Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:
ОТРЕЧЕНИЕ ПЕТРА
В ночи — языки костра И площадь под скатертью снега Безрадостно до утра Безвыходно без ночлега И руки торчат над огнем То граблями то корнями Проходит огненным сном Что было и будет с нами Старик близ огня сидит С ладони ест скудную пищу Скула барбарисом горит От близкой пасти кострища К нему весь вокзальный сброд Все шавки и все бродяги Весь нежный родной народ С мосластым ликом трудяги «Ты слышь Его ученик» Провыл колонист обритый Над хлебом дрогнул старик Глаза широко раскрыты Цыганка — на локте пацан — Вонзилась из ножен ночи В огонь: «Ты тоже был там Молчишь Отвечать не хочешь» «Да што Я узнал его Он старый пес он хитрюга Он думал — следы замело Отменно старалась вьюга» «Ты че скрываешься гад» «Молчание — знак согласья» «Небось сам до смерти рад Что друг — погиб в одночасье» Сухие губы Петра Раскрылись огонь их лижет И бьют по щекам ветра И горе все ближе ближе «Как мог я Тебя предать Но я Тебя предал Боже» И нету слез чтоб рыдать И нету бича для кожи Эх ты несчастный старик Ты слез попроси у Бога И твой изморщенный лик Глядит темно и убого Лишь катятся по лицу Соленые светлые стрелы Собой прожингая тьму Одежду сердце и тело «Ты предал Его Ха-ха» «Отрекся Вишь испугался» «А кто учил — без греха Молился кто и спасался» «Старик
на выпей Забудь
Отрекся с кем не бывает» И флягой тыкают в грудь И в щиколотки пинают
Он поднял очи горе Он руки сцепил корнями «Земля моя в серебре Костра золотого пламя Прости меня о Христос За первое святотатство Но нищим потоком слез Не купишь Твое богатство»
ПИЛАТ ВЫВОДИТ ИИСУСА НАРОДУ
…И выхрипнул во тьму голов: — Народ! Реши, что делать с ним!.. Лилась смола колоколов Во глотки — небесам живым. Снег рты распяленные сек. И каждый, чуя торжество: Надсадно — криком — стуком ног: — Распни его! Распни его! Царапали колючки лоб. А руки за спиной — одни, Сироты. Завопил сугроб: — Распни его! Распни, распни! Он улыбнулся. Тишина. Две красных нити — по щекам. Вам эта, эта жизнь нужна: Товар задешево отдам. Народ валит из проходной На площадь — вишь ты, божество, Молчит!.. И вой идет войной: — Распни его!.. Распни его!.. Бледнее молока, Пилат Глядит в орущий близко рот… Все ясно. Нет пути назад. И завтра он — Его — распнет. Но — шепот ветра: — Ничего, Не бойся, степь. Не бойся, лес. Распни Его — лишь для того, Чтобы из вьюги Он воскрес.
ВОСШЕСТВИЕ НА ГОЛГОФУ
Я падаю. Погодь. Постой… Дай дух переведу немного… А он тяжелый, Крест святой, да непроторена дорога — Увязли ноги, ветер в грудь чахоточную так и хлещет — Так вот каков Голгофский путь! Какая тьма над нами блещет… Мужик, дружище, дай курнуть… авось махра снесть боль поможет… Так вот каков Голгофский путь — грохочет сердце, тлеет кожа… Ну, раз-два-взяли!.. И вперед… Уж перекладина мне спину… Изрезала… Вон мать идет. Мать, ты зачем рожала сына?.. Я не виню… Я не виню — ну, родила, так захотела, Вовеки молится огню изломанное бабье тело… А я, твою тянувший грудь, тащу на шее Крест тесовый… Так вот каков Голгофский путь! — Мычат тяжелые коровы, Бредут с кольцом в носу быки, горит в снегу лошажья упряжь, Бегут мальчишки и щенки, и бабы обсуждают участь Мою, — и воины идут, во шрамах и рубцах, калеки, Красавицы, что в Страшный Суд сурьмою будут мазать веки, — Цветнолоскутная толпа середь России оголтелой: Глазеть — хоть отроду слепа! — как будут человечье тело Пытать и мучить, и терзать, совать под ребра крючья, пики… Не плачь, не плачь, седая мать, — их только раззадорят крики… Солдат! Ты совесть потерял — пошто ты плетью погоняешь?.. Я Крест