SoSущее
Шрифт:
Пронесло. Не судак с мудаком — лысый череп Ширяйло.
— Сус-лик, — с шумным выдохом сказал он, повернувшись к Онилину, — ла-асты того… склеил, — и, не дожидаясь ответа, погреб дальше, периодично погружая свою килеобразную голову в воду.
Платон, проводив этот торпедный катер завистливым взглядом, подумал еще и о том, что активы его недососка стремительно увеличиваются.
Хорошо бы не за счет его собственных.
— Ну, вот и пришли, — сказал светоносец, повернув к Деримовичу голову.
Ромка оглядел вставшую перед ними вполне отчетливую серую стену. Никаких просветов и дверей во внешний мир в ней не было. Стена бугрилась какими-то
— А выход? — спросил Ромка, подходя поближе.
— Выход есть, — невозмутимо ответил Данко и наполовину вошел в стену. Рука с сердцем также пропала в сером рельефе, отчего стало темно как в преисподней. Только почему «как». Это место и было самой настоящей преисподней. Ромка кинулся вслед за Данко, но с третьего шага уперся в стену, разбив до крови лоб.
— Черт, опять забыл, — услышал Деримович, ощупывая ссадину на лбу.
Голос шел откуда-то сверху, из того места, куда вошла голова Данко. Рука с факелом-сердцем проткнула стену на обратном пути так же легко, как и двигаясь вперед. Факел все еще горел, он-то и осветил Ромке картину случившегося. Оказывается, он наткнулся на чей-то зад, да так и стоял, упершись в него головой. А рука, положив сердце на выступ, вновь исчезла в стене.
Что ж, по крайней мере светло, — успел подумать Деримович, прежде чем какая-то мощная сила, взяв его в охапку, не швырнула об стену. Но он не разбился. То ли бетон почему-то утратил плотность, то ли он сам на время стал тенью, но как бы там ни было, он пулей вылетел наружу. И летел еще метра три, пока не упал на гранитные ступени.
Весь ободранный, в синих кровоподтеках и кровавых ссадинах, лежал кандидат в сосунки, подставляя свою разодранную грудь под свет полной луны. Лицо его было бледным, глаза открыты, ни единого признака жизни не теплилось в нем.
Воздев к небу автомат и скривив губы в презрительной усмешке, смотрел на мертвого червячка-неудачника и сам окаменевший Данко.
И вдруг снова задрожала земля, и мощный гул повис над курганом, и кого-то опять позвала за собой ослепительная амазонка. «За мной!» — звуковыми цунами обрушился на землю клич Зовущей. И сотни вмурованных в стену голов и торсов, издавая глухой треск и осыпая землю бетонной шелухой, повернули головы… Нет, не на зов, а в сторону распростертого на лестнице недососка.
И еще не затих последний отголосок призыва Дающей, как из темного провала на груди Данко показалась голова змея. Как будто того же, что был вручен светоносцу Деримовичем, но в то же время другого.
Этот змей был зрячим. Блеснув рубиновыми глазами, он сполз по стене вниз с каким-то странным шелестом. Приблизившись к своему бездыханному телу-дому, змей встал на хвост и, сделав угрожающий выпад в сторону торчащих из стены бойцов, исчез в разверстой груди кандидата. И головы павших героев, потрескивая бетонной крошкой, вернулись на уготованное им скульптором место.
А лежащий на ступенях кандидат неожиданно хлопнул глазами и легко, как будто не было на нем ссадин и кровоподтеков, встал.
Обведя взглядом странную галерею плененных душ, он, как лунатик на зов луны, пошел к другой Зовущей, такой же, как сама госпожа ночи — ослепительно белой, воинственной и прекрасной — Нике Мамаева кургана.
Только теперь, поднявшись по лестнице до самого верха, Деримович смог оценить все инициатическое совершенство пути сосунка.
С этой
точки он мог видеть сразу двух матерей: одну — в иссиня-черном небе и вторую — в зеркале недвижных вод большого прямоугольного пруда.Как сестры-близнецы парили они в двух смежных стихиях, одинаково рассекая их мечами… «Но меч ли в руках у той, что в воде?» — думал Ромка, вглядываясь в подрагивающую время от времени воду. Странный какой-то. Волнистый… И шевелится.
Если разобраться, то Зовущая в воде, кажется, ее зовут… — и Ромка попытался припомнить одно из бесчисленных имен Дающей, — Дина-Бина-Мундина [238] … Ундина, точно Ундина, меч не вздымает, а опускает… И не совсем меч. Мало того что кривой, он еще и шевелится…
238
На «пути дурака» белиберда Романа приобретает все более отчетливый эзотерический смысл, поскольку здесь он как бы нечаянно взывает к великой женской триаде: Силы-Понимания-Души (мира). — Вол.
Змей… Точно, это сползающий по ее плечам и рукам змей. С третьим, рубиновым глазом, горящим во лбу. Ромка поднял голову вверх и увидел, что таким же огоньком горит острие меча в руках оригинальной Родины. «Матери Сильфиды» [239] , — вспомнил он без запинки воздушное имя Дающей. И мощная систола священного трепета прокатилась по его телу, как будто не руками, а непосредственно сердцем прикоснулся он к чему-то засасывающему, запретному и чрезвычайно древнему.
239
Сильфида — женская элементаль воздушной стихии. — Вол.
К тому, что живет в нем самом и сейчас откликается, разбухая в грудной клетке до такой степени, что невозможно дышать. И вот одно из биений спятившего сердца вытолкнуло на поверхность восприятия обрывок странного сна или видения. И видит он в нем себя лежащим на ступенях. Голым и недвижным. Только смотрит не сверху на свое тело, а сбоку, от самой земли. Оно почему-то приближается, постепенно вырастая до Гулливеровых размеров, его взгляд скользит между поваленных столбов ног, прямо в пах со сморщенным отростком, потом точка зрения неожиданно поднимается вверх. Он скользит над темным треугольником с ведущей к пупку дорожкой курчавых волос, заглядывает в заросшую дыру в центре живота и вдруг натыкается на дыру свежую, зияющую в белой груди черной пастью, с рваными губами мышц и торчащими зубами-ребрами… Над ней не удержаться. Дыра засасывает. Зыбкая плотяная чернота ее стремительно приближается… Еще мгновение — и все тонет во тьме…
Сильный толчок в груди возвращает его к действительности. Роман испуганно оглядывает свой торс. Кое-где он ободран, но никаких следов страшной раны у него нет. Дурацкие глюки, решает кандидат в сосунки и делает первый шаг навстречу воде.
У края бассейна покачивается странная лодка, похожая на каноэ, только с обрубленным носом и кормой. И утолщение на месте гребца слишком симметричное. И почему оно целиком закрыто сверху? И где весло, чтобы грести?
«В струг садись», — вспоминает он слова наставника. А зачем ему по воде, когда он может и посуху, размышляет Деримович, оглядывая широкую дорожку, идущую по краю бассейна. Действительно. Он делает несколько шагов. Все спокойно. Тут идти-то сто метров всего.