Совершенные лжесвидетельства
Шрифт:
Остальные телефонные персонажи вступили в преднамеренный сговор, и сколько ни раскручивали корнеты и валторны, трубы и тубы, а Мотылькова упорно не приглашали на пир звука… Но звонил веселый Сидоров. Нюрок, говорил Сидоров, помнишь, я отписал Лехе ответ на его открытку с Дальнего Востока? Я признался, что меня утомила советская власть и ежедневная ходка на завод-паразит. Я топтал все окрестные фабрики-паразитки и скостил ценность их продукции, а киндер сегодня признался, что Лехиному посланию — три года и он прибрал его себе из-за марки! Нюрок, я не нашел дома конверта и свои темы послал через всю страну — тоже на открытке! В нашу дверь может постучаться кулак деспотии! — кричал страшным голосом веселый Сидоров. Будет лучше, если вечером я свалю на рыбалку за свой счет, собери мне рюкзак!..
Звонила подруга Александры и несла радость: наконец проявили снимки внука, так что Александра может зайти после к ним работы и видеть, как чуден их отпрыск, трехлетний клоп! И что, что теперь ему уже девять? От того, что ныне он — большой жук, фотографии не блекнут…
Звонили коллеге Наталье и рисовали воскреснособачьи выводки, и коллега рычала на укрытое мероприятие и терзалась мыслью о черной зависти. К тому же в трубке подозрительно неприятно посмеивались: к чему так уж сокрушаться о прогулявшей собаке, у которой не стоят уши?., И коллега Наталья дрожала от обид и удостоверялась, что имеют в виду именно ее уши и не путают отборные экземпляры с тряпьем выгуливаемых по улицам баскервилих, рядом с которыми ее собака — Грета Гарбо!..
Звонил веселый Сидоров-младший — с известием о пяти баллах за сладкоголосое пение и коварно спрашивал: не открылось ли ему — потягивание «Пепси-колы» из прозрачной чашки с прозрачной французской маркизой… Только попробуй! Схлопочешь полный помпадур! — кричала ему коллега Анна. Лучше получи пять по алгебре, тогда я возьму тебя в поликлинику — и тебе поставят прививку от гриппа. Ты не представляешь, как это захватывает!
Звонила другая приятельница Александры и видела пенсию — не за горами, но у ног своих, и искала новые пути к деньгам. Есть вариант, шептала она, — продавать проездные на трамвай и троллейбус, сразу двое покинули техотдел и, минуя пенсию, внедрились в киоск — и сели на проездные. Получают не грязный ноготь, а двести — плюс масса интересных знакомых!.. Но коллега Александра глушила несчастную почти мефистофельским смехом. Ну откуда в трамвае-троллейбусе забирающие знакомства?! — восклицала она. Это же не театральная касса!
Звонила третья приятельница. Чем зашибать гроши на твоем месте, Шура, едко говорила она, лучше — в страховые агенты. Хотя бы приличная пенсия! Потому что — с выработки… Про страховых агентов лучше не выдумывать, а расспросить меня, отвечала коллега Александра, перебирая каталожные карточки, наша соседка — как раз страховщица. Быв-ша-я… Так уж я насмотрелась на дорогую соседку.
— Почему вы не отразили в характеристике, что на мне лежит большая общественная работа? — кричала в трубку коллега Наталья. — Это на вас не производит впечатления, потому что вы всегда безынициативны, вы а телефонную станцию может впечатлить!
— Не сон, а бесплатное кино, — рассказывала коллега Анна и помещала на скулы мазки помады и превращала в румянец. — Будто закатились на экскурсию, как прошлым летом, в какой-то увоженный кремль, гордость провинции. И экскурсоводка тащит всех к склепу работников нашего учреждения. В склепе — пляжные топчаны и покоятся наши сотрудники. На крайнем — этот толстый Опушкин из бухгалтерии. Пролеживает шикарный велюровый костюм и читает газету. Наклоняюсь пощупать материю, спрашиваю: где брали?.. А он отгоняет меня и шипит, как гусак: там уже нет, я схватил последний!.. — и коллега Анна припудривала свеженаложенный румянец и превращала в бархатный. — Экскурсоводка говорит: — Товарищи, у нас еще два топчана свободны Не желаете?… Все — на выход, а я обернулась и вижу: кто-то уже свалил с Опушкина велюровые штаны!