несу. Я так устал. А ты мне Солнце заслоняешь — Вон, вон оно!.. И снег хрустит, поет под голою пятою!.. Под Солнцем — лебедем летит!.. Да, мир спасется Красотою: Гляди, какая красота! На ветке в куржаке — ворона, И снега горькая тщета, что жемчуг, катит с небосклона, И в створках раковин полей стога — замерзлым перламутром, И лица ясные людей — что яблоки! — холодным утром!.. О Солнце! Мой любимый свет! Тебя я больше не увижу. Мать, ты сказала — смерти нет… А Лысая Гора все ближе… Мать, ты сказала — смерти нет!.. Зачем же ты кулак кусаешь, Хрипя в рыданьи, в снег браслет, волхвами даренный, бросаешь?! Ну вот она, гора! Пришли… Кресты ворон кружат над нами. Волос в серебряной пыли Марии Магдалины — пламя. Пришли. Назад не повернуть. Я Крест мой наземь опускаю. Так вот каков Голгофский путь: от края радости — до края… Мать, ты сказала — смерти нет… Глянь мне в глаза. Да без обмана. …Какой сочится тихий свет. О мать. Ты светом осиянна. Прости меня. Ты знала все. Теперь я тоже это знаю. Скрипит телеги колесо. Прости меня. Прости, родная.
РАСПЯТИЕ
Ноги вязнут в сугробе… Солдатик, Ему подсоби. Чай, не хрустнет спина!.. Не подломишься — плечи что гири… Вот и Сын мой пожил на земле, в этом пытошном мире. Письмена на снегу — лапы ворона, стрелы судьбы. Перекладина, видишь, — как давит Ему на плечо… День-то, солнечный день! Ветер бьет меня, волосы крутит… В золоченой парче по сугробам бредут Его судьи. Мужичишка в лаптях дышит в спину мне так горячо. Лошадь гривой мотает, — завязла по самые бабки В этом клятом снегу! Потерпи, мой родной, потерпи, — Вот она и гора… Ветер рвет наши флаги, как тряпки, И кроваво несет по серебряной дикой степи. Ты, пацанчик, не плачь… Дай прижму к животу головенку… Не гляди туда, милый! Не сделают больно Ему!.. По корявым гвоздям заплясали два молота звонко. Вместо белого снега я вижу дегтярную тьму. О, брусника — ручьями — на снег!.. Земляника… морошка… О, малина, рябина… ручьями течет… бузина… К сапогу моему, будто нож исхудалая, кошка Жмется палым листом… Застилает глаза пелена… Поднимают… Ужель?! Осторожнее, братцы, потише! Что же сделали вы?! Смерть — одна, а не три и не две! И кричу благим матом, и больше себя я не слышу — Только Крест деревянный в густой ледяной синеве. Только Крест деревянный над нищей кондовой страною, Только Крест деревянный — над мертвой избою моей, Только тело Христа, бледно-желтое, будто свечное, Только тело Христа над рыдающей кучкой людей! Только ребра, как вобла, во вьюжном торчат одеяле… Только ягоды сыплют и сыплют во вьюгу — ступни… Да, мы сами Его во спасение мира распяли! Мы — убийцы. Теперь мы навеки остались одни. И когда во сапфире небес я увидела тело, Где я каждую родинку знала, и шрам, и рубец, — Прямо в волглый сугроб я подранком-лосихой осела, И волос моих белых так вспыхнул под Солнцем венец! И подножье Креста я, завыв, как дитя обхватила, Как младенца, похожего на золотую хурму! Жизнь моя, жизнь моя! Ты такая великая сила, Что тебя не отдам ни костру, ни кресту, — никому! И летели снега на Сыновние ветви-запястья — Снегирями да сойками, да воробьями с застрех… И летели снега, заметая последнее счастье, Что принес мой Ребенок для нас, одичалых, для всех. И, как молния, слезы в морщинах моих засверкали, Ветер вервие вил из распатланных старческих кос. И, подняв бородатые лики, солдаты стояли, Не скрывая мужицких, снега прожигающих слез. И пацан золотушный забился зайчонком, юродом Во подоле моем… Не гляди, мой сыночек, туда: Это смертная казнь… А гляди вон туда: над народом Во железном морозе — любви позабытой звезда.
