Сосед будет сверху

Соски.

Да, обычно я не придаю им значения. Это такая же часть моего тела, как пальцы или волосы. Как правило, они не торчат, я не ношу ничего обтягивающего, но в квартире была гребаная жара, и тело покрылось испариной, а в подъезде и лифте чертов мороз — я всего лишь отреагировала на перепад температур. Ничего особенного, но тонкая ткань топорщится в очень определенных местах, а Дантес в это время облизывает пересохшие губы.

Извращенец.

Я никогда не сексуализировала свой внешний вид в удобных футболках. В юбках, топах, платьях — да, но не в этом. Ну как может возбуждать что-то с принтом «AC/DC», даже если надето на голое тело? А вот сосед, видимо, все отлично сексуализирует.

Меня пробирают мурашки, потому что чертовы сны сбываются: лифт, Этот Парень и я.

В воздухе пахнет им, и это в сто раз круче, чем я представляла — кофе, еле уловимый шлейф сигарет, кожанка. Не могу понять, что именно во всем этом мне нравится. Я не такая уж кофеманка, я терпеть не могу сигареты и не фанатею от кожаных курток, потому что для меня это очень привычный и домашний запах (вспомните моего рок-деда). Что со мной не так? И почему все это кажется таким волнующим? Наверное, я слишком много фантазирую. Слишком, мать его, много!

Дантес стоит напротив, запрокинув голову, и очень внимательно меня изучает, пока…

Стук-стук-стук, — лифт отщелкивает этаж за этажом.

Я не поднимаю глаз, так и стою, опустив взгляд в пол. Жду, когда мы доедем до первого этажа, и я уже наконец глотну свежего воздуха.

Стук-стук. Стоп.

Я чертовски быстро дергаюсь на выход, но двери почему-то не открываются. Я смотрю на табло — пятый этаж. В смысле? Мы застряли? Нет, нет, нет.

Нет!

Меня начинает трясти, потому что Дантес медленно убирает руку с панели, где только что нажал кнопку остановки лифта. Он склоняет голову набок, изучая меня. Протягивает ко мне руку, а я не уворачиваюсь, будто он пес, которого нельзя провоцировать резкими движениями. Кончики пальцев Дантеса касаются моей красной щеки.

— Ауч, — шепчет он, наполняя кабину лифта нервным напряжением, которое теперь беснуется в моих легких, мешая дышать. — Так и думал, что они раскалены.

Он шепчет. Почему он шепчет? Почему нельзя говорить нормально?

Я чувствую, как тело покалывает то тут, то там. В горле сохнет, губы как-то сами собой раскрываются, будто кто-то шарахнул меня «Империусом» и заставляет ждать поцелуя.

Пальцы Дантеса. На моей. Щеке.

Я не могу поверить.

Они уже гладят мои скулы и шею. Дантес наклоняет голову вперед и сдвигает брови, будто размышляя о чем-то напряженно. Он ведет подбородком вправо-влево, дергает уголком губ. Почему он делает что-то настолько простое, а у меня внизу живота все скручивается так, что хочется сжать бедра? Или сбежать. К себе.

В джакузи.

Не могу. Не могу. Не могу!

Дантес снова склоняет голову набок и делает ко мне ленивый расслабленный шаг. Когда он успел запустить вторую руку в мои волосы? Почему массирует кожу, почему от этого в животе пульсирует огненный шарик? Почему я хочу закрыть глаза и тереться щекой о его раскрытую ладонь?

Он выглядит так, будто решает сложную задачу. Или сопротивляется. Или думает, как бы поизощреннее на меня напасть.

Это нормально, что я чувствую на губах его дыхание? Пожалуйста, пусть оно будет со вкусом сигарет или перегара, пусть это будет отвратительно. Пусть он уже сделает это, и мне настолько не понравится, что меня стошнит и все пройдет.

Хрен мне.

Потому что вместо ужаса и отвращения я ощущаю совсем другое. В эту самую минуту, поджав пальцы на ногах, я напрягаю бедра, и... боже, цепляюсь за его предплечья? С каких пор? Когда это произошло? Да что за провалы в памяти, мать вашу?

— Если будешь хорошо себя вести, я тебя поцелую, — звучит до невозможного хрипло.

Он что, сам дьявол? Почему говорит так по-дьявольски? Почему эта мерзкая фраза ничего не испортила? Почему я готова, как Офелия перед бобром, помахать хвостиком и спросить, что должна сделать хорошая девочка, чтобы ее хозяин остался доволен?

Мое дыхание срывается окончательно, грозя мне обмороком от недостатка кислорода. Я вздрагиваю, ощутив натяжение в волосах. Я чувствую, как мою голову бесцеремонно наклоняют, чувствую прохладу пальцев на раскаленной коже. Я прекрасно визуализирую, что может случится дальше, уже могу это ощутить.

О, да!

Рука, которая гладила мои щеки, скулы, губы спускается на шею и чуть сжимает. Ложится на плечо. На талию. Слишком высоко — я чувствую жар ладони через тонкий хлопок. Затем большой палец Дантеса и вовсе проходит прямо под грудью. Вправо-влево. Чуть приподнимает ее, и это простое действие отдает взрывом в теле.

Хочу еще!

В животе все сжимается, мышцы пресса сокращаются, легким не хватает места. Мне нереально жарко. Дантесу тоже жарко? Могу я, скажем, скинуть его кожанку?

Его лицо так близко, что я уже даже не открываю глаза. Я ощущаю… Боже! Кончик. Его языка. На моей. Нижней. Губе.

Это не поцелуй. Он не с того начал.

Почему так? Лизнул меня и сразу отстранился! Он прекращает так же быстро, как начинает, но не отходит от меня. Переступает с ноги на ногу, будто бы готовится к прыжку, как хищник. Он собирает мои волосы на затылке в кулак и запрокидывает голову сильнее, а второй рукой сжимает подбородок. Я полностью лишена возможности шевелиться, и это настолько хорошо, что даже пугает. Как будто я всю жизнь мечтала оказаться без права на свободу, чтобы просто ждать поцелуя.

Поцелуй уже. Я сейчас умру.

— Ну, — шепчет он в самые губы, и на букве «у» мы соприкасаемся.

Я резко тянусь вперед, но он отстраняется. Это был поцелуй. Практически настоящий и нет — все закончилось, не успев начаться.

— Я жду, — опять на «у» он вытягивает губы трубочкой, и они касаются моих.

— Чего? — мой голос звучит непривычно глухо.

Пушкина, соберись!

— Ты должна по... — нет-нет-нет, — про... — пожалуйста, поцелуй сам! — …сить. Мы договорились, что я ничего не сделаю без твоего разрешения. Так разреши мне.

Я хнычу? Нет, я правда хнычу? Боги! Мое тело вибрирует от возбуждения, это какая-то истерика.

Дантес меня выпускает.

Нет-нет-нет!

Он прижимается лбом к моему лбу, и я жадно глотаю его дыхание, будто это могло бы заменить его язык в моем рту, мать вашу. Но попросить — нет. Нет!

Я дышу тяжело, он тоже.

— Попроси, Саша, — хрипло шепчет, перекатывая мое... наше имя на языке. — Мы оба этого хотим. Ну?

— Нет. — Язык онемел, челюсть еле шевелится. Это выше, блять, моих сил!