи и Пелагеи все, чем можно было помочь солдату, сетовал, что он далеко.А Артемовне неожиданно повезло - Леший решил сходить проверить транспорт ребят, и в старенькой машине Ивана нашел завалявшуюся между сиденьями упаковку таблеток в коробочке - прочитал аннотацию, понял, что это тоже сильное сейчас лекарство для Семена, -'Оксициллин', называется.

Вытащил чудную упаковку - желтые, какие-то узенькие футлярчики, повертел, увидел, что их можно открыть - откуда ему знать, что эти капсулы можно просто глотать - осторожно высыпал на ладонь порошок и возликовал.

– О,совсем хорошо!!

Принес три порошка, велел пить через день - мало ли, и на самом деле, немного полегчало Семену.

А Варя и мужики собирались ехать в Березовку, как они все волновались, первым делом наделали фотографий с Вариной флешки для деревенских, накупили всякой всячины из еды Игорь и Сергей, понимая, что кто-то должен остаться после них, не зная, кто и сколько, просто голову сломали:

– Варь, как думаешь, если я вот такую шаль привезу? Не Степушке, так кому из потомков?

– Конечно, Игорь, бери.

Собрались ехать целой колонной - Варя с Данькой, Игорь с бабулей, Сергей с Толиком и его женой, Ищенко с Людмилой, Иван с Костиком, и там тоже собралась жена Ивана и мать Кости. Ищенко взял машину сына - его ласточка за семьдесят лет давным-давно сгнила там. Выехать решили рано утром, чтобы попасть в деревню часам к десяти, наверняка, митинг будет.

Сидели восьмого мая у Бярезовке, возле небольшого обелиска, установленного погибшим сельчанам ещё в те далекие пятидесятые годы, два деда. Один шустрый, невысокий, то вскакивал, то опять садился на лавочку, второй - высокий худой дед, преклонного возраста, поставив перед собой палочку, оперся руками на неё и задумчиво глядел на открывающийся с бугра вид на деревню.

– Ай молодцы вы с Василем, что тогда сирень-то насажали везде.

– А сколь уже народу предлагало переименовать Бярезровку у Сиреневку?
– откликнулся Гриня.
– Василь жа обешчал мамушке, што насадит яё многа. А и красиво як, кагда она цвятеть!!

Памятник сельчане тогда решили поставить на том самом бугре, где в сорок первом погибли артиллеристы, при наступлении в сорок третьем артиллерия наша хорошо перекопала этот бугор, но все равно он немного возвышался над деревней. Много воды утекло с тех пор, но помнили крепко и рассказывали сельчане, пережившие оккупацию, своим подрастаюшчим детям и внукам подробности той жизни.

Не дождался этого, наступившего - две четырнадцатого года, Леший - Лавр Ефимович, он ушел враз, - не болел, не жаловался никогда, успел порадоваться на Матвеюшкиных дочек - двух. Одну назвали Варей, и долгожданного сыночка - Лавра Матвеевича, а вот правнука своего - уже не дождался. Присел на лавочку отдохнуть и все... И было тогда Лавру девяносто два годка. Гриня, Василь и Панас очень тяжело пережили эту потерю, сроднились за столь долгое время накрепко. А у Матвеевой Варюньки родился сынок - вылитый прадед, и передумали называть Иваном - назвали Лавром. Матвейка, как пришел с войны - жил у Бряньске, работал после войны на заводе, там и оженился, но отца не забывал никогда. Леший подолгу гостил у них, а ещё чаще внуки бывали у него.

В пятьдесят лет тихо угасла Пелагея, Полюшка, так до конца жизни и не узнавшая правду о муже. Детки её выросли, в деревне уже и подзабыли, что Андрей не её сын - ну двойнята и двойнята. Мальчишки росли смышлеными, смала помогали мамке как могли, отслужили армию вместе, потом Андрей поступил учиться - оказалась у него способность к иностранным языкам, особенно легко давался ему немецкий, вот и отучился на переводчика. Братья никогда не ссорились, стояли горой друг за друга. Сергей был, правда, более хулиганистый и резкий, Андрей его наоборот уравновешивал, была в нем черточка, ненавистная маме Поле, но об этом знали только Леш, Гриня, Панас и верная подруга Стеша -уж очень педантичным был её Андрюха. Сергей остался в деревне, стала сильно прибаливать их мать, закончил заочно институт и, похоронив мать, перебрался поближе к брату в Подмосковье. И вот тут-то приехала в деревню какая-то модная бабенка, разыскивающая крошечного месячного ребенка, по случайности оставленного в деревне.

Деревенские дружно пожимали плечами - никто не помнил такога. Но нашлась "добрая душа" - проболтался за бутылку один, пришлый пьянчужка, живший одно время с Ивановной, да выгнала она его, помучившись.

Прилетела мадам к Стешке, ну а Степушка никогда за словом в карман не лезла - за пару минут осадила.

– Ты, стервь, ешче какие-то права качать уздумала? А кагда месячного ребенка у мусор кинула, отчаго ж не думала про няго? А знаешь ли ты, что полдеревни хотели его прибить?

– Ты где, сука, была, кагда ён рос, болел, кагда ты яму необходима была?
– С порога добавила столетняя подружка Стешки - Марфа Лисова.
– Уезжай уже по добру, по здорову! Мы жа помним, як ты у Радневе ходила с хвашистами под ручку, хочешь самосуда?

– Я... я за свое давно заплатила!
– сдулась мадам, то есть Милка, - я ...тогда... не знала, что Эрих его оставил умирать, сама была с температурой, плохо помню.

– Ой, не звезди, а то у нас температуры не бываеть? И мы вона скольких не бросаем?
– у Марфы посля войны народилось ещё трое деток. Она только посмеивалась, когда бабы ахали, увидев её очередной живот:

– Лешай же сказал, рожать надо много, а мне, вишь, Сафрон сразу, як заявилси, сказал: -Мать, будем сынов рожать, надо!!

И действительно, все три раза она родила мальчишек, на радость мужу. Подросшие старшие нянчились и возились с ними, а мальчишки, подрастая, очень трепетно относились к своему, ставшему болеть -сказались раны, батьку.

Марфа наступала на Милку:

– Ишь ты, сыночка она ишчет? Как посмела выговорить - сыночек? Сыночек твой у тот же день и помер, як ты его бросила, нема тут никаких... Як она яго обозвала-то, Стеш?

– Эдвин!

– Пошла ты, Милка, отседа, это твое счастье - Полюшки уже нету у живых, а то гнала она тебя поганой мятлой по дяревне.

Милка, вся пунцовая, выскочила из хаты и тут же уехала с каким-то мужиком на "Волге".

– Ишь ты, заявилася, сука подлая!!

А вечером бабы, собравшись, просто вытолкали продажную шкуру из деревни:

– Не уйдешь по-хорошему, найдуть в Викешкином овраге!!