СНЯТИЕ СО КРЕСТА
Милые… Вы осторожней Его… Руки свисают… Колет стопу из-под снега жнитво — Я-то — босая… Прядями ветер заклеил мне рот. Послушник юный Мертвую руку на плечи кладет Рельсом чугунным… Снежная крупка во щели Креста Ватой набилась… Что ж это я, чисто камень, тверда?! Что ж не убилась?!.. Как Магдалина целует ступню, Жжет волосами… Тело скорей поднесите к огню, Шубой, мехами, Шалью укройте — замерз мой Сынок! Холодно, Боже… В наших полях и мертвец одиногк. Холод по коже. Как кипятком, ветер потный мой лоб Снегом окатит. Тише!.. Кладите сюда, на сугроб, Места тут хватит: Я постелила рядно во полях, Где недороды, Где запоют, клокоча, во лучах Вешние воды… Вытянул тело-то… Спи, отдохни… Вишь, как умают… Пусть над костром, в матюгах солдатни, В кости играют… Что ты?!.. Пусти, узкоглазый чернец!.. Мне в рот не тыкай Снег!.. Я живая… Еще не конец, Слезы — по лику… И неподвижно Спаситель глядит В небо святое, В небо, где коршуном Солнце летит Над пустотою.
ОПЛАКИВАНИЕ ХРИСТА
Дай-ка я холстом Тебя укрою — Все морозом мышцы сведены… Дай повыть над милой головою — Боже, все мы так обречены… Сдерну плат с заморской блесткой ниткой — Грудь Твою ожжет моя скула… Все мои пожизненны пожитки: Только смерть я в жизни нажила. Стынет Волга выловленной рыбой… Помню, помню зубы белые волхвов!.. Как нагнулся царь веселой глыбой, Высыпал рубин из рукавов… А потом в ночи они запели — Господи, как пели-то они!.. И зажгли над сеном колыбели Во стеклянных фонарях — огни… Спал Ты, Сын, как белочка-летяга В теплом, мохом выстланном дупле… Кто же знал, что станешь ты бродяга И задуешь ветром по земле?!.. Как — ладонь ко рту — ревмя ревела Я тогда — в Рождественскую ночь! Гладила в пеленках персик тела, Билась головою: лучше б дочь… Ведь уже тогда я это знала, Было мне видение тогда — Снеговое, злое одеяло, Вбитая в ладонь Твою звезда. А теперь жестоко, жадно плачу Над Твоей родимой головой, Что лежишь под шубою горячей Ты такой красивый… и живой…
ПОЛОЖЕНИЕ ВО ГРОБ
Затянули
узлы. Подхватили на ткань.
Во тьму вознесли. И могильщиков рваная, бедная брань Во чреве земли. Две старухи со свечками грозно стоят Опричь голытьбы. Их мышами и кашами пахнет наряд. Глаза голубы. Бросил лысый могильщик на спину ремни И чинарик поднес Ко губам… Сохрани же меня, сохрани От безумия слез. Я видала в сем мире премного смертей. Я приемлю свою. Но вот эта — Сыновья! — всех прочих лютей. Я стою на краю Чернозевной, распахнутой пасти сырой. В лоб втыкаю щепоть. Ты родной. Ты сынок. Никакой не герой. Никакой не Господь. Но могильщика крик! И хватаю комок Задубелой земли — Ее ломом кололи повдоль моих ног, Что за гробом прошли. И бросаю комок тот железный туда, В деревянную твердь. И отныне. Навек. И всегда. Никогда — Не прощу тебя, смерть.
