Сотворение мира

УСПЕНИЕ МАРИИ

Уже не плачу, не дрожу, Не выгибаюсь смертным телом. Уже огрузло я лежу На простынях, буранно белых. Ссутулился оглоблей внук. Рыдает внучка на коленях. И синий крест холодных рук — Уже без перстней и каменьев. Я век огромный прожила. Я видела земли остуду. Я по костям и крикам шла, Обочь безумия и блуда. В тюрьме была моя семья. В пивной, в товарняке, в больнице… И Сына в небе зрела я, И Крест летел скитальной птицей. Но полно. На крестах дорог Живая жизнь моя распята. Рука вдоль вытянутых ног — В стерильном хрустале палаты. И одеяло — не парча, А дрань зазенной байки старой, У изголовья — не свеча, А швабра наглых санитарок, И херувимы не летят, А черны от рыданий лица, И люди вновь себя хотят Уверить — смерть им снится, снится… Старушечья коса висит С подушки — лошадиной плетью. И крестик меж грудей горит Над сирой реберною клетью… Но что это?! Летят огни, И облака искрят снегами, И звезды мне уже сродни Над ледяными берегами! И в шелковье одежд лечу, И буйством слез, и волосами Вдали похожа на свечу, Чье в черноте — опалом — пламя! Так вот Успенье каково: Там, на земле, метели воют, Здесь — злато туч и торжество, Венец лучей над головою!.. Да кто ж навстречу мне летит?!.. Да чьи глаза слезами блещут?!.. Рука простертая горит, Подъятые власы трепещут… А я была плохая мать — Варить похлебку не умела… Сынок мой, дай Тебя обнять — Пронзенное, худое тело… Мой Сын — Он мир хотел спасти! Его в морозный день казнили. Прости же, мир, меня, прости! Ведь Он — воскрес, А я — в могиле.