Снова звонил папуся Александров и горестно недоумевал, почему в доме, который он создал своими руками для любимых людей, кому жертвовал самое дорогое — гены, чтобы гордо несли сквозь столетия, в этом доме ему нечем утолить голод, как в революционном подполье? Конечно, его содержат в желтой майке лидера, но под ковровой бомбардировкой: с ковра в большой комнате в него постоянно целятся из лука, а с ковра в маленькой хотят бомбардировать — яблоками и даже арбузами…
А спасительница Катюся не возвращалась из школы, должно — заучилась…Словом, наступил обеденный перерыв, а Мотылькову так и не позвонили.
— После обеда, — сказал Мотыльков себе и тем, кто на него смотрит, — когда желудок кое-как удовлетворил свою похоть и ненадолго забылся, а душа — еще ищет. Она всегда звонила после обеда.
В худые времена Мотыльков перешел на акриды в служебной столовой, но тот, кто жонглерской рукой вывернул из воздуха птицу или благую весть и заходил в новый полет, мог разложить из питомника акридов большой костер и вырезать козленка, и выбить днища из лучших вин… И он подал руку коллеге Анне, подруге лиро-эпических обеденных заведений, и отправился с ней в ресторан через дорогу. Правда, раньше Мотыльков просил подать себе милый мясной салатик — с мясом, сформированным из почти приличной колбасы, а то и мясное ассорти — вообще из двух колбас, и куриные косточки в томате под псевдонимом чахохбили, и к яствам граммов сто пятьдесят, каковую скромность не разнюхал бы Командор, а сегодня средства предписывали — экспресс-комплекс, но в почти пристойном интерьере и на тарелках со знаком ресторана, а в супе плескался стебель мясной малый.
— Мне отвалили кус тушенки! И брызнули бульонной ряски! — восторженно сообщил он коллеге Анне. — Принудили любовно гонять кус по тарелке, как шайбу, не смея забить в ворота…
— Малинка для бочковой кильки. Сколько денег — столько песен, — отвечала коллега Анна. — Слушай, одолжи Сидорову джинсы, мы с ним на слайд сфотографируемся.
— Мою сказку, сравнимую лишь со снежным катамараном в средиземной лагуне? — уточнил Мотыльков. — Ну что ж, час путешествия Сидорова в двух корпусах одновременно мне хотелось бы оценить… собственно, бесценок… за каждый трюм — плюс фирменный ярлык.
И Мотыльков вдруг застыл с пойманной на клюшку или на ложку тушенкой, не донесенной до зенита. И произнес на подъеме:
— Этот тусклый рабочий понедельник хочет преломиться в жирной точке обеда…
— Корма не в счет, — сказала коллега Анна. — В смысле — ют. Мы с Сидоровым исполним вид спереди.
Однако понедельник и после обеда стоял все тот же… Он — волейбольный мяч моего детства, шепнул Мотыльков тем, кто на него смотрит. Отличный пузырь с внутренней камерой, которую надувают и надувают, пока не лопнет, тут и конец игре. Не играть же до бесконечности… Раньше это был любимый тост Мотылькова: «За прекрасных дам, — с очаровательной улыбкой говорил он, — я готов пить до бесконечности и еще чуть-чуть!» Боюсь, этот день не нашел своего оригинального творческого решения, еще через час признался он всем, кто на него смотрит, но поощряет нездоровый сидячий образ жизни, впрочем, и увлекательнейшее изучение самого себя. Повернуться к проблемам, к которым мы медлили приблизить гражданское лицо… Заглянуть к себе в душу…
— Чем выветривать мужиков, лучше бы закрыла окно и пошла за уткой, — говорила коллеге Наталье Анна.
— Почему за уткой, а не за бриллиантовым колье?
— Потому что соседка как-то отправилась на промыслы в гастроном, а там выбросили уток, — рассказывала коллега Анна. — А у нее все сумки и мешки уже заняты, и, чтобы не пеленать водоплавающую птицу в подол, она взяла в киоске газету. Просто завернуть утку. Но поскольку в полдень эта дешевка — местная пресса разошлась, пришлось выцепить орган дорогих немецких коммунистов. И там нашелся уже обмоченный уткой адрес, гражданин арийской расы желал познакомиться с нашей женщиной не старше двадцати восьми комсомольских лет. Ей, конечно, уже зашло за тридцать, но она взяла да написала этому типу! Слушайте, в самом деле, уберите окно.
— И что? Есть продолжение?
— Теперь ловит уток во Франкфурте-на-Майне. Или в Майнце-на-Рейне… За нашим железным занавесом тот и этот город — одно. Никакой разницы.
— Наташка, отодвинь свое право на труд, возьми у меня десятку и стартуй за уткой, — сказала коллега Александра. — Но газету возьми у французских коммунистов, во Франции веселее. Центр мировой культуры — это тебе не на майне, это — на вире! Сможешь французский отличить от немецкого? Comprener-vous Francoise? Ну ничего, там научат.