АНГЕЛ И ЖЕНЫ МИРОНОСИЦЫ
…А мы пришли туда С предивными дарами: В китайском термосишке — Горячее питье: Чай с коньяком; и мандарин; и лап еловых пламя; И яшма, чтобы в землю Нам здесь зарыть ее. А ветер мял, качал Осанистые сосны! Мы сели под сосну. Мы пили крепкий чай. Снег на картошку сыпал Каленой крупной солью. На дне сумы дорожной Нашлась еще — свеча… Мы сели близ могилы. Мы свечку запалили. Мы радовались жизни. Благословляли боль. Спи, Господи, Ты сладко! Пируем на могиле. Прости ты нам пирушку, Еловая юдоль. Сколь мало в жизни счастья!.. А счастье — блеск посуды, Начищенной старухой До Солнца, докрасна… Сколь мало в жизни счастья! А вот оно и чудо — Когда в чаду подъезда — С возлюбленным — одна… Так выпьем же, подруга, На свежей на могиле, Хотя прошло не девять дней, А три лишь, только три!.. Да очи цвета яшмы Расширились, застыли… И шепот на морозе Звенит: «Смотри… смотри…» И я туда взглянула, Куда рука тянулась Марии Магдалины… И обомлела враз, И нежностью — до чрева, До пяток содрогнулась: Стоял во вьюге Ангел, Свеченье шло от глаз. Подруга зарыдала. И свечка загасилась. И улыбнулся Ангел: — Живой Он, мать. Живой. — Негнущейся рукой Я по-мужски перекрестилась — Крестом таким широким, Как сосна над головой! Вскочили мы, пылая. Рассыпались в сугробе Картошка, вобла, свечка, Рукавицы — на ветру… И улыбался Ангел: — Так — нет Его во гробе. И щеки так горели — Я тоже не умру. И щеки так горели — Как сливы и гранаты! И слезы так стекали — Алмазы-жемчуга! И жизнь вокруг сверкала Не грязной и проклятой — Рекою ледоходной, Грызущей берега! И обнялись мы, бабы, Над свежею могилой, Над милою могилой, Могилою пустой! И нас земля родная Качала и любила. И не снега сияли, А звезды Под пятой.
НЕВЕРИЕ ФОМЫ
…Страна, держава гиблая — Туманы все великие, Вокзалы неизбывные, Полны чудными ликами… Да поезда товарные, Взрывчаткой начиненные, — Да нищие пожарные, В огонь навек влюбленные… Россия, сумасшедшая! Тебя ли петь устану я? В грязи твоей прошедшая — В какую святость кану я?!.. В откосы, где мальчишки жгут Сухие листья палые, В заводы, где, проклявши труд, Мы слезы льем подталые?.. Полынь, емшан, седой ковыль, Кедрач, органом плачущий, — Да инвалидный тот костыль, Афганский, рынком скачущий… — Птичий базар очередей, Котел кипящий города — Да лица выпиты людей — Идут, Предтечи Голода… Пивной буфетчицы живот… Костистые ломбардницы… — А кто во флигеле живет? — Да дочь наркома, пьяница… Страна, держава гиблая! Подвалов вонь несносная… — Неужто — неизбывная? Неужто — богоносная? Неужто Ты еще придешь, Христе наш Боже праведный, Из проруби глоток глотнешь Да из реки отравленной? Гляди — не стало снегирей И соловьиной удали, — Гляди, Христе, гляди скорей, Пока мы все не умерли!.. Не верю я, что Ты придешь! В Тебя — играли многие… Ты просто на Него похож — Глаза большие… строгие… Округ главы твоей лучи — Снега, небось, растопятся!.. А руки, словно две свечи, Горят — сгореть торопятся… Не верю! Отойдите все. Голодная, забитая, В солярной, смоговой красе — Земля — Тобой забытая… И чтобы Ты явился вновь, Во славе, не крадущийся, — Когда Малюты жгли любовь Церквей Твоих смеющихся?! Не верю!.. Покажи ладонь… Обочь Христа сиял покой. Из раны вырвался огонь. И очи защитил рукой Фома! …Держава горькая, Земля неутолимая — Над водкой и махоркою — Глаза Его любимые… В глаза Ему — да поглядеть… Поцеловать ладонь Ему… …Теперь не страшно полететь По мраку по вороньему. Теперь не страшно песню петь — Указом запрещенную! Теперь не страшно умереть — Любимому, Прощенному.