СТРАШНЫЙ СУД. ВИДЕНИЕ МАРИИ

…Я вышла в поле. Вьюги белый плат Лег на плечи. Горячими ступнями Я жгла снега. О, нет пути назад. И звезд косматых надо мною — пламя. Глазами волчьими, медвежьими глядят, Очами стариков и сумасшедших… Окрест — снега. И нет пути назад. И плача нет над жизнию прошедшей. В зенит слепые очи подняла я. И ветер расколол небесный свод На полусферы! Вспыхнула ночная Юдоль! И занялся круговорот Тел человечьих! Голые, в мехах, В атласах, и в рогожах, и в холстинах Летели на меня! Великий страх Объял меня: я вдруг узнала Сына. На троне середь неба Он сидел. Играли мышцы рыбами под кожей. Он руку над сплетеньем диких тел, Смеясь, воздел! И я узнала, Боже, Узнала этот мир! Людей кольцо Распалось надвое под вытянутой дланью! И я узнала каждого в лицо, Летящего над колкой снежной тканью. В сапожной ваксе тьмы, в ультрамарине Ночных небес — летели на меня Младенец, горько плачущий в корзине, Мужик с лицом в отметинах огня, Влюбленные, так сплетшиеся туго, Что урагану их не оторвать, Пылающих, кричащих, друг от друга! Летела грозно будущая мать — Живот круглился, что Луна, под шубой! А рядом — голый, сморщенный старик На звезды ледяные скалил зубы, Не удержав предсмертный, дикий крик… Метель вихрилась! И спиной барсучьей Во поле горбился заиндевелый стог. Созвездия свисали, будто крючья, Тех подцепляя, кто лететь не мог! Тела на звездах в крике повисали! А леворучь Христа узрела я — Себя! Как в зеркале! Власы на лоб спадали Седыми ветками! Гляжу — рука моя У горла мех ободранный стянула, Глаза на Землю глянули, скорбя… А я-то — под землей давно уснула… Но в черном Космосе, Сынок, я близ Тебя!.. А праворучь — старик в дубленке драной, Мной штопанной — в угоду декабрю, — Святой Никола моя, отец, в дымину пьяный, Вот, милый, в небесах тебя я зрю!.. Недаром ты в церквах пустые стены В годину Тьмы — огнем замалевал! Для киновари, сурика — ты вены Ножом рыбацким резко открывал… Округ тебя все грешники толпятся. Мне страшно: вниз сорвутся, полетят… Не занесу я имена их в Святцы. Не залатаю продранный наряд. Я плачу: зрю я лица, лица, лица — Старуха — нищенка вокзальная — с узлом, Бурятка-дворничиха — посреди столицы Вбивала в лед чугунный черный лом! — И вот он, вот он! Я его узнала — Тот зэк, что жутко в детстве снился мне — Занозистые нары, одеяло Тюремное, и навзничь, на спине, Лежит, — а над глазами — снова нары, И финкой входит под ребро звезда, И в тридцать лет уже беззубый, старый, Он плачет — оттого, что никогда… Не плачь! Держись! Кусок лазурной ткани Хватай! Вцепись! Авось не пропадешь, Авось в оклад иконный, вместо скани, Воткнут когда-нибудь твой финский нож… А за ноги тебя хватают сотни Страдальцев! Вот — уже гудят костры Пытальные!.. Да, это Преисподней Те, проходные, гиблые дворы. Замучают: в рот — кляп, мешок — на шею, И по ушам — палаческий удар… Но Музыка! Зачем она здесь реет, Откуда надо льдами — этот жар?! Как Музыка трепещет на ветру! Сколь музыкантов!.. Перцами — тимпаны… Бредовой скрипки голосок в жару Поет «Сурка» — любовно, бездыханно… Флейтист раздул, трудяся, дыни щек! Арфистки руки — снежные узоры, Поземка… А мороз-то как жесток — Лишь звезды там, под куполом, на хорах, Переливаются… Плывет органный плот, И бревна скреплены не проволокой — кровью Всех, кто любил, страдал, кто в свой черед Падет, прошедши рабью жизнь, воловью… Играй, орган! Раздуйтесь в небесах, Меха! Кричите громче, бубны, дудки! Мне страшно. Чую я Великий страх — Последний страх, сверкающий и жуткий. И в музыке, насытившей простор Земли зальделой и небес державных, Запел, запел родимый светлый хор О днях пречистых, людях богоравных! И рядом — за лопаткою моей — Я онемела, в глотке смерзлось слово… — Ввысь, ввысь летели тысячи людей — Как языки огня костра степного! Они летели ввысь, летели ввысь! Улыбки — ландышами первыми сияли! В холодном Космосе мой Сын дарил им жизнь — И так они друг друга целовали, Как на вокзале, близ вагона, брат Сестру целует, встретивши впервые, Все ввысь и ввысь! И нет пути назад. Лишь в черноте — дороги огневые. Лишь в черноте — гремящий светлый хор, Поющий «Свете тихий», «Аллилуйю», — О мой родной, любимый мой Простор! Тебя я прямо в губы поцелую… Твои пустые, синие снега. Бочажины. Излучины. Протоки Медвяные. Стальные берега. Избу с багрянцем власти на флагштоке. Угрюмые заречные холмы. Церквуху, что похожа на старуху. Грудь впалую чахоточной зимы И голубя — сиречь, Святого Духа — На крыше сараюшки, где хранят Велосипеды и в мешках — картошку! И шаль прабабки — таборный наряд, И серьги малахитовые… Кошку, Залезшую в сугроб — рожать котят… Целую все! Целую всех — навечно! Лишь звезды дико в черноте горят, Так грозно, страшно, так бесчеловечно… — И звезды все целую! До конца, До звездочки, пылинки света малой! Все лица — до последнего лица, Всю грязь, что из нутра земли восстала, Всю чистоту, что рушится с небес Прощальными родными голосами, — Целую мир, пока он не исчез, Пока его я оболью слезами! Сугробы! Свечи! Рельсы!.. И Тебя, Мой Сын, кровинка, Судия мой грозный, Пока гудит последняя судьба Гудком росстанным на разъезде звездном, Пока, мужик, глядит в меня Простор, Пока, мужик, меня сжимает Ветер, Пока поет под сводом светлый хор Все счастие — последнее на свете.

ПЕСНЯ МАРИИ — КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи-усни… Спи-усни… Гаснут в небесах огни… Спи… От сена запах пряный, В яслях дух стоит медвяный, Вол ушами поведет… Коза травку пожует… В небе синяя звезда Так красива, молода… Не состарится вовек… Снег идет, пушистый снег… Все поля-то замело — А в яслях у нас тепло… Подарил заморский царь Тебе яшму и янтарь, Сладкий рыжий апельсин, Златокованный кувшин… Спи, сынок, спи-усни… Заметет все наши дни… Будем мы с тобой ходить, Шубы беличьи носить, Будем окуня ловить — Во льду прорубь ломом бить… Будешь добрый и большой, С чистой, ясною душой… Буду на тебя глядеть, Тихо плакать и стареть… Спи-спи… Спи, сынок… Путь заснеженный далек… Спи-усни… Спи-усни… Мы с тобой сейчас одни… Мы с тобой одни навек… Спи… Снег… …Снег…