Совьетика

Это была подлость каких еще поискать, – тем более, что она даже не соизволила выслушать мою сторону истории, и я мысленно на полном серьезе прокляла рыжую мымру. Теперь мне стало понятно, почему ее всякий раз «не было дома», когда я звонила ей, а трубку неизменно брал ее муж! А вам должно быть еще раз понятно теперь, почему я не горю желанием общаться с соотечественниками за границей…

Через неделю от меня осталась одна тень – хотя до этого после рождения Лизы я три с лишним года тщетно пыталась похудеть. Вот он, рецепт стройности, милые сидящие на бесполезных диетах дамы! Только не дай никому из вас бог его на себе применить… Кроме мыслей о Лизе, очень мучало меня и то, как поступил Сонни. Я чувствовала себя так словно он физически надругался надо мной – после того, как он отдал в руки чужих людей мои подростковые стихи и записки, с их делавшими меня когда-то такой счастливой и уносящими меня в небеса мечтами. Вдруг враз все мечты эти оказались будто оплеванными, словно затисканными чужими сальными руками…

У Петры я прожила всего несколько дней – уж очень трудно из ее деревни было куда-либо добираться без собственного транспорта. Автобусы там ходят раз в час, да и то только днем. Однажды рано утром, когда я в тумане посреди поля ждала автобус, возле меня притормозил огромный фургон, из него выпрыгнул дальнобойщик и на ломаном английском попытался разузнать у меня дорогу. Я ему ответила, но он меня не понимал, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не подул ветерок, туман не рассеялся бы немного, и я не увидела на его фургоне российский номерной знак!

– Господи, так бы и сказали, что Вы из России!- вырвалось у меня на русском. Дальнобойщик ошалело посмотрел на меня пару секунд, а потом мы оба расхохотались. Я слышала свой смех как бы со стороны, словно чужой и сама удивлялась – как же это я могу еще смеяться в такой ситуации. Потом я объяснила ему дорогу, он поблагодарил меня и уехал. А я подумала, что мне пора в наше посольство – оформлять новый документ, с которым нам с Лизой можно бы было вернуться домой, когда мы снова окажемся вместе. Поступок Сонни только придал мне решимости при первой же возможности бежать из этой страны куда глаза глядят. Лучше было гореть в аду, чем продолжать жить здесь – какими бы замечательными ни были Петра, Адинда с Хендриком, Катарина и другие мои друзья.

В посольстве меня приняли, к моему удивлению, хорошо. Я ожидала обычной у нас дома бюрократии, но нет – меня приняли с человеческим участием. Правда, я отстояла длинную очередь, но нам не привыкать… Пока я в ней стояла, я успела рассказать о своем положении соседке по очереди – нашей соотечественнице. Она слушала меня, затаив дыхание, – так, словно я была Агатой Кристи, на ходу сочиняющей один из своих знаменитых детективных рассказов.

– Ой! Надо же! Ну, а дальше что было?? поминутно восклицала она с огнем в глазах.

С одной стороны, это польстило моему таланту рассказчика, но с другой стороны, очень меня задело за живое: как и Хелена, эта женщина не осознавала, кажется, что речь идет не о книжных героях, а о живых людях и об их страданиях. И больше всего – о страданиях маленькой девочки, у которой вдруг пропала мама, и никто не говорит ей, что случилось, и когда она маму теперь увидит…

Работники посольства отнеслись ко мне с сочувствием. Выписали нам с Лизой документ на возвращение домой, с которым потом надо было пойти в местный ОВИР и сделать новый паспорт. А заодно сделали Лизе и российское свидетельство о рождении (тогда были немножко другие правила на этот счет, чем сейчас). Дело оставалось за малым, невесело подумала я – снова оказаться с ней вместе…

Чтобы не сорваться, чтобы выдержать я начала себя по полной загружать: по новой, с нуля начала писать диплом (до защиты оставалась всего пара недель) и начала искать работу. Хотя бы с 9-и до 5-и мысли мои не будут постоянно зациклены на одном и том же, думала я… А сама по-прежнему по тысяче раз в день прокручивала произошедшее в голове, и мне становилось все тяжелее и тяжелее.

Я переселилась к Катарине в Амстердам – там было легче найти работу, да и доехать в любом направлении тоже. Я была по-настоящему тронута, когда она не только разрешила мне у нее прописаться, но и сказала, что я могу жить у нее столько, сколько будет надо, и она никаких денег с меня за это не возьмет. По голландским понятиям это было неслыханное гостеприимство – хотя по советским вполне нормальное дело, – и после почти 8 лет жизни в этой стране я смогла оценить его по-настоящему!

Катарина к тому времени рассталась со своим суринамским другом Венделлом, но успела родить от него очаровательную маленькую девочку-бесенка (по характеру) по имени Шарлотта. Шарлотта была на год младше Лизы, и я поначалу всерьез опасалась, как я отреагирую на то, что рядом окажется маленький ребенок, который постоянно будет напоминать мне о моем собственном. Тем более, что только за пару месяцев до этого обе девочки играли вместе, и Лиза прибегала ко мне жаловаться на Шарлотту что та «кусается и дерется» (сама Лиза была в этом отношении настоящим маленьким ангелом).

Но ничего, все прошло нормально. Когда я затащила в дверь Катарины свои сумки, Шарлотта исподлобья посмотела на меня и потребовала объяснений, а где та девочка, с которой она играла. Катарина как могла объяснила ей. А я почувствовала прилив нерастраченных материнских чувств – и если бы не Катарина, избаловала бы ее малышку за это время совсем…

Катарина жила в старом угловом доме на одном из амстердамских каналов – в таком, в каких обычно здесь бывают магазины, и поэтому жилье ее было очень необычной планировки. Там, где обычно размещается собственно магазин – сразу на входе, c окнами на две стороны – у нее была холодная, неотапливаемая зимой заваленная вещами и одеждой прихожая, из которой одна лестница вела вниз, в гостиную, находившуюся в подвальном помещении, а другая -наверх в спальню. Гостиная небольшой перегородкой отделялась от кухни, из кухни другая лестница уводила наверх, в туалет и душ, и там, наверху, круг смыкался: рядом с туалетом и душем был маленький будуарчик, переделанный под спаленку для Шарлотты, и спальня самой хозяйки, в которую можно было войти и с другой стороны… В прихожей были гигантские, магазинные окна, завешанные наглухо белыми занавесками, а окна в гостиной были на уровне тротуара. По вечерам в гостиной этой было очень уютно. Мы сидели на полу возле газовой печки с бокалом вина, и я в который раз рассказывала Катарине о годах замужества с тем, с кем она познакомилась когда-то на нашей с ним свадьбе. Катарина умела удивительно хорошо слушать. Ее собственный опыт общения с карибскими мужчинами и отсуствие расовых предрассудков помогали ей как следует меня понять.

– Женя, бедная ты моя!- говорила она мне и обнимала меня как настоящая мама. – Все обязательно будет хорошо!

Спала я на полу в гостиной. По утрам Катарина уходила на работу в свою библиотеку и увозила Шарлотту в садик. Работала она теперь 4 дня в неделю, с дополнительным выходным по средам.

Мне было очень хорошо с ними – и в то же время очень не хотелось им мешать, ведь у них же своя жизнь. И поэтому когда до суда оставалась еще неделя, я решила не путаться у Катарины под ногами, надоедая ей своими страданиями, а поехать в Ирландию. Все равно же меня обвинили в том, что я хочу туда убежать….

Автобус до Дублина уходил вечером. Помню, когда он тронулся и выехал за город, и я увидела бушующие зеленью поля и море цветов, до меня дошло наконец то, что не доходило пока я жила у Петры – что уже наступило лето. А я и совсем не заметила, как…. Впервые за 30 лет жизни лето меня совершенно не радовало. Я не чувствовала ни солнечного тепла, ни запаха цветов, ни птичьего пения. Все вокруг меня казалось мне застывшим как на картине.

…Ирландия была хороша собой. Ах, как хороша… В тот раз я впервые увидела ее почти всю, проехав от Дублина до Вестпорта и далее по западному побережью через Лимерик на юг, до Корка и обратно в Дублин по побережью восточному. Я останавливалась в BB, дышала свежим воздухом, помогала фермерам загонять коров на другое поле ( с удивлением открыв для себя, что тяжелые на вид коровы, оказываются, бегают как заправские спринтеры!), лазила по скалам Мохер, побывала на месте гибели Майкла Коллинза (оно в жизни совершенно не такое, как в фильме!) и даже свистнула на память камешек из стены его родного дома в Клонакилти…

Я восхищалась страной своей мечты, а радости не испытывала. Вместо этого я на каждом шагу представляла себе свою дочку. Она мерещилась мне даже среди бледных как смерть веснушчатых ирландских ребятишек. Возможно, я была бы в Ирландии счастлива, – но только если могла бы разделить вот все это с Лизой! Зачем оно мне без нее?

Все мои чувства были обострены до предела, и наверно, поэтому, хотя я не верующая, никогда не была ею и никогда скорее всего не буду, со мной там произошло два странных случая, о которых не могу не упомянуть. Сначала в Вестпорте на заре я несколько раз услышала крик банши . Если серьезно, то я не знаю, что это было – но никогда ни до этого, ни после того я нигде не слышала такого протяжного, высокого и жалобного звука. И вокруг я не видела ничего и никого, кто или что могли бы такой звук издать. А второй случай произошел в Ноке – святом месте паломничества ирландских католиков, где вся деревня, казалось, живет за счет торговли святой водой и картинок с объемным распятым Иисусом, кровоточащим так натурально, что даже смотреть страшно, а не то, чтобы на стенку его повесить. Когда я там переходила улицу, я вдруг почувствовала, что моей руки что-то коснулось – это было не человеческое прикосновение, а что-то мягкое, похожее на мех, но в то же время теплое. И в прикосновении этом я ощутила почему-то сочувствие. Около фонтанчика со святой водой ко мне подошел мужчина, давший мне какую-то брошюрку с молитвами за тяжело больных и умирающих. Не знаю, почему именно мне, и брошюрка эта у него была в единственном экземпляре. Но странное было даже не это, а то, что когда я отвернулась от него буквально на секунду, он исчез – словно сквозь землю провалился, хотя вокруг совершенно некуда было спрятаться…