ВОСКРЕСШИЙ ХРИСТОС В ЭММАУСЕ И УЧЕНИКИ
От досок стола, от скатерки, от хлеба лицо приподнял устало. Патлато, печально висели волосы; их концы светились, подобно свечам зажженным. — Ну что вы, родные, — выдохнул хрипло. — Еще не конец. Это только начало. И закат кистью мазнул по плечам, в белый лен облаченным. У Петра борода искрилась тоже. Он тер ее, мигал часто-часто, Хотел слезы сокрыть, — а они лились, лились помимо воли, Иоанн, хмуря лоб, тащил на стол печеную рыбу, парень крепкий и коренастый, А Фома шумно из чаши прихлебывал и все морщился, как от боли. — Вот, Учитель, сотовый мед. Есть ведь хочешь!.. Отведай… — Взял Иисус одною рукою миску с медом, другою — хрустальные соты, — И сытная сладость простого земного обеда На миг заслонила все грядущие войны, все тощие детские руки, все хлебы с соломой, все голодные годы… Он ел, и мед тек по Его бороде, и слезы — по скулам, И рука, осязавшая хлеб и печеную рыбу, стрекозою дрожала — И взлетала ко рту опять, и во дверь холодом дуло, И теплая кошка персидской царицей на босых ногах у Него лежала, И носом касалась незатянувшихся ран на ступнях, их осторожно лизала… Фома ничего не ел — сжимал в тюрьме кулака деревянную щербатую ложку… А дом — степная палачиха-вьюга трясла-сотрясала, И пацан Иоанн глядел в окно, как собака, сторожко… И молвил Он: — Спасибо за хлеб-за соль. А теперь пойду Я. Уверовали вы — мне больше ничего и не надо. Воткнусь, вонжусь глубоко — без следа — во вьюгу седую, Чей резкий голос, как у Пилата, — с надсадом… А вы не забывайте меня. — О рушник вытер руки И помолчал. — Ты, Иоанн… Делай на двери зарубки — растешь еще, милый… Ты, Петр!.. (Глотнул тяжело). Снеси все великие муки С твоею всегдашней улыбкой и бычьей силой… Снеси поношенье, камни, хулу, изгнанье, темницу — Все снеси во имя любви, во имя… — (Задохнулся…) Ты, Фома… Не угрюмься, выпусти радости птицу!.. Страданья и немощи сами придут — знать не будешь, что делать с ними… Я любил вас. Люблю. Я всегда буду с вами со всеми. — Встал над столом. Петр отер тылом ладони губы. — А теперь мне пора идти. Небеса зовут. Вышло земное время. И дверь сама распахнулась. И пошел Он в проем двери — без шубы, Босиком, шагом легчайшим — так на землю листва облетает, — Вьюга рубаху крутила за спиною — льняными крылами… И шептал Петр сухими губами: — Не вем, где душа по скончании обитает, Но Ты ел здесь печеную рыбу и сотовый мед — значит, Ты с нами.
ВОЗНЕСЕНИЕ ГОСПОДА НА НЕБО
В тулупе старик руки крепко прижал ко груди… Девчонка с косою ржаной завизжала: «Гляди!..» Два бритых солдата — им ветер так щеки засек — Уставились в неба расписанный мощно чертог. Шел пар изо ртов у людей и домашних зверей. Младенцы вжимались, сопя, в животы матерей, А матери, головы к черному небу задрав, Глядели, как поле колышется звездчатых трав Под северным ветром, которому имя — Норд-Ост! И в кровном сплетении красных ли, белых ли звезд, Над ветром обглоданным грязным хребтом заводским, Над всем населеньем пещерным, всем женским, мужским, Над рокером жестким, плюющим в дыру меж зубоав, Горбатым могильщиком, пьющим портвейн меж гробов. Над девкой валютной с фазаньим раскрасом щеки, Над малой детдомовкой — валенки ей велики! — Над высохшей бабкой-дворянкой с крестом меж ключиц, С видавшими виды глазами зимующих птиц, Над толстой торговкой, чей денежный хриплый карман Топырится жирно, Над батюшкой сивым, что пьян Допрежь Литургии — и свечки сжимает в горсти, Тряся бородой пред налоем: «Ох, грешен… прости!..» — Над рыжей дояркой, что лузгает семечки в грязь, Над синим морозом, плетущим славянскую вязь На окнах почтамтов, столовых, театров, пивных, Бань, паром пропахших, больниц, как судеб ножевых… — Над рабством рабочего, смехом крестьянских детей, Над синим морозом — а он год от года лютей, Над синим морозом — байкальским, уральским, степным — Летит наш Христос, лучезарный, сияющий дым, Летит Человек, превращенный любовью во свет. И все Ему жадно и горестно смотрят вослед.
Поделиться с друзьями: