Совьетика

– Я тоже кое-что узнала, – сообщила мне она, – Разводиться он с Вами не собирается, а вот родительские права хочет у Вас отобрать.

Сказать, что у меня внутри все похолодело- значит, ничего не сказать.

– А на каком это основании? – выдавила я из себя, – Разве я алкоголик или наркоманка?

– Он утверждает, что Вы собираетесь вывезти ребенка из страны и в качестве доказательства привел Вашу переписку по электронной почте с неким ирландским студентом…

– Что???

В глазах у меня потемнело.

– Да, вот, его адвокат уже прислала мне копии по факсу, я ознакомилась… Выглядит и в самом деле убедительно. Ну, так как все-таки на самом деле обстоят дела?

Такого удара в спину я от Сонни не ожидала. Значит, вот в поисках чего он перерыл весь дом? И это после того, как он столько времени настойчиво давал мне понять, что я ему не нужна, а я сама не скрывала от него, что по его же совету переписываюсь с Бернардом…. Не оправдывая себя, я рассказала мефрау Доорсон все как было: как я отказалась от квартиры и вернулась к Сонни, в очередной раз поверив, что наш брак можно спасти, как Сонни не разговаривал со мной уже несколько месяцев, как в ответ на мои отчаянные просьбы об общении он посоветовал мне начать с кем-нибудь переписку и даже подарил компьютер, как я плакала над письмами Бернарда, мечтая услышать такие слова от Сонни, как я хотела после получения диплома уехать домой с Лизой (ну не в Голландии же мне было после всего этого оставаться?), а потом найти работу в Ирландии и перевезти Лизу туда…

– Я не понимаю, что я, собственно говоря, сделала незаконного. Я же не собиралась прятать от него ребенка – наоборот, я предложила ему договориться, что Лиза будет у него на каникулах… Да и Ирландия не на краю света, туда всего час с небольшим на самолете, виза ему для этого не нужна. Что же, мне теперь после развода всю жизнь жить здесь только потому, что meneer этого так желает? И это называется «свобода»? Да это похуже крепостного права! Я просто хочу нормальной жизни для дочки и для себя, без его угроз, хочу жить и работать, а не сидеть на пособии всю оставшуюся жизнь. Что же в этом преступного? А что касается ирландского студента, то не буду скрывать, я намеревалась с ним встретиться в будущем и познакомиться – что, это разведенной женщине тоже будет запрещено?

– Уж очень пылкий у Вас попался корреспондент… Насколько я поняла, Вашего супруга вывела из себя фраза: «Приезжай к нам в Ирландию; я бы смог вырастить твоего ребенка как своего»?

– Меня эта фраза тоже покоробила. Я же не ответила ему на это согласием! Ведь я его в глаза не видела – только переписывалась с ним. И я ясно написала: «Спасибо на добром слове, но у моего ребенка уже есть отец»! Или это мой супруг к переписке не приложил?

– Ой, разве же можно быть такой легковерной? А он, видно, все подготовил и продумал заранее. Не удивлюсь, если он Вас и на переписку специально спровоцировал.

Ну уж нет. В это я поверить отказывалась. Сонни был импульсивен, раним и эмоционален, но его никак нельзя было представить себе расчетливым негодяем!. Но ведь я же доверяла ему и обо всем ему говорила сама именно потому, что думала, что я его знаю… А теперь уже и не уверена, знаю ли….

– Ничего. Ничего. Вы главное не расстраивайтесь. Ребенок маленький, Вы за ним все это время ухаживали, а он, естественно, этого сам делать не будет. Так что у Вас сильные позиции…, – но все, что она говорила мне дальше, звучало у меня в ушах глухо как вечерний звон из песни, и до моего сознания доходило с трудом…

Оставалось ждать судебного разбирательства. Но если вы думаете, что это было делом быстрым, то ошибаетесь: как ни настаивала мой адвокат на том, что долгая разлука с матерью нанесет ребенку психологическую травму, нам не удалось добиться назначения судебного заседания раньше, чем через месяц…

– Может быть, это и к лучшему, – сказала мой адвокат, чуть ли не потирая руки, как мне показалось, – по крайней мере, у нас будет время подготовить солидное досье.

Настроена она была очень по отношению к Сонни агрессивно. Я – нет; я была просто раздавлена горем и тем, что я воспринимала как Соннино предательство. Хотя я хорошо понимала, что он волен так же интерпретировать мое собственное поведение. Но меня гораздо больше мучало не то, что он думает обо мне и не то, что будет с нами или даже со мной, а то, как себя сейчас чувствует Лиза, что думает она, как воспринимает то, что меня нет рядом… Ведь мы никогда не разлучались так надолго. Что они сказали ей про меня – ведь она наверняка спрашивает, где мама? А у Сонни и даже у его родителей один ответ на все: заткнись, замолчи, не твое дело… Я так живо представляла себе, как Сонни запугивает Лизу, а она беззвучно, чтобы не рассердить его еще больше, ревет по ночам в подушку, что с трудом побарывала в себе желание поехать в Тилбург и разбить нашей «оме» все окна… Или сидеть у нее на ступеньках, пока кто-нибуь не выйдет из дома, и тогда уже намертво вцепиться в него или нее… И я держалась как можно дальше от Тилбурга именно потому, что не могла за себя поручиться, а ведь если бы я сделала что-нибудь подобное, я тем самым только перечеркнула бы все шансы на наше с Лизой воссоединение…

Я не была уверена, что Лиза находится у Луизы: на все мои телефонные расспросы она по-прежнему отвечала: «Мне ничего говорить не велено». Даже хотя бы подтвердить, что с ребенком все в порядке, моя свекровь не хотела. Сонни же упорно избегал меня по телефону. Он, естественно, опять вломился в наш роттердамский дом, и опять поменял там замок, как мне и предсказывали (могу себе только представить, что подумала наша соседка, только это меня сейчас волновало меньше всего). Но я ни капли не жалела о том, что уехала: я действительно что-нибудь сделала бы с собой, если бы осталась в том доме. Пару раз я звонила нашей соседке сверху и просила ее спуститься к Сонни и позвать его к телефону, но он отказывался со мной говорить… Разница между тогдашней мною и Сонни была в том, что я ни за что не смогла бы так поступить с ним, как поступил он: я бы все время мучалась и думала о том, как он себя должен чувствовать.

Потянулись длинные, бесконечные дни, полные отчаяния. По ночам я не могла спать, днем я не могла есть. Даже снотворное, которое мне впервые в жизни выписал врач, помогало только лишь в сочетании с небольшой бутылочкой красного вина. Это не значит, что я спивалась- днем я не пила ни капли, но спать без этого средства просто никак не получалось. И снотворного-то обычно хватало только на полночи: я просыпалась часа в два от того, что словно невидимой холодной рукой сжимало сердце, и потом не могла заснуть часа два-три….

Как только я начинала задумываться над происходящим и представлять себе, где сейчас Лиза и каково ей, я начинала задыхаться словно тонущий человек, которого с головой накрыло волной – и это не слова, я физически так себя чувствовала. Ночью с этим ничего нельзя было поделать, кроме как принять еще одну таблетку, а вот днем я начинала в такие моменты судорожно барахтаться: например, заниматься сбором свидетельств о том, каким был мой брак… Нужно ли говорить, что сердобольные друзья, даже толком ничего не зная, были готовы подтвердить для меня все, о чем бы я их ни попросила? Это было не очень честно, но, с другой стороны, мне и выдумывать ничего было не надо. Да, если по-честному, мои друзья были не в курсе всех этих вещей, но все они имели место на самом деле.

Мне надо, так надо было знать, что с Лизой все в порядке! Просто для того, чтобы продержаться на плаву и не потерять совершенно голову. Слава богу, у меня нашелся неожиданный союзник в лице Сонниного двоюродного брата Харольда. Говорить прямо он боялся, но видно, ему было очень жалко нас с ней обеих.

– Женя, ты знаешь, что кровь крепче воды… это мои родственники, и поэтому много я не могу тебе сказать. Но если бы я был на месте Сонни, я бы ни за что так не поступил. Я не могу тебе сказать, где Лиза, но ты сама подумай логически: где еще она может быть, если Сонни работает?…

Логически получалось, что ей негде быть, кроме как у своей бабушки.

– Ну вот… Не знаю, почему они не могут тебе сказать хотя бы что с ней все в порядке. Это очень жестоко. Я ее видел недавно, выглядит она хорошо…

Я была так ему благодарна! Харольд стал единственной ниточкой, связывающей меня с моей дочкой…

Другим моим неожиданным союзником оказалась одна из Сонниных коллег, Хелена, валлийка по национальности. Думаю, не потому, что она его недолюбливала и не столько потому, что она была на моей стороне: просто есть такой тип людей, который ужасно обожает разные приключения и сплетни. И то, что для нас было драмой, для нее было именно захватывающим приключением. Хелена пообещала информировать меня как только узнает что-то новое, сказала мне, что я могу звонить ей на работу под кодовым именем «Бренда» – и поведала мне неожиданные для меня вещи. Оказывается, в те дни, когда Луиза бывала чем-нибудь занята, Сонни использовал в качестве няньки… Анюту из Схидама. Да-да, ту самую альбиноску-демократку, проголосовавшую сердцем (или что у нее там вместо него было) за Ельцина «на благо России» и спокойненько укатившей после этого в свою Голландию… Сонни был доволен: не надо будет искать переводчика, если Лиза опять попросит «курочку с картошкой». Но больше того: эта самая Анюта, оказывается, переводила для Сонни, по его просьбе, мои стихи из моей детской тетрадки (бедняга, видно, и там искал «крамолу», которую можно было бы против меня использовать в суде!).